«Святитель Николай, покажи мне святого…»

Протоиерей Леонид Ролдугин 1 декабря исполняется ровно год, как отошел ко Господу один из самых почитаемых пастырей Москвы – протоиерей Леонид Ролдугин. Удивительный священник, занимавший высокие церковные должности – и при этом сумевший не только сохранить, но и приумножить данные ему Господом драгоценные таланты смирения, кротости и любви. Это был человек Божий, рядом с которым преображалось соприкасающееся с ним сердце и жизнь.

«Никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом, или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет» (Лк. 8, 16). Отец Леонид был именно такой свечой, которую Господь поставил на церковный подсвечник, чтобы всякий мог видеть свет и согреться в его присутствии.

В годовщину преставления батюшки мы попросили поделиться с читателями портала Pravoslavie.ru воспоминаниями о нем человека, которого отец Леонид очень любил и который в последние годы батюшкиной жизни проводил с ним очень много времени, – его многолетнего водителя Андрея Юрьевича Клочкова.

«Во всем проявлялись кротость и смирение – главные его черты…»

Батюшка с водителем храма Андреем Юрьевичем Клочковым Некоторое время я алтарничал в храме Святого великомученика Димитрия Солунского в поселке Восточный, но потом ушел оттуда – устроился на мирскую работу к своему знакомому. О решении своем я жалел и понимал, что мне нужна работа, связанная с храмом. Сидел без работы месяц-два, переживал. И вот, как-то после службы подошел к иконе святителя Николая Чудотворца и молился так, как очень редко бывает. Я тогда попросил: «Святитель Николай, покажи мне святого, со святым меня свяжи… И чтобы, может быть, работа какая возле дома…». И я почувствовал, что получил ответ, что святитель меня услышал: внутри сразу наступило спокойствие – Господь управит.

И буквально на следующий день или через день тогда еще семинарист Сергей, а сейчас уже отец Сергий (настоятель храма Святителя Спиридона Тримифунтского в Южном Бутово иерей Сергий Евтеев – прим. ред.) приезжает по делам в наше благочиние и рассказывает, что храму Рождества Христова в Измайлове требуется водитель. Я был наслышан об отце Леониде, да и видел его – он был нашим благочинным, часто присутствовал на престольных праздниках. Что удивительно: разговоры о нем были только положительные, не было никаких пересудов, как это нередко бывает. Я приехал, поговорил с тогдашней старостой Еленой Борисовной, познакомился с батюшкой – и стал его водителем.

Святитель меня услышал: внутри сразу наступило спокойствие – Господь управит

Батюшка был немногословный, очень смиренный. Даже если я где-то хулиганил: слишком быстро поехал или кого-то подрезал – он никогда замечаний мне не делал, только, бывало, за ручку покрепче возьмется – перестраховаться (смеется). Очень редко бывало, когда он говорил: «Потише, потише, потише». И ничего больше.

Когда отец Леонид звонил, он всегда формулировал так: «Андрей Юрьевич, а вы не могли бы сегодня приехать?» Причем делал так до конца своей жизни, чем все время вводил меня в смущение. Человек таких больших заслуг – и такое обращение...

Ездили мы с батюшкой очень много – у него было что-то порядка восьми должностей... Так как он был благочинным, мы постоянно ездили на службы.

Везде после службы, конечно, приглашали на трапезу, и он все говорил мне: «Пойдем, пойдем, поешь…» – а я уже просто не могу (смеется). Я, бывало, отнекиваюсь: «Не-не-не, отец, я в машине лучше посижу». Потому что я не выдерживал такого (смеется). В таких условиях особо не попостишься, а я тогда я еще не болел и мог позволить себе поститься серьезно. Мне даже жалко его становилось, я все думал, какое это испытание, постоянное искушение для духовного человека: послужил – тебя за стол, и все начинают тебя восхвалять, какой ты хороший. Но батюшка никогда не пренебрегал стараниями людей, всегда был по-настоящему рад всем, кого встречал на тех или иных мероприятиях, и всегда был кроток. Так кроток… Ему очень много задавали вопросов, обращались с проблемами, и он всегда разговаривал с людьми.

На богослужения батюшка никогда не опаздывал и всегда переживал, если по пути мы попадали в пробку или еще приключалось что-то такое. Для него опоздание на службу было ненормальным, неправильным, было видно, что внутренне он не мог позволить себе опоздать. Службы для него были насущной необходимостью. В последнее время, случалось, мы говорили ему: «Батюшка, вы чего, вам два раза сегодня скорую вызывали, какая служба?..» А он на службу рвется. Он так рвался на службу… Все время, до самых последних дней. И на самом деле, он преображался: вот я буквально чуть ли не вносил его в машину, а начиная служить, он оживал. Конечно, ему было очень тяжело, и непонятно, как он все это терпел, как выходил потом на проповедь. От болей он не мог долго стоять. Но он все равно стоял…

На службе он становился другим – более строгим...

В храме, мне казалось, он становился другим, более строгим. К службе относился очень строго, чтобы все было четко, никакой болтовни. Что на службе, что на Исповеди – это был другой человек. Та же любовь, и все-таки строгость. Чтобы не было такого расслабления, когда человек покаялся – и тут же начал то, в чем каялся, заново творить. Батюшка был человек большого ума, видел, что именно нужно делать, при этом никогда ничего ни с кого не требовал, никаких особенных подвигов. Если, например, врач по болезни дает тебе какую-то рекомендацию, которая нарушает пост, он считал: врач сказал, нужно – значит, нужно. Поститься без фанатизма, но и без хулиганства. Господь дал тебе тело, значит, нужно его блюсти, за его состоянием следить.

Поститься без фанатизма, но и без хулиганства. Господь дал тебе тело, значит, нужно его блюсти, за его состоянием следить

У него была абсолютная трезвость во всем. Хотя к себе он был довольно строг. Даже будучи совсем тяжелобольным, он себя поджимал. Если врач что-то такое велел, съест кусочек небольшой – и всё.

Долгое время батюшка занимал очень высокие посты: был членом Епархиального суда, Епархиального совета, входил в Комиссию по вопросам богослужения и церковного искусства.

Он очень ревностно относился к традициям Церкви, настороженно – к каким-то нововведениям. Очень ревностно относился к церковнославянскому языку, считал, что он обязательно должен оставаться языком богослужения.

По должности своей он был инквизитором, но не по сердцу и не по характеру (смеется). Он очень всех любил, всем старался помочь.

К нему за советом и поддержкой приезжали многие священники. Он всегда старался разрешить миром какие-то сложные, конфликтные ситуации между людьми, аккуратно свести их на нет. Старался войти в положение обоих конфликтующих сторон. В каждой ситуации он действительно добросовестно разбирался, при том, что у него было огромное благочиние.

Когда просили совета, он всегда выдерживал паузу. Ответа сразу не давал. Если не знал, скажет: «Я не знаю». Во всем проявлялись кротость и смирение – главные его черты. Я как-то просил его: «Батюшка, научите меня молиться. Как молиться правильно?» А он в ответ: «Не знаю, я не молитвенник. Молись от души, чисто – и все» (смеется). Так как я человек порыва, мне хочется до чего-то докопаться, и вот, я до него докапываюсь: а как вот это, а вот это? И бывало, что меня что-то не устраивало в его ответах, скорее всего, не удовлетворяло по моей внутренней какой-то необразованности... Он не спорил никогда. Лишь иногда скажет: «Ну, ладно, ну, понятно, ладно».

С братией храма Рождества Христова в Измайлове

Он очень любил свой последний храм (храм Рождества Христова в Измайлове. – прим. ред.) Тех, кто здесь служил, трудился, прихожан. Этот храм был для него семьей. Он за всех переживал, здешних отцов всех он священниками и сделал. Он считал: раз Господь дал ему человека – он в чем-то несет за него ответственность. Всегда всех защищал – и его слушали. И при этом он всегда разбирался в ситуации, никогда не заступался просто так, ради того, чтобы заступиться.

«Он все любил…»

В жизни бывает разное, и если что-то его «напрягало» или огорчало, 10 минут максимум – и все, он переключался, забывал и уже не касался этой темы. Мало того, что он забывал, но, понимая, что он своим огорчением как-то задел других людей, он извинялся. Он постоянно за собой следил, постоянно чувствовал, что раз что-то вывело его из душевного мира, то это в нем что-то не так, а не в другом человеке. Если ему казалось, что он чем-то обидел или мог обидеть, он обязательно просил прощения. Причем часто в таких ситуациях, когда думаешь: чего он просит прощения? «Вы мне, батюшка, хоть скажите, что сделали, за что простить» (смеется).

Помню, как один раз он на меня рассердился. Я так смеялся (смеется). Приехал отец Валентин (прот. Валентин Радугин – родной брат отца Леонида – прим. ред.), они общались, а потом отец Леонид очень хотел отвезти его на новой машине домой. Ну, и говорит: «Андрюш, заводи машину, сейчас поедем, отвезем брата…». А была зима – -25 градусов мороза. Храмовый Форд – дизельный, и, соответственно, зимой, если он стоит на улице, его ничем не заведешь. Вот его и поставили в гараж. А новую машину выгнали из гаража, и она не смогла завестись. Он ничего мне не сказал, но было видно, что он расстроился и рассердился. И, конечно, сразу об этом это забыл (смеется).

Батюшка во время совершения таинства Брака

Он был приветлив все время и со всеми, радовался людям искренне. В нем вообще не было неискренности. Кто бы ни пришел – батюшка расцветал. Хотя перед этим я сам только что видел, как ему было плохо. Он этого не показывал, он действительно искренне радовался человеку. Если что-то для него было тяжело, он как-то «обрезал» это очень аккуратно. Люди-то, понятно, вечно бы с ним общались, но когда ему было уже совсем тяжко, он умел аккуратно и бережно «съехать с темы», скажем так. Людям хотелось с ним соприкасаться. И эта его нужность людям, мне кажется, отчасти поддерживала и его самого.

На службах, на мероприятиях его встречали и епископы, и разные «большие люди» и знаменитости, все к нему подходили, все его знали, очень многих из батюшек именно он и пропускал в священники, будучи членом Епархиальной комиссии. Он видел людей, опыт у него был большой, но при этом он не был слишком строг и всегда старался помочь. Мне потом рассказывали: «Я забыл, запнулся. Кто-то из комиссии напрягся, а батюшка: ‟Ты погоди…” – и подскажет что-то, благодаря чему из затруднения выберешься. – ‟Ну, вот, видите, он просто переживает…”». Многие священники мне рассказывали, что он помогал им в самых разных обстоятельствах жизни.

Он ко всем относился равно и безо всякой надменности. Всех уважал. Даже таких людей, которыми обычно пренебрегают

Удивляло то, что он ко всем относился равно и безо всякой надменности. Всех уважал. Даже таких людей, которыми обычно пренебрегают. Обязательно милостыньку даст. Он вообще очень часто самым разным людям давал деньги, все время это прятал, чтобы никто не видел. Делал это так аккуратно… И если кто-то начинал что-то говорить, он отвечал: «Все-все-все…» – чтобы никто ничего не слышал.

За людей он очень переживал. Всегда интересовался, что у тебя, как самочувствие. Отец Леонид был очень сочувствующий человек. Наверное, главный совет, который я от него получил: нужно сочувствовать людям в горе, несчастье, болезнях. Он – сочувствовал. Было видно, что чужие горести он пропускал через себя.

Знаете, что такое, когда хочется ехать на работу? Это редко когда бывает. А здесь всегда хотелось, потому что это встреча с батюшкой, неважно даже, если он ничего не говорит, – хорошо было даже молчать вместе с ним, просто побыть в его присутствии и поучиться. Когда я думал, зачем Господь послал мне встречу с батюшкой, я понял: чтобы он своим примером учил меня смирению. Это большая школа. Учиться, просто видя его, общаясь, находясь рядом…

Отец Леонид во время избрания его на Поместный Собор Русской Православной Церкви в 2009-м году

Он все любил. Не только саму жизнь – это понятно, но все в жизни. Людей, природу, искусство, архитектуру. Когда мы ехали по Москве, он обращал внимание на те или иные постройки, знал откуда-то, кто их построил... Очень любил ходить с дочкой на спектакли, на выставки. Очень любил картины: рассматривать их и о них говорить. Постоянно подмечал разные черточки в природе. Едем, он говорит: «Посмотри, Андрюш, как красиво, какое красивое деревце… А вот обрати внимание – с нашей стороны так красиво, березочки, а с другой стороны все высохшее».

С дочерью Екатериной Леонидовной Рыжовой и внуком Василием Он очень любил читать. Постоянно менялся с кем-то книжками, постоянно о книжках разговаривал, советовал что-то к прочтению… Причем литература была разная – и духовная, и светская (в основном историческая). Очень любил стихи. Екатерина Леонидовна (младшая дочь отца Леонида Екатерина Леонидовна Рыжова – прим. ред.) рассказывала, что он с детства приучал их к литературе, искусству. Постоянно делал акцент на том, чтобы они себя в этом пространстве как-то искали. Прививал им чувство прекрасного.

Да, он все любил.

«Богом данные люди…»

Отец Леонид часто вспоминал тех, кого Господь послал ему на жизненном пути, и все время говорил: «Я благодарен Богу за то, что с такими людьми мне довелось общаться, я так много от них почерпнул…». Он вообще был очень благодарный человек, всегда за все благодарил – и Бога, и людей.

Он вообще был очень благодарный человек, всегда за все благодарил – и Бога, и людей

Часто вспоминал детство: оно было военно-послевоенное, голодное, тяжелое. Как-то, когда мы проезжали одну арку по Шоссе Энтузиастов, недалеко от его бывшей школы, он рассказывал: «Вот здесь, в арке, прятались от бомбежек. Как бомбежка – бежали под эту арку, прятались там». Для него все это было близко. Он, видимо, многое подмечал уже в детстве и прекрасно все помнил: вот там река текла, а вот здесь – этого не было, там – того… Помнил имена, фамилии, адреса. Очень любил и с огромной нежностью вспоминал свое первое место служения – храм Воскресения Словущего. Мы часто ездили в район храма, к старым прихожанам, их причащать. И, конечно, он постоянно заходил в храм.

Его рассказы о детстве меня как-то поражали, потому что их семья – родители, дедушка с бабушкой, дети – жила в коммуналке, они недоедали, обувь – одна на троих. И при этом его мама умудрялась как-то помогать соседям. Мало того: в коммунальной комнате, где все они ютились, находили себе ночлег даже бездомные. Семья у отца Леонида была очень набожная. Батюшка помнил, что в его детстве постом все молитвы – и утреннее, и вечернее правило – они совершали коленопреклоненно.

Маленький Леонид Ролдугин с братом Петром

Его отношение к собственной семье было поразительным… Это была такая любовь! К жене, Ларисе Николаевне, он относился с величайшим благоговением. Очень любил ее. Между собой домашние ее называли ангелом-хранителем семьи. Когда супруга почила, отец Леонид очень долго, очень болезненно это переживал. Для него это было практически смерти подобно. Возможно, именно на этой почве зародилась батюшкина болезнь и начала съедать его. Смерть Ларисы Николаевны его подкосила. Смерть дочки, Машеньки, тоже стала дня него ударом. Когда она болела раком, мы практически каждый день ездили с ним в больницу, он переживал до того сильно, что было видно, что может не выдержать сердце.

Когда мы ездили в район Сокольников или Преображенки, он вспоминал, как часто, когда дочки были маленькие, они ходили сюда гулять. «Вот, здесь я шел с колясочкой. Маша маленькая была, но уже сама ходила, а Катю в колясочке возили…». С такой любовью он об этом вспоминал.

Отец Леонид с семьей

Семья для него была частью Церкви. Он их не разделял. Богом данные люди... Он очень любил их всех – даже родственников, с которыми виделся не так часто.

С братом, протоиереем Валентином Радугиным Очень близкие отношения были у них с братом Валентином. Мы часто ездили к нему на дачу. Простенькая дача – дом, разделенный пополам: одна часть их, другая соседей. Устраивали небольшой пикничок и беседовали обо всем… Разговоры у них были высокодуховные, причем весьма продвинутого уровня (смеется). Они очень глубоко заходили. Такие разговоры мудреные были, что у меня даже голова пухла: все, все, это без меня (смеется). Отец Валентин был тоже человек очень большого ума, очень грамотный. Я поражался их памяти, тому, какой у них острый разум, как легко они оперируют разными знаниями. Большого ума люди были, образованнейшие.

Меня поражало, как дружили семьями, как собирались все вместе, сидели, разговаривали. Сейчас такое мало где встретишь, а батюшка хранил это.

Конечно, очень теплым и родственным было его отношение к протопресвитеру Владимиру Дивакову. Они были в детстве соседями, вместе играли в футбол: отец Леонид был маленького росточка, бегал по полю, а отец Владимир высокий, руки длинные – он на воротах все время стоял. Батюшка с большим теплом вспоминал, как они играли в футбол, изо всех сил стараясь не повредить ботинки, которые были на вес золота. До конца жизни отца Леонида они очень хорошо, по-настоящему по-братски дружили. Когда встречались на разных мероприятиях, очень тепло разговаривали друг с другом. Помню, я отца Леонида нагрузил тоже какой-то своей проблемой, а это как раз было, когда почила Маша, и ее мужа посвящали в епископы в Донском монастыре. Отец Владимир подошел ко мне и говорит: «Ты батюшку береги, береги батюшку!» (смеется) Несмотря на то, что каждый человек – это, конечно, отдельный мир, они с отцом Владимиром были похожи. Оба – великого ума люди, ревностные к Церкви. Оба кажутся серьезными, строгими, а на самом деле – мягкие, добрейшей души люди.

В усадьбе Середниково Когда незадолго до кончины самого отца Леонида супруга отца Владимира почила, батюшка очень за него переживал. Он понимал, каково это, потому что сам пережил то же. Казалось бы, он сам был уже совсем больной, когда всё больно – особо не подумаешь о других. А он думал и сопереживал.

Очень дружили они и с протоиереем Владимиром Тимаковым, часто встречались. На все праздники, на все памятные даты ездили на могилы к своим родственникам. С отцом Леонидом мы вообще весь год ездили на кладбище: в дни рождения, дни смерти, еще в какие-то даты почивших сродников – он на кладбище, он панихиду служит. В любом состоянии. Ему и дождь – не дождь: он стоит у могилы, он служит. И на Измайловском, и на Немецком, и на Преображенском кладбище его родственники лежат, и даже в области какие-то мы с ним ездили.

Батюшка часто вспоминал, как жили люди в советское время. Кстати, дочке Кате в школе доставалось за то, что она дочь священника. Это тебе не шутки! Конечно, он тоже это переживал.

Вообще, через его жизнь ведь много что прошло: война, послевоенное время, Перестройка, все дальнейшие смуты. Он многое опытно знал.

Отец Леонид вспоминал и об отце Иоанне (Крестьянкине) и очень его почитал. Он с ним встречались и когда тот приезжал в храм Рождества Христова в Измайлове, и вообще. Были в хороших отношениях. Это при отце Леониде отец Иоанн подарил храму копию «Иерусалимской» иконы Божией Матери с надписью «Колыбели моего священнического служения».

«Перед иконой святителя Николая я молился: ‟Покажи мне святого” – и в этой встрече ни разу не усомнился»

Что удивительно: все-таки должность у него была большая, возможности большие, а жил-то он очень просто. Обычная квартира, безо всякого супер-ремонта. Ему ничего не надо было, у него и стенка старая стояла, и столы. Главное, чтобы чистенько все было, аккуратно, ухожено, чтобы обойчики нигде не обдирались. Все очень скромно. Очень просто жил.

Еще такой милый момент: он в юности очень любил рукодельничать, у него даже какая-то мастерская своя была. И он очень дорожил антресольками деревянными, которые сделал своими руками. Сделаны они были так миленько, по-простенькому, но он очень дорожил ими (смеется).

Батюшка всегда что-то делал по дому, не сидел без дела. Сам гладил постоянно. Бывало даже, дочка говорила ему: «Папа, это же нельзя гладить, оно село, ты посмотри!» А он ведь хотел как лучше (смеется).

Батюшка очень любил дачу, и мы часто туда ездили. Они с Ларисой Николаевной и Катей сажали там какие-то там кусты, новые деревья… Он постоянно метелкой дорожки мел, граблями что-то сгребал, если снег – с лопатой снег расчищал. Причем приезжали мы часто совсем ненадолго, буквально на несколько часов, но даже в это небольшое время он обязательно что-то делал. Нравилось ему и посидеть на даче, чайку попить. И все было так красиво, так аккуратно. Он был очень интеллигентный человек. И все делал без малейшего пафоса, но аккуратно, красиво, с любовью, ко всему, и ко всем относился очень бережно.

Это касалось даже одежды. Он очень культурно одевался. Вот, например, мы идем гулять – он обязательно наденет галстучек. Казалось бы, ну, пройтись вокруг дома, отец: куртку надел – да и все. Но нет. Да, у него было все простенькое, все старенькое, но обязательно вычищенное, отглаженное, аккуратное. Он даже в этом старался не скомпрометировать Церковь.

Он очень любил природу

В последнее время мы ходили гулять с ним почти каждый день. Я видел, как он боролся со своей болезнью. Я как раз тоже заболел – доходило до того, что практически не мог ходить. И вот, он ходил со мной гулять. Мне действительно казалось, что это не я с ним хожу, а он меня выгуливает (смеется).

В Сокольники ездили, в Измайлово приезжали, вокруг пруда ходили. И я все время поражался: в его возрасте, с его болячками… Даже мне было тяжело, а он… Он шел еле-еле, через силу, останавливаясь, от лавочки до лавочки. К концу, когда стало уже совсем тяжко, я купил рыбацкий такой раскладной стульчик и брал его на прогулки с собой. Чуть батюшке плохо, понимаю, что не дойдет он до лавки – стул разложил, он присядет, чуть-чуть отдохнет, немножко его отпустит – и все, пошли. У него там внутри что-то как будто сводило – и он не мог идти. Он очень долго болел, а в последние 2 года его болезнь была очень жесткой.

Сильно его подкосил ковид, из которого вытянул Господь. И его, и меня. В больницу мне, кстати, помог попасть он – через какого-то знакомого. Меня класть не хотели, сказали: «Дома лечись». А я болел так тяжело... И его сильно подскосило, он тоже еле-еле выкарабкался.

Мы любили ходить по Бабаевке. Доезжали до кафе «Березка» у Бабаевского кладбища и шли в лес. У нас был план – где-то 6 км. Думаю: как же батюшка-то идет? Я – все уже… Не понимаю, как он шел. Спрашиваю его: «Батюшка, ну, что?» – «Давай еще чуть-чуть». Потом еще чуть-чуть. И так раз 9 км находили. Он боролся, постоянно боролся.

Как-то они с дочкой Катей поплыли на теплоходе. Он восхищался: «Красота-то у нас какая!» Такой счастливый был, что прокатился на теплоходе (смеется). Когда построили МЦК, он тоже очень хотел прокатиться. Я говорю: «Ну, а что, батюшка, поехали, посмотрим». И мы с ним проехали полный круг по МЦК… Какой он был довольный!

Мы ведь большие мастера вспоминать плохое, а тут дурного вообще вспомнить нечего. Просто не до чего даже было докопаться (смеется).

Тогда, перед иконой святителя Николая, я молился: «Покажи мне святого» – и на самом деле я в этой встрече ни разу не усомнился.