Репортаж из пятого корпуса

Если вы живете в нашем городе и вам ничего не говорит это название, значит, одна из тяжких сторон жизни обошла вас стороной. Однако, к сожалению, очень и очень многие знают это длинное желтое здание на территории горбольницы. Или навещали кого, или самим была печальная нужда там побывать, или просто, проходя мимо, услышали от кого-то тихое: «А вон – раковый корпус». Знала и я давно о том, что это за дом. В юности проходила мимо с затаенным страхом; позднее, когда появились знакомые, которым там помогли, – с уважением; когда коснулось и моих близких, то со скорбной надеждой. Но лишь недавно впервые довелось провести там, в поликлиническом отделении областного онкодиспансера, два дня.

Чего я ожидала? Наверное, увидеть много скорби, тяжелобольных людей, несчастные лица. Наслышана и о том, как сложно бывает частенько получить нужное направление, консультацию. Действительность оказалась иной, неожиданной, непохожей ни на что, с чем сталкивалась раньше. Попробую написать, чем именно.

Система, кстати, по вот такому неглубокому впечатлению, работает вполне отлаженно. Если, пройдя кучу этапов в районных поликлиниках, человек добрался-таки до диспансера, его не бросят. Хотя есть непонятные нам перемещения из одного кабинета в другой и обратно, есть и длительные ожидания возле каждой двери. Но порядок, несомненно, чувствуется. Ничего не теряется, ни о ком не забывают, все ощущаются на своем месте. Есть с чем сравнить… Ни разу не услышала ни от кого не то что хамского слова, даже раздраженного. Вообще заметила: у всех работающих тут – от врача до гардеробщицы – специфический тон. Он нисколько не участливый, не жалеющий. Но и не грубый, не раздраженный. Я бы сказала – спокойно-деловой, не позволяющий ни раскиснуть, ни обидеться. Слышала рассказы и о халатности, напрасном ожидании и потерянных анализах, но, скорее, в виде исключения.

Второе, что удивляет, если помнить, где и зачем мы находимся: никакой скорби и трагизма не только не заметно, но, похоже, нет и в самом деле. Все сосредоточенно-спокойны, сдержанны и не очень многословны, но вполне охотно вступают в разговоры. Разговоры эти, естественно, по большей части вертятся вокруг медицинских проблем. Сначала не могу уловить, хотя и чувствую: в чем особенность этих бесед? Да всё просто, оказывается: здесь никто не боится назвать рак по имени, описать, например, последние дни умиравших родных, свои симптомы, то есть то, чего обычно в «светском» разговоре мы избегаем, чтоб кого не ранить, не огорчить. Тут никто никого не боится задеть, все в одной лодке. Никто, при долгом ожидании, не читает, не звонит, не пишет… Сосредоточенность, погруженность в себя. Только одна девушка, пришедшая с больной мамой, играет на телефоне, но быстро прекращает; его пищание странно диссонирует с обстановкой.

Никто не жалуется на судьбу, у всех вроде бы жизнь как жизнь, только с болезнью. Лишь одна старушка, вдруг бурно начав рассказывать о неурядицах в семье ее детей, о тяжелой жизни внуков, очень серьезно заявляет: «Я уже три года живу после операции. Но мне стало плохо (дальше описание действительно нехороших симптомов). Мне надо знать только одно – рак опять или нет. И дотянуть всеми силами еще три года. Внук просится жить у меня, а мне надо, обязательно надо дожить до его совершеннолетия и защитить его права!» Помоги вам Бог, бабушка…

И самое удивительное для меня: люди, которые, казалось бы, должны – и даже в какой-то мере имеют право – быть обиженными и сердитыми на весь мир, оказываются крайне терпимыми и вежливыми. Никто не пытается пройти вперед, хотя ожидание явно тяжело дается многим. Если не хватает сидячих мест, тут же более здоровые – и пациенты, и их родные, неважно, – уступят место подошедшему, если видят, что ему хуже. А видят безошибочно. Ропот на ожидание есть, но накал его не идет ни в какое сравнение с коридорами, скажем, районной поликлиники или паспортного стола. Все готовы объяснить порядок приема новеньким, иногда, может быть, и язвительно: «Кто последний? А все первые, врач сам вызывает, по фамилии. Карточки наши перетасовали и вытягивают из кучки». Ни разу не слышала непрошеных советов или высказываний в духе «а надо-то было вам тогда поступить вот так».

Судьба моя сложилась так, что я видела близко неизлечимых больных и их уход. Видела и тех, кто выздоровел: вопреки расхожему мнению, рак и впрямь сегодня не приговор. И это смягчение, спокойствие истинное, а не сквозь стиснутые зубы – оно появлялось почти у всех. Один директор крупного московского института, слывший «железным стариком» за твердость и несгибаемость принципов, прожил после болезни много лет. Долго продолжал руководить, но… о нем теперь говорили: «Он уже не железный старик, а добрый дедушка». Женщина, очень страдавшая от семейных проблем, узнав диагноз, примирилась с домашними, а там, где не хватило сил, просто перестала огорчаться. Я могла бы продолжать, но чувствую, что вторгаюсь в очень личное, в движения души, о которых нам неведомо, да и ведать не надо. А если о том, что на виду, то люди, пришедшие сюда, просто собрались с силами, сосредоточились и настроились на важную работу. На битву. Они отбросили то, что оказалось неважным, мешающим в этой борьбе.

И мы уходим отсюда до времени. Уходим без слез, стараемся постепенно принять тяжелое решение, сделать выбор.

Я только сопровождала близкого человека. Только без дела наблюдала. Отчего же дома падаю без сил?