Христианство от сохи

Когда я десять лет назад был в Греции, кроме прочего, меня поразила одна черта, повсеместно встречающаяся у греков и для нашего менталитета весьма необычная. А именно: греки широко и повсеместно гордятся своей «малой родиной», а попросту говоря — теми деревнями и селами, где они родились или откуда родом их предки. И вот эллины при знакомстве, пусть даже будучи горожанами в не первом уже поколении, непременно друг у друга спрашивают, из какого тот или иной человек села, и тут же сами рассказывают, из какого они села родом, и глаза их при этом теплеют, и голос становится задушевнее. И всякий грек при встрече поспешит сообщить собеседнику, что давненько уже (пару недель, должно быть!) не был в родном селе, и вот — в ближайшее воскресенье непременно поедет. Вот так. И для нас это всё видеть и слышать странно, потому что, сколько я себя помню, у нас почему-то стыдно было признаться, что ты родом из села. И даже словечко такое ходило пренебрежительное — «деревня», мол: а, что ты, темнота необразованная, понимаешь. И вот за этим словечком, за этим отношением ведь очень много чего стоит дурного, такого, от чего нам обязательно нужно избавляться. А именно — от пренебрежительного отношения к простой сельской жизни и к людям, которые неслучайно именуются крестьянами, то есть христианами, потому что если не они сами, то по крайней мере их предки основанием своей жизни избрали веру Христову.

Города, разрастаясь, приобретают уродливо-гипертрофированные и нравственно нездоровые формы

Вообще почему я этот разговор затеял? Да потому, что всё более очевидно: наши города, разрастаясь, приобретают какие-то уродливо-гипертрофированные и нравственно нездоровые формы. Просто мы привыкли к этому и не задумываемся зачастую. Но это так… Я ничуть не хочу умалять значение городской жизни вообще, тем более что и сам родился и вырос в городе, а только хочу сказать, что значение городской жизни у нас сильно преувеличено, да и сама эта жизнь становится всё более нездоровой и оторванной от простых, но непреложных понятий добра и блага. И сам факт, что города растут, а деревни продолжают умаляться и вымирать — это явление, очевидно, ненормальное. А основная причина этого нездорового разрастания городов, по-видимому, проста. Люди бегут из сел, потому что видят, что их повседневный труд (гораздо более тяжелый, чем труд среднего городского обывателя) обеспечивает им условия жизни неизмеримо худшие, чем у среднего горожанина. И если брать нашу страну, то особенно это было явственно в эпоху колхозного «крепостного права», когда из крестьян выжимали все соки, практически ничего не давая взамен. И в этом чувствовалась горькая несправедливость, разрешать которую никто «на высшем уровне» не спешил, так что люди стали голосовать за улучшение условий труда и жизни ногами, перебираясь в город. И этот ручеёк всё тек и тек, не иссякая десятилетиями. Но здесь, в городах, постепенно, поколение за поколением, бывшие селяне утрачивали скромность и трудолюбие, добрую нравственность, ту самую христианскую этику простой, но честной жизни, которая и дала наименование крестьянскому сословию.

Здесь, думаю, справедливости ради надо бы описать, что такое собственно была сельская жизнь в середине прошлого века. А по сути это был рабовладельческий строй со всеми вытекающими последствиями. Не стану ходить далеко, а возьму пример моей мамы.

Отец её погиб на войне, и вот в голодовку 1947 года баба Тоня жила на Кубани одна, с одиннадцатилетним Толиком и моей пятилетней мамой. После сбора урожая Толик с бабой Тоней ходили ночами на поле собирать с земли пшеничные колоски. Однажды их поймал объездчик. Толика отпустил, а бабу Тоню посадили в «кутузку» на два дня. И всё это время мама с Толиком сидели на горище голодные и ждали, что их придут арестовывать. На третий день бабу Тоню отпустили, и это считалось большой удачей. Ночами она пилила в собственном саду деревья, чтобы продать на следующий день чурбаки в Тихорецке. Пилила ночами, потому что и за это могли наказать.

Вообще после войны в деревне надо было работать бесплатно, потому что денег не полагалось. А кто же на такое согласится? И потому до 1960-х годов в деревнях не выдавали паспортов, чтобы никто не сбежал. Работали «за палочки», то есть за трудодни. Учётчик этих самых трудодней был первый человек на селе. Захочет — к палочке прибавит через запятую циферку, например 1,2 или 1,5, — это перевыполнение плана, а захочет — и палочки не поставит, так, нолик с запятой, не больше. Осенью, после сбора урожая, делили то, что оставалось в колхозе, между крестьянами, но бывало так, что и делить-то было нечего. Ещё в течение года можно было отовариваться в нищем сельпо за те же «палочки», а в конце года подводили итоги и передовиков премировали какими-нибудь ценными подарками наподобие штуки ситца или пары сапог. Фактически село обслуживало интересы города «по полной программе», мало что получая взамен, и селяне это чувствовали, роптали, но ничего не могли изменить.

Когда мама в 16 лет решилась всё же уехать из села в город, она сначала без документов пришла в ПТУ и договорилась заочно, что её примут, если… отпустит председатель. И вот баба Тоня собрала в узелок яичек, картошечки, ещё что-то из скудных своих запасов и отправилась к председателю колхоза «добывать справку».

Добрались пешком до райцентра, нашли сельсовет. Мама осталась на улице, а баба Тоня зашла внутрь. Вот её десять минут нет, двадцать… Мама стала уже волноваться и, подойдя, тихонько заглянула в окно. Узелок с провизией стоял на столе у председателя, тот что-то недовольно выговаривал бабе Тоне, а она с умоляющим видом стояла перед ним на коленях…

В. А. Каррус. «Хлеб государству». 1953

Естественно, насмотревшись всех этих ужасов, мама моя уже жить в селе не хотела. И таких, как она, по всей стране были десятки, если не сотни тысяч… Вот так и происходил великий исход русского крестьянства в XX веке. И до сих пор продолжается, а ведь понятно даже дилетанту: дай возможность крестьянину жить и работать на своей земле без окриков и директив, позволь ему обустраивать свою жизнь, как ему кажется правильным (в согласии с законодательством), — и он сам будет сыт и доволен, и город накормит.

Опять же вспоминается греческий опыт, может быть, потому, что воспринят он был «свежим взглядом» и по контрасту с нашей жизнью. Так вот запомнилась одна замечательная картина. Утро, мы проезжаем какое-то рядовое село. Под колесами — прекрасная асфальтированная дорога с разметкой, на перекрестке висит светофор и установлены указатели, а на обочине — невысокая кованая оградка, за ней газон и прелестный коттедж — в ряду других таких же, составляющих «недвижимый фонд» поселка. На втором этаже балкон, а на балконе сидит старушка, положив ноги на пуфик, и пьет утренний кофе. И это типичная картина. Мусора, грязи, покосившихся хат, заросших бурьяном огородов, пьяных замызганных мужиков, горькой матерной брани и прочих примет отчаянной нищеты не видать. Спрашиваю: а где домашний скот? Оказывается, по домам разрешают держать только мелкий скот и птицу, а из техники — компактные «огородные» трактора. Весь крупный скот и тяжелая техника содержатся за селом. И все, по-видимому, довольны. То есть «производственная часть» отделена от «бытовой», и это выглядит разумно. А если говорить совсем просто, то опять же понимаешь, возможно, одну из причин любви греков к своим родным деревням и селам. Кроме естественной привязанности к «малой родине», это одинаково высокий уровень городской и сельской жизни. Вот вам и секрет, которого нет. И это не исключение какое-то, а повсеместная норма, по крайней мере из того, что я застал в Греции времен её благоденствия.

Понятно, что в каждой стране есть что-то хорошее и что-то плохое. Но вот что хочется сказать о нашем недавнем прошлом. В советское время периода развитого социализма колхозы и совхозы главным образом делали ставку на увеличение «валового продукта», причем любой ценой. Остальное было неважно, и, слушая рассказы очевидцев, действительно изумляешься масштабам сельскохозяйственного производства в те времена. Другое дело — какого качества была эта продукция, сколько её пропадало, сгнивало из-за повсеместной безалаберности и какова была реальная оценка труда сельских тружеников и уровень их жизни. Об этом можно говорить отдельно, но сейчас хочется сказать о другом. О главном «минусе» колхозной организации жизни. А именно — о том, что в людях начисто было вытравлено чувство личной ответственности, здоровой предприимчивости и самостоятельности. Огромную роль играл руководитель совхоза, председатель. Не просто важную роль, как и надлежит руководителю, а вот именно определяющую и порой роковую. Буду говорить конкретно о районе, где я служу. Вот был такой человек, председатель совхоза — Яков Петрович Солун, крутой мужик, рачительный хозяин, при нем совхоз имени Чкалова, что называется, «гремел» от Москвы до самых до окраин… И вагоны с яблоками отходили один за другим, и клубнику на Новый год доставляли непосредственно в Кремль, и школы были построены, и больницы, и детские сады… Но вот скончался Яков Петрович, и совхоз в считанные месяцы растащили, разворовали и разрушили, причем свои же. Потому что удерживающей силой за десятилетия безбожия стала не вера, не совесть, не личная инициатива, а власть. И когда власть иссякла — вот тут и проявилось во многих нутро, выпестованное во многом этой же властью. Отсюда и небывалый, неожиданный для многих разгул бандитизма в городах в пресловутые 1990-е. А на селе на радостях новой, «свободной» жизни распаевали совхозные земли и… оставили зарастать бурьяном, потому что распаевать-то распаевали, а денег на их разработку и освоение у людей не было, да и опыт самостоятельного ведения хозяйства давно был утрачен. Вот и получается, что очевидным ущербом, убытком советской эпохи было то, что власть отучила людей чувствовать себя хозяевами на своей земле — только наёмниками, причем наемниками мало что значащими и большей частью бесправными. Так что когда главного «работодателя» — советского государства — не стало, выяснилось, что жилку крестьянскую, хозяйскую вытравили в людях, и вытравили сознательно, в борьбе с «кулаками», «подкулачниками» и «середняками». Разорили крестьянский класс, уничтожили, желая всех «уравнять» для того, чтобы легче было управлять грандиозными массами людей, играя «в большую игру». Всё хотелось доказать преимущество социалистического строя перед капиталистическим, причем в общемировом, грандиозном масштабе, а о таких «мелочах», как жизнь простых людей, задумываться было не принято. И всё, что не вписывалось в эти грандиозные планы, нужно было «приструнить», «подогнать» или уничтожить с широким и смелым размахом. Вот ещё одна грань того ужаса, который пережила Россия в XX веке. И сколько ещё должно пройти времени, пока возродится у нас класс ответственного собственника и труженика, хозяина своей земли, который и сам будет крепко стоять на ногах, и город кормить, как это и должно быть и было испокон веку, пока не задумали всё перевернуть с ног на голову…

Но справедливости ради надо сказать, что это новое поколение земледельцев уже народилось, живет и трудится. Я знаю несколько таких хозяйств в нашем районе и несколько таких относительно молодых фермеров, отцов семейств, которые именно хотят поднять свое производство, достойно обустроить быт. Но вот тут встает ещё один важный вопрос: что ставить на первое место — совесть или прибыток? И это вопрос не праздный, а определяющий очень многое в наше время. Потому что речь идет о двух производительных силах, действующих в мире. Одна сила действует в стремлении по совести создать полезное и доброе для людей, другая — стремится любыми путями увеличить своекорыстный прибыток, идя на всевозможные нечистоплотные ухищрения и уловки. И вот здесь вопрос веры и терпения выходит на первый план, потому что если человек делает что-то по совести, то, возможно, вначале ему будет трудно и он будет, по-видимому, в убытке и в отстающих даже, но потом Господь его обязательно поддержит и поможет ему. А если человек хитрит и думает только о прибыли, не пренебрегая ничем, он сначала, возможно, и выбьется в «лидеры» и «миллионщики», но рано или поздно за этот обман ему придется расплачиваться потом многими скорбями, болезнями, а возможно, и несчастьями — своими собственными и своих близких. Вот и выбор…

В качестве иллюстрации приведу один пример, зарисовку с натуры, переданную мне её случайным свидетелем.

Итак, к известному духовнику схиархимандриту Илию подходит, по-видимому, небедный человек и подаёт ему лоток отборной клубники со словами:

— Батюшка, помолитесь, что-то сын мой болеет постоянно…

Батюшка помолчал и спрашивает:

— А чем ты занимаешься?

— Да вот, клубнику выращиваю.

— А с поля, которое у тебя «на продажу», ты своим детям даёшь клубнику?

— Честно говоря, нет.

— А почему?

Человек этот ничего не ответил, но всё понял. Он просто опустился на колени со слезами покаяния…

Если мы травим чужих детей, но думаем, что наши будут здоровы и счастливы, — мы наивно думаем обмануть Бога

Невозможно обмануть Бога. И если мы травим чужих детей, но думаем, что наши при этом останутся здоровы и счастливы, — мы просто ничего не понимаем в духовной жизни и наивно думаем обмануть Бога. Но это невозможно, а главное — не нужно. У Бога всего много, и если человек старается жить по-божески, он, может быть, в чём-то, на первый взгляд, и уступит своим лукавым и хищным конкурентам, но в конечном итоге, в долгосрочной, так сказать, перспективе в «выигрыше» и радости останется именно тот, кто старается жить и вести свои дела по-божески. И эта высшая радость — мир с Богом и чистота совести в отношении к ближним — и есть преддверие Царствия Божьего, основание духовной жизни на земле.

Для нашей огромной страны вопрос возрождения села — это не просто один из важных вопросов, это вопрос, определяющий наше будущее, потому что иначе обжить, возродить, оживотворить, если угодно, нашу огромную страну, развивая дорожное строительство, инфраструктуру и поднимая уровень жизни людей, — невозможно. Города, какими бы они ни были «цветущими оазисами», всё равно будут оставаться «островами», и они не могут обеспечить равномерное и плодотворное освоение бескрайних просторов нашей Родины. Зато если в селе, даже самом маленьком, уровень жизни будет не ниже городского — люди крестьянского уклада, несомненно, начнут возвращаться на землю. И города наши, маленько «присмирев», приняли бы, возможно, более благопристойный, «подтянутый» вид, соответствующий их действительному значению. Я отлично понимаю, что это только идея, но идея, как мне кажется, правильная, потому что гипертрофированное и болезненное, неестественное разрастание городов порождает и болезненную культуру. Отсюда, кроме всего прочего, и дурная привычка относиться пренебрежительно и насмешливо к сельской простоте, неучености, наивности… А ведь это далеко не самые худшие качества.

Вообще после Октябрьской революции у нас как-то особенно распространилась привычка называть «темнотой» всякую внешнюю неученость, и, напротив, «просвещенными» считать людей, пусть даже совращенных в атеистическое зловерие, но зато наученных грамоте. Говорю «в зловерие», потому что этот задор революционный, мнение, что образованность внешняя «разгоняет тьму» и делает человека добрым и радостным атеистом, устремленным в «светлое будущее», — ведь это и есть самое настоящее зловерие, обман, прелесть, говоря церковным языком. И даже если образованность и вера в «светлые идеалы коммунизма» могут на какое-то время дать человеку ложное ощущение полноты «настоящей жизни», то рано или поздно это ложное ощущение будет должно разрушиться и развеяться от соприкосновения с реальностью. С той реальностью, которой по Божьему произволению живет мир и которую отменить никто не властен. Так что эта «городская» идея о «просвещенном» счастливом безбожии многих соблазнила и многим, надо полагать, поломала жизнь. Но она же прочно вошла в наш обиход. Откуда и возникло то пренебрежительное отношение к крестьянской (христианской) простоте, о котором мы говорим.

Сейчас наступает время, когда становится всё более очевидно, что дело не только в образованности или в её отсутствии, но в самом человеке, в его духовных и нравственных качествах, которые в первую очередь определяются верой или безверием. И мы с удивлением узнаём о крепкой вере таких, казалось бы, «столпов» естествознания, как профессор Павлов, Менделеев, Филатов, и многих других ученых… А с другой стороны, во многих святых мы с удивлением обнаруживаем добрый залог крестьянской простоты и неучености, веры, трудолюбия и смирения — опыт, который они восприняли в своих крестьянских семьях. И мы видим воистину прекрасные и святые плоды этой доброй «деревенщины». Так что первый вопрос нашего будущего — это даже не вопрос коммуникаций, дорог, субсидий и аграрной политики, хоть это всё и важно, конечно, но главный и первый вопрос — это возвращение нашего народа к доброй христианской жизни, всех, кто бы в каком звании и состоянии ни находился.

Всех освящает православная вера, всем даёт разум и силу, необходимую для доброй созидательной жизни! И в завершение нашего разговора я хочу привести слова, принадлежащие замечательному архипастырю XIX века, епископу Михаилу (Грибановскому); слова, которые можно назвать чеканной формулой возрождения России: «Основы и догматы православной веры должны быть для нас основами и догматами нашего народного бытия»[1]. Вот в этом направлении, как думается, всем нам и надлежит трудиться.