Влияние Святой Горы Афон на монашеские традиции Восточной Европы.
Часть 3. Афон и Русская Православная Церковь

Преподобный Максим Грек

Преподобный Максим Грек

Знатный род Триволисов, из которого происходит прп. Максим, хорошо известен в Греции: он был близок к последней правящей византийской династии Палеологов, один из его предков был Константинопольским патриархом. В русских сказаниях преподобный называется «сыном воеводским», что указывает на знатное происхождение (24, 279). Постриженник Ватопедской Благовещенской обители, Максим, вдали от шума житейских волн, в кругу великих и единонравных старцев в течение десяти лет трудолюбиво «собирал мед со всех благовонных цветов афонских и проводил жизнь в обучении иноческим подвигам» (4, 173), как вдруг застала его просьба прота Святой Горы Симеона отправиться в Россию для перевода с греческого Толковой Псалтири вместо ученого, но уже престарелого инока Саввы по приглашению великого князя московского Василия Иоанновича и митрополита Варлаама. Предвидя свои многолетние страдания на Руси, Максим долго отказывался от этого тяжкого поручения. Его убедили слова Симеона: «Доставить духовную пищу алчущим есть святое дело величайшей любви» (4, 175). Согласно имеющимся свидетельствам, до путешествия в Россию Максим посетил многие страны от Влахии до Египта, везде защищая истину Православия. Когда он направился в русское государство, его уже называли апостолом (24, 298).

На Руси в то время еще чувствовались отголоски ереси жидовствующих. Костомаров Н.И. сообщает, что «…сожжения и пытки не искореняли еретического духа. Еретики делались только осторожнее и совращали русских людей втайне». Используя подложную псалтирь, «…они пытались внести элементы иудаизма в русское ортодоксальное богословие, и им было это тем удобнее, что они сами были лучшими книжниками и проповедниками, чем те, которые хотели бы с ними вести споры» (28, 118–119). Перевод Толковой Псалтири позволил бы иметь под рукой толкование настоящей Псалтири и более аргументированно полемизировать с еретиками, раз и навсегда опровергая подложные иудейские тексты. Прп. Максим не знал славянского языка. В Москве же в ту пору уровень образования был таков, что не нашлось никого, кто знал бы греческий. Когда все трудности были преодолены, Максим, как единственной милости, просил позволения вернуться на Святую Гору: «Благоизволите убо, благоизволите, Господа ради, сотворите милость о мне, бедном, дадите мне видети Святую Гору, молитвенницу всей вселенней» (24, 294). Но отпускать ученого грека из Москвы не торопились: великий князь поручил ему заняться пересмотром и исправлением церковно-служебных книг по греческим образцам. В результате прп. Максим исправил Триодь Цветную, Часослов, Праздничную Минею, Евангелие и Апостол, перевел «Толкование на книгу Деяний апостольских» и «Слово об исходе души» св. Кирилла об участи грешников. «Жегомый Божественной ревностью, очищал плевелы обеими руками», как об этом он сам выражался (4, 180).

Приезд в Москву Максима Грека. Лицевой летописный свод

Когда после девятилетних царских милостей и постоянных почестей в феврале 1524 года Максима схватили и бросили в кандалах в темницу Симонова монастыря так тайно, что в Москве даже не знали, жив ли он и где заключен, для преподобного пришла пора на деле доказать свою преданность вере и верность Господу, и не в духовных наставлениях уже, не в полемических статьях и литературных трудах, а на своем примере явить земле Русской образ жизни по вере в самых неблагоприятных обстоятельствах, образ смиренного и терпеливого перенесения тяжких обвинений и напрасных обид, образ стойкости духа во время многолетнего несправедливого заточения. Путь от всеобщего признания и славы просветителя к полному забвению и изоляции оказался таким неожиданным и стремительным, что для живого и общительного грека он стал подобен внезапной смерти. Условия заключения 1525 года были суровыми: «в молчании сидети… и во отлучении и необщении быти ему совершене» (10, 30). От дыма и смрада, от уз и побоев впадал он по временам как бы в омертвение. Позже, на свободе, прп. Максим скажет: «Меня морили дымом, морозом и голодом за грехи мои премногие» (24, 284).

Незаслуженно оклеветанный, обвиненный в ереси в связи с филологическими оплошностями в переводах и осужденный как еретик и политический преступник «…за позицию в вопросе о статусе Русской Церкви» (10, 29), один в чужой стране, отлученный от Церкви, более четверти века проведший в тюрьмах и потерявший связь с исторической Родиной, тяжелее всего он переносил запрещение писать и невозможность причащаться Святых Христовых Тайн.

На стене своей волоколамской темницы написал он углем канон Утешителю Духу Святому, который и ныне воспевается в Церкви: «Иже манною препитавый Израиля в пустыни древле, и душу мою, Владыко, Духа наполни Всесвятаго; яко да о Нем богоугодно служу Ти выну» (4, 187). Так Господь, избавляя его этими муками от мук вечных, готовил прп. Максима к преодолению физической смерти и переходу в Царствие Небесное.

Не раз прп. Максим пытался воззвать к справедливости и обращался к Собору и митрополитам московским с «Исповеданием веры», но только митрополит Макарий ответил ему: «узы твои целуем, яко единого от святых, а помочь мы тебе ничем не можем» (20, 288). Безрезультатно направляли грамоту к юному царю Иоанну в 1545 году об участи Максима и Вселенский Патриарх Дионисий, и столетний старец Иоаким, патриарх Александрийский: «…тут в земле царства твоего обретается некий человек, инок от Святой горы Афонской, учитель православной веры, имя ему Максим… не может ни туда ни сюда ходить и учить слову Божию, как даровал ему Бог… Праведно заключать в узы… и вязать хотящих вам зла; но убогих, наипаче же учителя, каков тот… Максим, который наставлял, поучал и пользовал многих христиан в царствии твоем и инде, не подобает неправедно держать и силою оскорблять, ибо воздыхания убогих не погибнут до конца» (13, 353–354). И хотя ответа из Москвы не последовало, вскоре уже сам царь Иоанн Грозный, как к авторитетному церковному деятелю, писал к прп. Максиму, насельнику Троице-Сергиевой лавры, о кальвинской ереси Матвея Башкина: «…сего ради содрогнулся я душею и воздохнул из глубины сердца, и не мало о том поболезновал, что такое злочестие вошло в землю нашу» (4, 196).

Преподобный был носителем живого литургического предания и потому в короткий срок научился составлять не только службы, но и песнопения. Перу Максима Грека принадлежат более трехсот сочинений. В основном они носят духовно-просветительский характер. В них Максим громил латинян и протестантов; осуждал увлечение астрологией; предвидя трагедию старообрядческого раскола, обличал возраставшее на Руси обрядоверие без подлинной жизни во Христе; даже нападал на бояр-временщиков при малолетнем Иоанне IV, для которого оставил «Главы поучительны к начальствующим правоверно». В творениях прп. Максима проводится мысль, что различные этапы домостроительства нашего спасения одновременно являются и разнообразными видами проявления любви Божией к человеку. Именно эта любовь стала причиной и творения, и Боговоплощения, и искупления нашего.

Широкое распространение в древнерусской рукописной книжности получило «Сказание о птице неясыти», принадлежащее перу прп. Максима. «Сказание» содержит евхаристическое осмысление символа пеликана (слав. неясыть), оживляющего детенышей собственной кровью. Во время отсутствия пеликана к его гнезду подползают змеи, пускают яд и убивают птенцов. Возвратившись, неясыть становится над гнездом, до крови раздирает клювом свою грудь и каплями собственной крови оживляет птенцов. Максим Грек дал этой притче такое толкование: «Птица… служит образом Христа Бога нашего; умерщвленные птицы ея означают нас, язычников, умерщвленных ядом злоначального мысленного змия, а змий означает диавола, уязвившего нас; биение в перси и кровь истекшая служит образом страстей Христовых и Его животворящей крови, чем мы, верующие, исцелились и ожили, по пророческому слову: язвою Его мы вси исцелехом (Ис 53, 5)».

В «Сказании» прп. Максим использует цитату из Псалтири: «Сего деля и рече пророк, яко “уподобихся неясыти пустынней” (Пс 101, 7)».

В последние годы жизни Максим переводил Псалтирь с греческого на русский. Паламистские идеи прп. Максима оказали большое влияние на митрополита Московского Макария, который основал восемнадцать обителей, перевел много церковных книг и созвал два Собора. В его Минеи включены и труды прп. Максима Грека. А некоторые мысли преподобного легли также в основу Постановлений Стоглавого Собора. «Возлюби, душа моя, — писал он, — худые одежды, убогую пищу, благочестивое бдение, обуздай наглость языка своего, возлюби молчание, проводи бессонные ночи над боговдохновенными книгами… Огорчай плоть свою суровым житием, гнушайся всего, что услаждает ее… Не забывай, душа, что ты привязана к лютому зверю, который лает на тебя, укрощай его устремления постом и крайней нищетой. Убегай вкусных напитков и сладких яств, мягкой постели, долговременного сна… трезвись и труждайся, если хочешь принести Господу твоему обильный плод, а не терние и сорную траву» (24, 285–286).

Интересно, что, несмотря на канонизацию, решения двух Соборов, которыми он так несправедливо осужден, формально так никогда и не были отменены, то есть два Собора называют Максима Грека еретиком, колдуном и шпионом, а третий, спустя четыре с половиной столетия, причисляет его к лику святых. Дело Максима Грека со всей остротой ставит вопрос о соборности — подлинной и мнимой. Очевидно, решения Собора, не разделенные народом церковным, не могут считаться выражением настоящей соборности. Что касается Максима Грека, народ сразу выразил свое отношение. Как свидетельствует древний сказатель, по смерти преподобного, случившейся в 1556 году, пробудилось к нему всеобщее уважение и многие устремились в Лавру к его священным останкам как к мощам, называя его то пророком, то великим учителем (4, 197). В Троице-Сергиевом монастыре на северо-западном столбе Успенского собора в сохранившейся росписи 1684 года Максим Грек изображен рядом с Михеем Радонежским с нимбом и в полный рост. А над гробницей прп. Максима на медной доске вырезано среди прочего: «И что божественно он в книгах написал, / То жизнию своею и делом показал» (4, 200).

Преподобный Паисий Величковский

Преподобный Паисий Величковский

Афонское жительство прп. Паисия длилось семнадцать лет. В апреле 1762 года монастырь Симонопетра, находившийся в серьезных экономических затруднениях, при недостатке насельников, пригласил великого возродителя общежительного устава прп. Паисия Величковского с братией в количестве тридцати пяти человек. В трапезной одна из фресок изображает в полный рост его преподобническую фигуру. А в Омологии 1798 года монастырь Пантократор определил Ильинскому скиту «большие права и льготы» в знак признательности к «блаженнейшему общеначальнику, всепочтеннейшему Отцу и Старцу господину Паисию» (24, 186). Но после того как на Афоне начались притеснения со стороны мусульман, он решается покинуть Святую Гору. В это непростое время закрытия монастырей в России и униатско-католического наступления на православных юго-западных славян преподобный уходит в Молдавию, в Драгомирнский монастырь. Устроитель братства, о. Паисий, написал и ввел устав по чину св. Василия Великого, прп. Феодосия Великого, прп. Феодора Студита и Афонской горы. Основные идеи этого устава — нестяжательность («ниже малейшей вещи не имети»), отсечение воли и послушание, умная молитва и чтение книг, непрестанное рукоделие и бытовое благочиние. На протяжении всех своих старческих подвигов в молдавских монастырях авва Паисий неустанно продолжал единую линию отцов «Добротолюбия» — прп. Григория Синаита, св. Григория Паламы и прп. Нила Сорского.

Один из первых авторов «Жития прп. Паисия Величковского» схимонах Митрофан, обозревая подвиги своего учителя, отмечал, что тому удалось собрать «…купечеством духовным многое богатство духовное» (22, 140). Он смело сравнивает мудрость старца с мудростью древних афинских философов и проводит параллели между событиями из жизни прп. Паисия и прп. Антония Печерского: «Богом возвращен бысть в свое Отечество, да насадит тамо и умножит монашеское житие и сотворит град небесных жителей… уплодоносив не во сто, но в тысящи тысящ, принесе плод Богови. Тамо и наш блаженный отец поживе… умножив плод до шестидесяти…» (22, 141).

Действительно, организованный прп. Паисием перевод греческих рукописей стал основополагающим для иноческого становления в России и истории многих российских монастырей. Более чем в ста обителях Русской Церкви подвизались его ученики, сея добрые семена его учения. Валаамский монастырь, известные пустыни — Софрониевская, Глинская, а в особенности Оптина пустынь, определявшие духовное возрождение русского народа в XIX веке, — были продолжателями наследия прп. Паисия. Оптинские старцы Моисей, Леонид, Макарий и Амвросий стали последователями того дела, которому так усердно послужил прп. Паисий, канонизированный за святую, подвижническую жизнь, как молитвенник, совершатель и учитель умной Иисусовой молитвы, как восстановитель в русском монашестве спасительного подвига старчества и как чуткий духовный писатель.

Преподобный Силуан Афонский

Порой посетителя нынешнего русского Афона охватывает неизбежная горечь: по различным причинам русское монашество потеряло многие свои учреждения, его численность в пять тысяч иноков в начале ХХ века уменьшилась сегодня до полусотни, а принадлежащие Русскому Пантелеимонову монастырю скиты находятся в плачевном состоянии. Но статистика на Афоне, который живет своей жизнью, — не главное. Ведь именно на то время, когда русские обители переживали видимый упадок, приходятся духовные подвиги старца Силуана Афонского — подвиги, поразившие христианский мир.

Преподобный Силуан Афонский

Вот что писал о нем митрополит Вениамин Федченков: «…в последние годы я не ощущал ни от кого такой силы благодати, как от… о. Силуана. Трудно рассказать словами, в чем эта сила… Небесный Божественный дух… Убедительный без всяких доказательств… Точно голос “оттуда”, от Бога… И если бы я не знал ничего о его жизни, подвигах, молитве, послушании, то одного духа писем довольно для меня, грешного, чтобы считать его преподобным» (6, 18–19).

В повседневной жизни он был молчалив. «По плодам их узнаете их», — говорит Господь (Мф 16, 7). Силуан был полон добродетелей Христовых, как древо многоплодное: «Листок на дереве зеленый, и ты его сорвал без нужды. Хотя это и не грех, но почему-то жалко и листок, жалко всю тварь сердцу, которое научилось любить» (6, 20). За смирение и нелицемерное отвержение себя он сподобился от Бога благодати, которая преумножила в нем дары. «Знай порядок духовной жизни, — учил преподобный, — дары даются простой, смиренной послушливой душе. Кто послушлив и во всем воздержан: в пище, в слове, в движениях, — тому Сам Господь подает молитву» (6, 29).

В годы лихолетья на Родине он отмаливал грехи народа, поднявшего руку на Матерь-Церковь. Просил он у Бога спастись всем людям. «Молиться за людей — это кровь проливать», — говорил исполненный любви Христовой старец. Прп. Силуан Афонский стал духовным предстателем за Россию, которая воистину нуждалась в его молитвах.

Последствия имяславских споров

Трагическим событием, повлиявшим на судьбу русского афонского монашества и одновременно — на всю Русскую Православную Церковь, стал разгром имяславия на Святой Горе в 1913 году, в результате чего был нанесен сокрушительный удар по позициям России на Афоне.

Не вдаваясь в суть богословского спора, отметим, что сторонники имяславия прибегли к крайним мерам: они изгнали, к примеру, настоятеля Андреевского скита, отвергли решения Св. Синода и духовного главы Афона, Константинопольского патриарха. Резко отрицательную позицию в отношении имяславия заняли такие авторитетные архипастыри того времени, как архиепископ Антоний (Храповицкий) и архиепископ Никон (Рождественский). А русские власти пошли на применение против монахов военной силы.

После событий 1913 года Пантелеимоновский монастырь так никогда и не сумел оправиться от потерь. Согласно данным рукописного Монахолога, общее количество монахов по состоянию на 11 марта 1904 года составляло 1461 человек, на 1 мая 1913 года — 1464. События июля 1913 года отражены в следующих скупых строках: «3 июля — по распоряжению Русского Правительства вывезено на пароходе “Херсон” впавших в ересь имябожничества: 411; 7 июля — на пароходе “Чихачев”: 136; 17 июля — исключено не оказавшихся налицо при проверке: 17» (23, 834–835). К 28 июля 1913 года число монахов снижается до 873. После июля 1913 года записи о поступлениях новых иноков практически отсутствуют, вместо этого — множество упоминаний, что такой-то монах «вышел из обители по несогласию в религиозном вопросе», «выслан из обители за религиозное лжемудрствование», «выехал в Россию по своей воле», «выехал в Россию на войну», «отправлен на войну по мобилизации» (23, 835) и т. д. К 27 марта 1920 года число иноков Пантелеимонова монастыря доходит до 633. В 1932 году в монастыре проживает всего 380 иноков. В последующие годы число иноков продолжает падать вплоть до начала 1960-х годов, когда в монастыре остается лишь 14 человек, из которых половина прикована к постели, а самому младшему насельнику монастыря — 70 лет (23, 835).

Сам собой напрашивается вопрос: ради чего Русская Православная Церковь принесла такую страшную жертву? Ведь в богословско-догматическом смысле приобретения (если они есть) являются, на мой взгляд, минимальными, а в церковно-историческом — русскому афонскому монашеству в целом нанесен тяжелейший урон. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на результаты «афонской переписи», выполненной А.А.Павловским: до начала смуты на Святой Горе числилось до 4800 иноков из России, а через несколько лет, то есть к 1917 году, — 2460 человек (24, 183–185).

Свой ответ уже в 1914 году дал депутат IV Государственной думы П.Н.Милюков: «…убрали оттуда 600 с лишним человек в то время, когда каждый русский человек, проживающий на Святой Горе, важен для русских интересов. Ведь русская политика выдвинула требование о признании экстерриториальности Святой Горы. Но русский человек важен России, а не Святейшему Патриарху, который является греческим патриотом… И наш обер-прокурор Священного Синода спешит исполнить желание Вселенского Патриарха» (23, 683–684). Враждебное отношение греков к русским стало особенно явным после того, как Россия предложила проект, по которому Афон должен был стать независимой монашеской республикой под общим протекторатом государств, в которых большинство населения принадлежит к Православной Церкви. Ведущая роль в подобном протекторате, вне сомнения, принадлежала бы самой России. Идея интернализации Афона была одобрена Лондонской конференцией 1913 года. Ее поддержала даже греческая сторона, искавшая в тот момент благорасположения Российской империи в связи с обострением противоречий между Грецией и Болгарией (24, 182). С тех пор одной из постоянных забот Константинополя было ослабление русского влияния на Балканах, и в частности на Афоне. Тот факт, что количество насельников Пантелеимонова монастыря и русских скитов на Афоне превышало число греческих монахов во всех остальных афонских монастырях вместе взятых, не мог оставить греков равнодушными. С плохо скрываемой досадой Константинопольский патриарх Иоаким III так отзывался о русских иноках: «Они стремятся к богатству и наживе, входят в широкое общение с миром, привлекают великие жертвы, приступают к огромным постройкам и… усиливают мирской элемент на Афоне» (24, 263). На что есфигменский насельник греческого происхождения отец Герман в 1890 году отвечал: «Русские, поступая в монахи на Афоне, не задаются никакими политическими целями. Все они, по большей части, люди простые, безобидные и чистые сердцем, заботятся только о спасении своих душ. Они отнюдь не проникнуты идеей русения Афона, как это хотят им навязать» (24, 263). В такой обстановке нанести удар по русскому монашеству, скомпрометировать русских иноков, объявив их еретиками, и выслать их с Афона было грекам чрезвычайно важно. Разгром имяславцев был хорошим поводом значительно сократить число русских монахов на Афоне, причем сделать это руками самих же русских.

В связи с этим интересно отношение к имяславским спорам мудрых мужей Церкви, обладавших трезвым умом и даром духовного рассуждения. Например, прп. Силуан Афонский не принадлежал к числу сторонников имяславия и не был противником этого движения. Старец Силуан, в течение всего периода имяславских споров находившийся на Афоне, в самих спорах не участвовал. «Нося в сердце своем сладчайшее имя Христа постоянно… он, однако, удалялся всякого спора о природе этого имени. Он знал, что через молитву Иисусову приходит в сердце благодать Святого Духа, что призывание Божественного имени Иисуса освящает всего человека, попаляя в нем страсти, но от догматической интерпретации переживаемого им опыта уклонялся, боясь ошибиться в “мысленном рассуждении” (23, 400). Позиция, занятая прп. Силуаном, была отнюдь не единична. Многие иноки, на Афоне и в России, предпочитали вообще не вмешиваться в спор вокруг имени Божия.

Вопрос о почитании имени Божия в начале ХХ века вышел далеко за рамки внутрицерковной полемики и приобрел политическую окраску. Применение Синодом военной силы по отношению к имяславцам, да еще с человеческими жертвами, свидетельствовало о стремительном падении авторитета церковной иерархии накануне революции 1917 года и ее беспомощности перед лицом надвигавшегося кризиса.

Святогорцы — новомученики и исповедники

Революция уничтожит не только синодальный строй, но и всю систему церковно-государственных отношений. После октябрьского переворота в истории Русской Церкви наступит новая эпоха — мученичества и исповедничества. И только десятилетия спустя станет ясно, что бездействие и безынициативность церковной иерархии в предреволюционное время, ее неспособность решать насущные проблемы духовной жизни — все это в значительной степени способствовало наступлению революции и последовавших за ней гонений против Русской Церкви. Сейчас принято считать, что они носили очистительный характер. Но как трудно было тем, кто лично и непосредственно проходил эти испытания!

И когда Русская Церковь совершает память Собора новомучеников Российских, мы празднуем единство Московских, Санкт-Петербургских, Тверских, Казанских и Казахстанских святых. А вместе с ними и двенадцати Афонских святых. Потому что среди исповедников и новомучеников Российских, пострадавших за Христа, было более ста человек, живших на Святой Горе. Из них двенадцать прославлены в лике святых. Все они начинали свое служение на Афоне, а потом оказались отрезанными от него навсегда. Эти святогорцы с достоинством пронесли свой крест: выдержали аресты, тюрьмы, лагеря, допросы и следствия, физическую боль и унижения, душевные муки и страдания. На допросах они проявили себя мужественными христианами, никого не предали, не признали себя причастными к деятельности мнимых контрреволюционных организаций, к «преступлениям» против народа и советской власти, хотя их долго и под пытками заставляли это сделать. Они не прекращали своих молитв за свое земное Отечество и за своих мучителей. Десять человек из этих двена-дцати были расстреляны (24, 67).

Этим подвигом афониты продолжили традицию стойкости в вере и верности Христу даже до смерти, данную еще святыми апостолами, и, передав ее последующим поколениям русских людей в виде своих житий и народных преданий, явили собой живую связь времен. В годы тяжких испытаний для Православия на Руси — безбожия и воинствующего атеизма — Афон, помимо непрестанной молитвы, послал нам двенадцать своих сыновей, подобно двенадцати апостолам, чтобы они своей кровью искупили грех богоотступничества русского народа и подарили нам надежду на прозрение; своей праведной жизнью, как божественным светом, озарили и согрели многие мятущиеся души и напомнили им путь к Отечеству небесному; своей судьбой укрепили духовную связь между Россией и Афоном. Одним из таких светильников был ныне прославленный как местночтимый святой прп. Феодосий Кавказский.

Преподобный Феодосий Кавказский

В окрестностях Крымска молва о необыкновенном старце, обладающем даром духовного прозрения, распространилась быстро. Привезли к нему как-то человека на костылях с отнявшимися ногами. После совместной покаянной молитвы отец Феодосий принес ему кружку мутной воды с головастиками и со словами: «Крестись истинно и пей до дна — здесь все твои грехи» — осенил его крестом. И совершилось чудо: мужчина встал и пошел — отныне он был совершенно здоров! Немало таких исцелений произошло в этой скромной пустыньке на глазах у ее посетителей, прежде чем в марте 1927 года отца Феодосия арестовали и увезли в Новороссийск (26, 22–25). После освобождения из заключения и ссылки он в 1932 году оказался в Минеральных Водах, остался здесь на жительство и принял подвиг юродства: ходил по улицам, одетый в цветную рубаху, играл с детьми, рассказывал им о Христе. Часто старец наставлял творить Иисусову молитву и говорил, что если бы люди знали, что ожидает их после смерти, день и ночь молились бы Богу. Евангелие знал наизусть. Без всяких книг мог читать вслух Псалтирь много часов без перерыва. Владел несколькими иностранными языками. Он всем напоминал, что со времен земной жизни Спасителя в делах веры ничего не изменилось, поэтому необходимо строго придерживаться апостольского учения и правил святых отцов. Дети прозвали его Дедушка Кузюка.

Как нам, современным людям, понять подвиг юродства? Как вместить, что афонский иеросхимонах, более шестидесяти лет — целую жизнь! — питаясь духовными плодами величайших православных святынь, стал Дедушкой Кузюкой? Может быть, о чем-то схожем думал архимандрит Софроний (Сахаров), когда писал: «Скорбен и узок путь нашей веры: все тело нашей жизни покрывается ранами на всех уровнях, и болезнь доходит до той грани, когда страдальческий ум умолкает в состоянии интенсивного пребывания вне времени. Выпадая из… бытийного созерцания, мы обретаем в глубине сердца уже готовые мысли, не нами изобретенные» (27, 111).

Во время Великой Отечественной войны отец Феодосий был одним из самых ревностных молитвенников о победе России и ее защитниках, а также о погибших воинах. Неся подвиг юродства, он дерзновенно проповедовал, назидая людей к добру, и совершал великой силы чудеса. Рассказывают, что в городе рядом с железнодорожными путями находилась больница. На рельсах среди других вагонов стояла огромная цистерна с бензином. Вдруг стрелочники заметили куда-то бегущего Дедушку Кузюку. В одной руке он держал крест, а другой — силился столкнуть вагоны с места. «Ну и чудной наш дед, ему ли сдвинуть такую тяжесть?» Только это подумали, глянули и… глазам своим не поверили: вагоны дрогнули и потихоньку покатились по путям. Через мгновенье раздался мощный взрыв. На место, где минуту назад стояла цистерна, упала бомба, не причинив большого вреда ни больнице, ни людям (26, 28). А когда немцы подступили к Минеральным Водам, произошел такой случай. Быстро-быстро, совсем не по-стариковски, приблизился отец Феодосий к детскому саду и ласково по-звал гулявших на улице детей: «Гули-гули, за мной, деточки! Гули-гули, за мной!» Забавы ради дети побежали за Дедушкой Кузюкой, воспитатели — за детьми. В это время снаряд угодил прямо в здание детского сада и разрушил его. Но никто не погиб — всех вывел прозорливый старец (26, 29).

«Если мы живем наши состояния только как наши, — пишет архимандрит Софроний (Сахаров), — то душа обедняется и в конце концов становится бесплодною, а жизнь бессмысленною… Наша задача, которая поставлена перед нами Евангелием, — стать универсальными… носить в себе весь космос, жить всю глубину истории мира и… человека» (27, 105). С этой задачей прп. Феодосий Кавказский справился, поскольку его житие есть непрерывное устремление к Богу, непрестанная проповедь Царствия Небесного, пример самого возвышенного служения людям, которые благодаря ему соприкоснулись с вечностью. Ведь вечность входит в этот мир через живого человека, стяжавшего в себе Христа.

* * *

Таким образом, Русская Православная Церковь во все периоды своего бытия была тесно связана со Святой Горой: с Афона пришли первые киевские подвижники на заре христианства на Руси; оттуда же распространилось исихастское влияние в XIV веке; афонитами были многие выдающиеся деятели Русской Церкви; с Афона везли греческие книги для книжной справы в XVII веке; с ним связано возрождение русского монашества в конце XVIII – первой половине XIX века; в начале ХХ века Афон оказывал огромное влияние на духовную жизнь России, достигая самых ее сокровенных народных глубин. Многочисленны и зримые знаки связи со Святой Горой: — это прежде всего иконы, написанные на Афоне и пребывающие в русских храмах и монастырях от запада до Сибири и от Кавказа до северных границ. Невидимая, но живая и благодатная связь с оплотом православного монашества, Святой Горой, через его преподобных подвижников, отшельников, духовных писателей, делателей молитвы, мучеников за Христа, через его богослужение, уставы и церковное пение, предопределила необычайную жизненную силу русского монашества, воспитала, укрепила и подготовила его к исполнению своей главной исторической и эсхатологической миссии — сохранению Православия до времени Второго Пришествия Христа и Страшного Суда.