Русь еще жива…

Исход русской армии из Новороссийска

Парадокс Тесея

Октябрьские события полностью изменили мир. Это был не просто политический переворот в России – произошло изменение всего вселенского устройства. Итак, что приобрели мы, а что потеряли за минувшее столетие?

Для начала отметим, что 100 лет – это жизнь примерно четырех поколений, если считать, что 25 лет – время, позволяющее человеку вырасти, обзавестись семьей. Почему это важно? Потому что в Слове Божием сказано, что Господь Бог гневается на нарушающих его заповеди до третьего–четвертого рода и творит милость любящим Его до тысячи родов. «Я Господь Бог твой, Бог ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» (Втор. 5:9–10). То есть благословение не имеет конца, а наказание длится три–четыре рода.
Это надо иметь в виду, рассуждая об идентификации русских людей после революции.

Действительно, мы – русские и православные. Люди, жившие в России при Петре Первом или, скажем, при Екатерине Великой, тоже были русскими и православными. Как и те, что жили еще раньше, скажем, при Иоанне Грозном, Михаиле Тверском или при Александре Невском.

Вопрос: это одни и те же русские православные люди или мы все-таки меняемся? Конечно, меняемся. Хотя бы с точки зрения одежды и пищи. Если судить по этим простым вещам, то русские люди при Иване Грозном – это не русские люди при Владимире Путине.

Старообрядцы сегодняшние сохранили ментальность XVII века, они сберегли для нас дораскольную Русь. Мы ментально изменяемся существенно, а они меньше, представляя собой некий пример того, какими мы были, скажем, 400 лет назад. У них, например, жены «в церквах да молчат» (1 Кор. 14:34) – в буквальном смысле слова: даже на клиросе не поют женщины. Почему мужчины у них бородатые? Потому что – «у вас же и волосы на голове все сочтены» (Мф. 10:30). Зная Священное Писание, делая из него буквальные выводы, они очень многие вещи сохранили – те, которые мы считаем неважными.

В греческой мифологии упоминается парадокс Тесея: он отправился в дальние страны, в пути его корабль обветшал, какие-то доски отгнили, сломались, и Тесей заменил их новыми. И когда он вернулся назад – оказалось, что он приплыл как бы на своем корабле, но сделанном полностью из новых досок. Возник вопрос или парадокс Тесея: он приплыл на том же корабле или на другом? Это как наш вопрос об идентификации: мы те же или другие?

Люди, мыслящие материалистически, говорят, что, если все компоненты целого поменялись, то это уже иное целое, не тот корабль. Идеалисты говорят: нет, у этого корабля есть функция, назначение, это корабль Тесея. У него есть имя, некая история, это тот же корабль. Я идеалист, поэтому считаю – да, это тот же корабль, с другими досками.

Вы знаете, что в человеческом организме клетки делятся и меняются, некоторые быстрее (слизистой, желудка), другие медленнее (костная, сердечная ткани). Так или иначе, все клетки нашего организма меняются в течение нескольких лет. Но в вопросе идентификации ведущим выступает понятие личности. С точки зрения личности, как бы ни менялось тело, как бы ни обновлялись клетки, ни седели волосы, ни расшатывались зубы – личность практически не изменяется. Так же – народ: если он сохраняет некую внутреннюю самоидентификацию – как коллективная личность, некое ядро народной жизни – это тот же самый народ. Но всегда существует опасность, что изменения будут настолько критичными, что мы скажем: нет, это другое.

Например, мы же себя не идентифицируем с древлянами, полянами, кривичами, вятичами – до Крещения? Мы говорим – да, это наши, но другие.

Братья Карамазовы – психологическая палитра русских людей

Можно ли доказать, что после революции мы остались русскими, православными людьми? Изменившимся, но все-таки тем же самым русским народом?

В качестве своего рода аргумента предлагаю рассмотреть веселую семейку братьев Карамазовых, описанных Федором Михайловичем Достоевским. Конечно, это собирательная семейка, в которой есть гнилой корень – Карамазов-старший и из него четыре побега: три законных – Митя, Ваня, Леша и один беззаконный – Смердяков. Для того чтобы показать душу русского народа, Достоевскому хватило четырех персонажей.

Итак, кто такой Митя? Митя – это типичный русский мужик – хороший, но без головы, то есть раб страстей. Смелый, по-своему честный, готовый пострадать, если виноват, драться за правое дело. Если будет война – он побежит в атаку, станет храбрым офицером. Он не терпит лжи и фальши. Но он грешен и бороться с грехом не хочет. Борьба со страстями – ему неинтересная тема, как и большинству наших людей.

Он исповедуется, говорит: «Насекомым – сладострастье! Ангел – Богу предстоит». Дескать, я – насекомое, мне – сладострастие, а Ангелы пусть служат Богу. У него своя философия. Это хороший человек, который не просвещен в том смысле, что не работает над собой в духе Евангелия. Таких мужиков у нас очень много – умных, сильных, красивых, энергичных, живущих не пойми зачем.

Иван – тоже русский человек, проблематика его вопросов чисто русская. Он прям к Господу Богу спешит поспорить. Масштабные вопросы, которые ставит перед собой русский дух, – это вопросы, касающиеся всего человечества. Ему хочется, чтобы благоденствие настало во всем мире. В этом смысле, как сказал один из наших философов, Третий интернационал – логическое продолжение Третьего Рима. Потому что и там и там решались вопросы вселенского значения. Иван отравлен западной философией – скептицизмом, сомнениями. И он умеет задавать такие вопросы, от которых морщатся богословы. Есть такие борцы с верой, с которыми очень трудно спорить, – они ныряют так глубоко, что нужно иметь особые благодать и мудрость, или Божию помощь, чтобы отвечать на уровне тех вопросов, которые они поднимают. Иван Карамазов – это надорвавшийся, лукавый, отравленный ум. Есть у нас такие люди? У нас их очень много.

Великий русский исход

Смердяков – отдельная тема. Это вечное марево, струящееся в воздухе, мираж в знойный день. Одна фраза обличает его нутро полностью. Когда его спросили: «А что ты в России не любишь?» – он говорит: «А я всю Россию ненавижу-с». Всю Россию – от темечка до пяточки, до ноготочка, до волосика, от А до Я, от Волги до Енисея – интуитивно, без аргументации, просто нутром ее не терпит, как черт ладана. У нас, в России, таких людей очень много. Если мы скажем, что их нету, мы просто не знаем свой народ.

И наконец, Алеша. Тоже Карамазов, тоже имеет «порченую кровь», в чем сам признается. Но тем не менее это человек, который вкусил и видел, яко благ Господь, и он пошел за Богом.

Вот четыре человека, четыре стихии, психологическая палитра русских людей. Эти типы могут смешиваться, как, например, есть север, юг, запад и восток, но есть еще северо-запад, юго-восток и т.д. – промежуточные состояния.

Так вот я спрашиваю вас и себя: эти четыре типа присутствуют в нашей жизни? Я думаю, да. И значит, мы – русские люди. Гениальнейшее, хрестоматийное произведение Достоевского необходимо изучить не для того, чтобы быть эрудированным, а для того, чтобы разбираться в жизни.

С кем ты общаешься? С Митей? А что с Митей будет? Митю каторга ждет. Покается, смирится – на старость будет святой. А это кто? А это Ваня. А что с Ваней? А Ваня отца убьет. А это кто? Это Леша, «…все этого юношу любили, и это с самых детских даже его лет». А этот повесится – Смердяков. У него бесовские мозги, ничего во всей природе он благословить не хотел.

Пожар: внимание, снимаю

Что еще мне кажется важным для самоидентификации, для того, чтобы доказать, что мы все те же русские люди – без лаптей, в туфлях, но русские?

Представьте себе: стоит мужичок с ноготок, с дохлой клячей, как у Некрасова – «в больших сапогах, в полушубке овчинном». А рядом – современный мужчина в машине, слушает музыку из радиолы или по мобильному говорит… Надо сильно напрячься, проникнуть в глубинные слои сознания, чтобы понять, что оба они – русские.
Вот когда в современной армии солдат вырывает чеку из гранаты и по неосторожности роняет ее, а офицер падает на эту гранату и спасает ценой своей жизни двух–трех бойцов, мы понимаем: это русский человек, такой же, как в XVII или XIII веках. На экстремумах все совпадает – жертвенность, бескорыстие и пр.

Другое дело, когда нас «зажевывает» быт. Враг знает, что воевать с нами лучше всего в быту и потихоньку. Существуют целые бихевиористские теории ведения психологической войны, когда человеку изменяют поведение. Если раньше, например, случался пожар – все бежали его тушить. Сейчас пожар снимают на мобильный телефон. Запись не нужна никому, она просто стирается или лежит мертвым грузом. Зачем фотографировать себя каждый день? «Вот я на фоне этого, вот я на фоне того, все – лишь фон для меня». Это один из ярких штрихов торжествующего эгоизма.

Русь монахолюбивая

Но что убеждает меня, что мы русские, православные люди, независимо от того, что в быту накоплено очень много разных вещей? Русь началась с монастырей. Первое же поколение крещеных русских рекрутировало из себя некую часть людей, ставших монахами. А ведь народ не имел подобных примеров – как он мог воодушевиться на монашескую жизнь? Зарыться в землю, как крот в нору, молиться Богу, ни с кем не разговаривая? Ведь если мы спустимся в любую пещерную обитель, в Киево-Печерскую Лавру или Святогорский монастырь, там, где есть природные кельи отшельников, то увидим, что тюремная камера по сравнению с этими сырыми каменными мешками, в которых ни разогнуться, ни лечь, представляет собой вполне комфортабельное жилье. Как они могли позалазить в эти пещеры, никогда не видев ничего подобного? Мне кажется, что это чудо. Столпники, молчальники, юродивые, какие-то совершенно вышеестественные подвиги – все это стало сопутствующим явлением русской духовной жизни. Православная вера на Руси монахолюбивая, монастыри сопровождают своим бытием всю историю Русской Церкви.

Возникает вопрос: если у нас исчезнут святые обители, будет ли это Русская Церковь? Я думаю, нет. Поэтому нужно просто посмотреть на карту монастырей в нашей стране. Ведь было же время, когда на территории всего Советского Союза закрыли все монастыри, – остались Пюхтицкий, Псково-Печерский, Почаевская обитель, оказавшиеся на территории Эстонии, Польши. Остальные были все упразднены…

А сегодня смотрите, как много монастырей у нас, и молодых, и старых, новооткрывающихся, обновляющихся. Значит, мы – русские, православные! При всех, конечно, слабостях наших, потому что человеческие силы слабеют. И это уже отдельная, может быть, аскетическая, подвижническая тема – насколько с годами, столетиями люди теряют возможность подвига. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорил, что в наше время (то есть в XIX веке) преуспевшие монахи едва лишь достигают до уровня новоначальных прежних времен. Действительно, есть некое ослабевание в человечестве. И то, что когда-то давалось легко, сегодня уже не дается никому или дается с большим трудом.

Государь лицом к народу

Итак, мы православные русские люди после великой катастрофы.

Но мы не будем делать два столбика – что потеряли и что приобрели. Потому что много чего можно написать, причем иногда вещи, которые являются как бы злыми, при внимательном подходе и аккуратном рассмотрении могут превращаться в добрые. Например, мы живем в век информационных технологий, эпоху легкого обмена информацией. Это плохо, потому что мы стали рабами информации, «листания гаджетов». Информация – это бич, она преследует в том числе священников, архиереев, которые могут в алтаре стоять и листать гаджет. Это зараза, которая прилепляется к человеку как дурной запах. С одной стороны, это плохо, тем более что интернет напичкан всякой дрянью: можно узнать, как бомбу сделать, попасть в социальную сеть самоубийц, на порнографический сайт.

С другой стороны, информационные технологии являются большой пользой для нас, потому что, если правильно этим ресурсом распорядиться, можно получить доступ к огромному пласту информации, ранее недоступной. Ты можешь совершить виртуальную прогулку по Эрмитажу, получить доступ к оцифрованным фондам библиотеки – если это интересно.

Или же такой пример. Нынешний глава государства имеет обычай раз в год встречаться с людьми и по восемь часов с ними разговаривать, принимать тысячи звонков, сообщений, пытаясь всколыхнуть чиновников на местах. А вы знаете, в эпоху, предшествующую великой катастрофе, у государя-императора не было никакой возможности общаться напрямую со своим народом. Вот, например, минус той эпохи. Государь народа своего собственного и не видел – только фрейлин, чиновников, министров, которые плотной стеной ограждали его от простого человека, от меня, от вас в те времена. По сути, государь и, главным образом, государыня хотели, чтобы мужик из Восточной Сибири, Григорий Ефимович Распутин, cтал для них глашатаем народного гласа.

В это же время сто лет назад у либеральной прессы язык был развязан. У них только зубки прорезались, а они грызли и цепляли всех неугодных без устали, и люди боялись прессы так, как они не боятся убийцу с ножом в темной подворотне. Пресса могла довести до самоубийства, затравить, затюкать, обсмеять любого человека – начиная от государя и его супруги и заканчивая последним писателем или же святым – таким, как праведный Иоанн Кронштадтский.

Сейчас нам гораздо легче жить в этом смысле – мы уже научились с информацией обращаться. И она уже не бьет в одну сторону: враги работают, но и мы не молчим. Мы можем пользоваться правильной информацией, что-то отсеивать, что-то оставлять.

Духовенство: сословие или призвание?

До революции духовенство было отдельным сословием. Это значит, что если я – священник дореволюционной Руси, то батька мой также был священником, или дьяконом, или псаломщиком – так же как и дед, и прадед. И у человека была проторена дорожка с самого рождения: училище, семинария, потом – женитьба и служба на приходе у отца. Если талант проявлялся – может быть, он поступит в академию, станет монахом, архиереем. Священство превратилось в некую закрытую касту. Хорошо это? Может быть, в этом было много хорошего – когда человек воспитан на панихидном хлебе, и запах ладана знаком ему с детства. Самые великие святые выходили из священнических семей. Но и великие безбожники выходили из той же среды.

Сегодня священником может стать, например, офицер в отставке, который много лет служил Родине, был капитаном ядерного крейсера, – у нас есть такие пастыри.
Есть батюшки – физики-ядерщики, химики, биологи, геологи, художники, врачи. Отец Федор Конюхов – священник и всемирно известный путешественник. И монахини есть такие, которые были актрисами.

Когда профессор Московского университета Сергий Булгаков вдруг принял сан, это было равносильно взрыву бомбы. Священство ведь не ахти как уважалось. Оно было привычное, вездесущее и не особо любимое. Кроме, конечно, тех, кто любил Бога, людей и Церковь. А многие остальные могли относиться по принципу «что там батюшка знает: кадилом кадит, кропилом кропит». И если профессор шел в священники – это было событием. А сейчас мы уже привыкли к этому, у нас много священников – бывших профессоров, и это тоже важная примета современности.

Поэтому, с одной стороны, катастрофа произошла, а с другой стороны, катастрофические изменения привели к интересному оживлению церковной среды.

Демография, или потери необратимые

В смысле демографии произошли самые большие потери. Многие выдающиеся ученые, деятели культуры были вынуждены эмигрировать из страны. Например, великий композитор и пианист Сергей Рахманинов похоронен в Голливуде – там, кстати, есть православная церковь. Россию покинули Сикорский, Трубецкой, Лосский, Флоровский и многие, многие выдающиеся умы – но они продолжили свою деятельность, свое творчество за рубежом. Безвозвратные потери – это убитые, замученные, сгноенные заживо, легшие в основание непостроенного светлого будущего. Самые большие потери – это люди. Мы потеряли миллионы в Гражданской войне, в красном терроре, в двух мировых войнах.

Мы продолжаем нести миллионные потери из-за абортов и малодетности. Потому что до революции человек имел здоровую психику и рожал детей много. Даже те великосветские барышни, которые боялись располнеть от кормления, нанимали кормилиц и рожали по три, четыре, пять, шесть, семь детей. Не говоря уже о крестьянах, чей быт был невыносимо сложнее, чем сегодняшний, но они, имея здоровую душу, рожали.

Об этом стоит, конечно, печаловаться, и здесь важно что-то делать – дабы ситуация выправилась.

Приобретения, оплаченные кровью

И освоение космоса, и фундаментальная наука, и спортивные победы, и великий русский кинематограф, и великий русский балет, и научные открытия – все это наши победы. У нас много оплаченных кровью побед, и, я надеюсь, у России – великое будущее. По крайней мере, святой Николай Японский, издалека наблюдая за всем, что происходит на любезной родине, писал, что мир находится еще в юношеском состоянии, а наше отечество – вообще ребенок.

Мы-то уже давно привыкли к мысли, что мир состарился, что ему недолго осталось, что мы переживаем обветшание мира перед пришествием Христа. Кстати, кто-то из православных богословов заметил, что русские люди – это современные фессалоникийцы. Что это значит? В своем послании апостол Павел успокаивал христиан Фессалоник: Христово пришествие еще не наступает. Они-то ждали, что Христос вот-вот придет. На самом деле: вот, я причастился, со всеми помирился, долги раздал, попрощался. Чего еще ждать? А то, что у Бога Свои планы есть на историю, а тебе, может быть, еще нужно поехать в Монголию, монгольский язык выучить, попроповедовать там лет 15, а потом перебраться, допустим, в Корею, где еще десяток лет пожить…

Николай Японский считал, что впереди у нас – некое великое будущее и великие дела. Может быть, нам надо воспитать много православных монахов, много хороших книг написать, множество храмов построить, огромные регионы охватить православной миссией? Или, может быть, с Запада будут бежать к нам люди, которые не захотят жить в содомском состоянии, в концлагере электронном. Может, нам придется принимать беженцев-христиан из Западной Европы – с учетом наших огромных территорий?

Так что еще одна яркая черта русского православного человека – эсхатологизм сознания. Постоянные мысли о близком конце. В этом смысле, что в XII, что в XV, что в XXI веке мы одинаковые. Монахолюбие, эсхатологизм – вот яркие укоренившиеся константы нашей психологии. И мы по-прежнему соответствуем одному из психологических типов, выведенных в романе «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевским. Так что – нет никакого сомнения, что мы русские, православные люди.

Вообще русские не могут выродиться, потому что они соприкасаются со всеми. И у наших людей никогда не было великодержавного презрения к другому человеку, не такому как я: он – тоже человек, по-своему Богу молится, мы его трогать не будем, а «здрасьте» скажем, за руку поздороваемся. А попросит помощи – поможем. Тонуть будет – спасать бросимся. Не спросим: а примешь Христа, если вытащу? Это будет нечестно. Нельзя спрашивать о вере у тонущего человека. Это притча о самарянине. Вот это есть русская душа. Мы так всегда жили.

Если бы мы питали ненависть к другим народам, не умели уживаться друг с другом, мы бы не распространились на такую огромную территорию. А сколько у нас обрусевших наций – татары, немцы, голландцы – тысячами, миллионами люди ассимилировались и остались!

Потому что мы умели жить в мире, не заставляли силком в веру свою переходить – просто жили по соседству. И потихонечку сердечко склонялось и уходило в нашу культуру, в нашу семью, в нашу веру. Россия – единственная империя, которая распространилась на самые большие территории относительно мягкими способами, мягкой колонизацией. Эта русская, мягкая цивилизационная политика – еще одно наше русское достижение.