Выбор пути

Часть 1: Ковчег спасения
​Часть 2: Опекунша
​Часть 3: Забытые Вырицкие подвижники
​Часть 4: «Надо очищаться, надо страдать»
​Часть 5: Послушание Небесной Игумении

«Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле?
Нет, говорю вам, но разделение»
(Лк. 12, 51)

Крестьяне, 1950-е годы. Фото: Петр Петрович Таранда

Спаситель уподобил ответственный выбор следования за Ним оценке сил перед битвой, а отказ от избранного пути – состоянию соли, потерявшей соленость (Лк. 14, 31–34). Как это остро звучало в недолгий период «оттепели», послевоенного возрождения Церкви. Свой выбор пути сделали и Борис Малышев, и его дети Модест и Ольга, и их наставники о. Никон (Воробьев) и м. Марина (Изотова), переплывая пучину «житейского моря», реалии которого помогают лучше понять это время^[1].

Лейтмотивом послевоенной жизни был голод. Дефицит продовольствия в 1946-м году привёл к тому, что государство сняло с продовольственного пайка практически всё сельское население (100 млн. человек), которому предлагалось выживать исключительно за счёт собственного подсобного хозяйства. Помимо всего прочего, на самом пике голода, в феврале-мае 1947 года, производилось фактически принудительное размещение очередного облигационного госзайма среди населения.

На улицах – инвалиды. Милиция преследует их за нищенство, близкие зачастую погибли или потерялись, на пенсию им не прожить, и они пьют, а выпив, открыто проклинают советскую власть.

Традиции имперской великодержавности в тренде: гвардия, погоны, офицерские звания уже прижились. Теперь наркомы становятся министрами, вместо «Интернационала» гимном становится «Союз нерушимый республик свободных», сочиненный бывшим регентом храма Христа Спасителя – генералом Александровым. Восстановлено Патриаршество. Церковь опекает Совет по делам РПЦ, созданный из тех, кто еще недавно бил на допросах осуждаемых по 58-й статье попов. Распущен Коминтерн: мы больше не воюем за мировую революцию, только за великий СССР.

Черчилль в Фултоне произносит историческую речь, начинается «холодная война».

Слова про «железный занавес» внимательно слушает Сталин – и отвечает: организаторы нового антикоммунистического похода «будут биты, как и 26 лет назад».

Впервые СССР признан сверхдержавой, он входит в пятерку членов ООН, имеющих право вето.

Бывшие фронтовые зоны – в руинах, люди там живут в подвалах и землянках. Расходы на начавшуюся атомную программу выкачивают средства из деревни: закупочные госцены так низки, что множество колхозов «планово-убыточные», и крестьяне там ничего не получают, живут подворьем.

ГУЛАГ дает возможность силами з/к производить до 10% валового продукта.

К тому же работают на нас 3,2 млн. немцев-военнопленных, и еще 4,3 млрд. долл. дали стране германские репарации. Но это капля в море.

Послевоенные лишения, много доступного оружия, миллионы ожесточенных, отвыкших от мирной жизни людей. По вечерам страшно выходить из дома: сорвут шапку, пальто, отберут сумочку, сорвут часы. Могут избить и даже убить. Трехкратный рост, в сравнении с предвоенными цифрами, уровня разбойных нападений и шестикратный – «социального бандитизма».

«Девушка моей мечты» и другие трофейные фильмы в открытую воспевают «их нравы».

***

Дом Малышевых

Поздняя осень 1946 года. Борис Малышев учится в 3-м классе Ленинградской семинарии. Его дочь Ольга принимает роды у вышневолоцких женщин, а сын Модест пережидает год, чтобы снова подать документы в семинарию, уже без риска получить отказ по возрасту. В доме Малышевых в Вышнем Волочке на ул. Урицкого, 67 по-прежнему живет с Модестом и Ольгой их опекунша Мария Николаевна Изотова – она открыла им, что ее настоящее имя монахиня Марина, но они продолжают обращаться к ней по-прежнему. Дети Бориса уже выросли, и ей можно повторить попытку вернуться в Ленинград, не состоявшуюся из-за войны и блокады. Тем более что в Ленинграде живет семья одной из ее дочерей. О. Никон служит в Козельске, наблюдает за жизнью детей друга издалека, по-прежнему помогает советом и делом.

Игумен Никон (Воробьев)

«Дорогая Мария Ник., Оля, Модя!

Привет вам и благословение и наилучшие пожелания. Простите меня, что я долго не писал. Я ждал результатов поездки М. Н. в Л-д. Что дала Вам эта поездка? Уяснились ли ваши дела или все в том же положении, и вы сами должны их устраивать по своему разуму и обстоятельствам. Так тяжела жизнь, так трудно угадать, что будет в ближайшем будущем, что не знаешь, что и посоветовать. Кстати, вы продолжаете писать по старому адресу. Я уже два года как живу в другом месте и писал Вам новый адрес, но вы его, видно, потеряли. Мой адрес: ул. Куйбышева, д. 2. Дорогая Мария Ник., как прошла Ваша поездка в Л-д, что Вы оттуда вынесли, какие планы у Вас на будущее? Кстати, относительно Б. Ал-ча. Его желание быть священником хорошо, но он, видно, не знает, что второбрачные не могут быть священниками. Если он не венчался вторично, то, принеся покаяние и не живя с женой, или живя с ней как с сестрой, может быть священником. Но сможет ли он так устроить это дело? Скрыть же этого нельзя, иначе он погубит душу свою. Я об этом ему пишу сейчас. Я получил от него письмо, что он учится в семинарии. Что скажет ему жена на это? Если бы Модя мог кончить семинарию, то лучшего бы и желать нельзя, но и будучи даже священником, иметь какую-либо специальность было бы очень хорошо, например, как Вы пишете, часовщиком. Если бы было можно, пусть бы он учился до будущего года, пока поступит в семинарию. Относительно продажи дома и устройства вместе с Борисом и с его женой и покупки дачи, я бы сказал следующее: жизнь такова, что иметь в городе свой клочок земли (возможно большой, т.е. чем больше, тем лучше) – это очень, очень важно. Можно с хорошего огорода прожить вдвоем, втроем, даже не служа нигде. А дополнять к получаемому пайку, наверно, еще долго-долго придется. Ваш дом тем неудобен, что нет почти огорода. Лучше иметь худший дом, но с большим огородом. Нельзя ли пока удовлетвориться тем, что Модест с будущего года будет учиться в Л-де, а Вы с Олей как-либо проживете дома, Богу содействующу. Пишите, как Вы предполагаете сами устраиваться в дальнейшем после поездки в Л-д. Как Вы нашли жену Б. Ал.? Как их планы?

Я рад, что угодил Олечке воротником. Понравился ли он ей? Шубу я еще не сшил себе. Надо на рукава купить мягкие овчинки, да и барашковый воротник надо бы где-либо купить.

Продали часы или отобрал их Б. Ал.? Если не продали еще и Вы думаете использовать их, то напишите мне, сколько они стоят. Может быть, я Вам найду покупателя. Напишите фирму часов. Покупатель хороший. Если подойдет, то деньги можно выслать, а часы я привезу ему, когда приеду в отпуск. Пока отпуска не дают. Но после Рождества, а в крайнем случае сразу после Пасхи, я должен буду поехать в Москву и заеду к Вам.

Будьте здоровы. Не обижайтесь, что я редко пишу. Пишите сами хоть кратко. Всегда вас всех поминаю, жалею, люблю. Прошу и меня не забывать.

Помоги вам Господи!

Искренне любящий вас Н.»

Детей воспитывают священник и монахиня, ставшие им на деле отцом и матерью

Словами: «Так тяжела жизнь, так трудно угадать, что будет в ближайшем будущем» начинается письмо, а заканчивается – «Всегда вас всех поминаю, жалею, люблю», это самое важное для о. Никона, и поэтому он помнит обо всех деталях жизни тех, кому пишет. Модесту он рекомендует получить специальность, например, часовщика – при том, что наилучшим для него считает священнослужение. Радуется о. Никон, что Ольге нравится подаренный им воротник, как если бы он, а не Борис был ее отец. Даже продать часы, чтобы как-то выкрутиться с деньгами, он готов помочь. А может быть, он просто скрывается за этим таинственным «хорошим покупателем», чтобы дать им денег на прожитье. Борис в автобиографии при поступлении в семинарию пишет, что мыслит священника посредником между Богом и человеком. А его детей воспитывают священник и монахиня, ставшие им на деле отцом и матерью. К планам Клавдии о. Никон относится осторожно и пишет об этом личное послание Борису, а матушке Марине он реалистично советует если и сменить дом, то на другой в том же городе, с большим огородом.

​Немного забегая вперед, можно констатировать, что за первый год обучения в семинарии Борис воспринял логику узкого пути служения Богу, о которой пишет о. Никон, и в его анкете ученика 4 класса мы читаем: «Семейное положение – вдовец. Адрес прежнего места жительства: Ленинград, Кировский просп., д. 9, кв. 8. Настоящий адрес – наб. Обводного канала д. 19, общежитие академии и семинарии». Борис покидает гостеприимный дом Клавдии и подает прошение о посвящении в сан диакона. Но это будет полгода спустя.

За эти полгода происходит еще много других разноплановых событий, так или иначе касающихся судеб наших героев. В начале 1947 года власти Вышнего Волочка идут на уступки верующим, и 4 января открыт вновь Богоявленский собор. Вновь матушки Марина и Олимпиада вовлечены в процесс возрождения его внутреннего убранства практически из ничего. Кладбищенскую церковь оставили для отпевания умерших. Правда, власти скоро опомнились, и 17 марта принято решение, что собор открывается не вместе, а вместо кладбищенской церкви. Для Модеста Малышева год тоже начался продуктивно – он нашел работу по душе: в артели инвалидов, в художественной мастерской, учеником живописца. В его биографии этот период занимает время со 2 февраля по 20 августа 1947 года. Но по мере привыкания к новой работе, в которой ему сопутствует успех, мысли о семинарии незаметно отходят в прошлое. Словно на жизненной колее переведена невидимая стрелка, и духовные пути отца и сына уже ведут в разные стороны. Увлеченный учебой Борис не заметил этого и в начале весны напомнил в очередном письме сыну о подготовке к экзаменам. Сын ответил отказом. Но пока этот отказ достигал адресата, 19 июня 1947 года Борис ездил в Вырицу и получил для сына благословение старца на поступление. А через три дня он был ошеломлен письмом Модеста. Ночь на шестую годовщину начала войны была для Бориса Малышева бессонной, и он хотел, чтобы Модест узнал об этом, помещая в датировке своего письма время: «7 час утра 22/VI–47». Этот текст можно считать его духовным завещанием.

«7 час утро 22/VI 47

Дорогой Модест!

Вчера вечером я получил твое письмо. Как мне было горестно получить такой ответ на все мои старания и мольбы ко Господу о твоем устройстве к нам на путь служения Всевышнему. У меня даже на глазах навернулись слезы».

Можно понять слезы Бориса. Он, несомненно, ощущал себя виновным в том, что лишил Модеста своего отцовского присутствия рядом в том возрасте, когда формируется мужчина. Трусость сына была ему понятна, он плакал о своей вине и молил Бога дать Модесту то, чего не смог дать ему он сам.

Борис не мог пожелать сыну, как о. Никон, лучше «уехать к матери», чем раствориться в стихиях безбожного мира. Но он тоже понимал реальную опасность этого и надеялся спасти Модеста, привязав его жизнь к церковнослужению. И крушение этих надежд он воспринимает трагически.

«Мне было так обидно и в то же время так жаль тебя, тебя, который, имея такое прекрасное окружение богобоязненных людей, идет в сторону от Бога, идет по своему безволию, по своей лени, убоявшись службы Ему, всемилостивому Создателю. Он послал тебе жизнь, Он сохранил тебя, Он послал тебе все условия, чтобы ты был бы Его воином, был бы проводником Его божественного слова, был бы борцом за Любовь, за Веру, подобно твоей умершей матери, подобно твоему отцу, ждущему с нетерпением тебя к себе для совместной учебы и нужного руководства. А ты поддался на лесть сатаны, на его козни и под какими-то предлогами, внушенными демоном, решил избежать светлого пути служения Богу и Его правде, а погрязнуть в делах мира сего. Вместо восхваления Господа заняться рисованием как предлогом, служащим для отказа учить и совершенствовать свою душу».

Отец говорит сыну страшные слова, вполне аналогичные словам Спасителя: «отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф. 16, 23). И нет сомнения, что именно так это понял воспитанный на Евангелии и духовных книгах м. Марины Модест. Отказаться после отцовского обличения именем умершей за веру матери – было равносильно отречению от своих корней. Это письмо ставило его перед непомерно тяжелым выбором. Да, одно дело – вырасти под диктатом любящих тебя верующих женщин. И совсем иное дело – когда перед тобой стоит реальный выбор: пойти или не пойти «куда не хочешь» (Ин. 21, 18).

Трудно оценить, чего стоило Модесту пойти к о. Федору Емельянову за рекомендацией в семинарию. Хотя из строк самой рекомендации вытекает, как нечто само собой разумеющееся, что

«юноша Малышев Модест Борисович, восемнадцати лет – член хорошей религиозной семьи, воспитан в духе Православной веры, – постоянный посетитель церковных служб, очень религиозен, имеет прекрасный характер к тому же ведет себя безукоризненно. Имеет сильное стремление поступить в духовную семинарию... доверие оправдает с честию».

О. Федор вряд ли сомневался в том, что написал. А старец Серафим Вырицкий знал, что так и будет. И Борис пророчески пишет в утешение сыну, что живопись и священнослужение можно связать союзом «и»:

«Среди наших студентов есть тоже хорошо рисующие. С первого курса – Николаев, так он, пойдя служить Господу, получил от Него и возможность подрисовывать в церкви и зато пригодился, да еще посылал деньги сестре и старушке матери. Он не отказывался от возможности скорее попасть на служение Богу. Ибо он Его любит и хочет все свои знания и способности отдать именно Ему же, своему Отцу Небесному. А ты?

Я так был поражен еще потому, что дня три назад я был у о. Серафима Вырицкого, и он сказал: ‟Пусть подаст, и будет принят”. В нашей канцелярии все знают о тебе и спрашивают меня, почему же только от тебя нет прошения, как другие, не принятые в прошлом году, уже подали, и их допустили к экзаменам».

Дата 15.07.1947 стоит на штемпеле описи документов Модеста Малышева, отправленных в Ленинградскую духовную семинарию. Ни Модест, ни Борис не знали, что администрация духовных школ была вынуждена выполнять жесткое указание Совета по делам Русской Православной Церкви – принимать в семинарию на первый курс не более 30 человек. В результате собравшийся 15 августа 1947 года Объединенный педагогический совет констатировал, что из 52 абитуриентов, поступавших в 1-й класс семинарии, может быть принято лишь 30. Но Модест был принят, сбылось предсказание отца Серафима. Со временем сбудутся и слова его родного отца – через всю жизнь митрофорного протоиерея Модеста Малышева пройдет его увлечение живописью, утешая в скорбях, формируя круг общения и радуя ближних и дальних его разнообразными искусными творениями.

Борис в семинарии обрел желанный способ начать новую жизнь

Борис в семинарии обрел наконец желанный способ начать новую жизнь. Но оторваться от прошлого мешает все более укрепляющаяся система тотального контроля. Читая семинарскую анкету^[3] Бориса, можно ощутить эту борьбу. В анкете 4 класса семинарии (1947/48 год) Борис пишет, что родился в мае 1897 года, в графе «социальное происхождение» пишет: «служащий», а на мудро прибавленный вопрос – «кто родители» – отвечает: «мещане – отец работал доверенным фирмы», про образование же – реальное училище окончил в 1916-м году, 2 года сельхозтехникума, не закончил по бытовым условиям. Воинский учет – нестроевой запас 2 категории. Служба в Сов. Армии – в 1920-м и 1921-м был в Красной Армии конторщиком гарнизонного клуба; в 1921-м демобилизован, работал на гражданской службе. В 1941–1944-м г в Сов. Армии – киномеханик, старшина. Правительственные награды: медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 г». Семейное положение – вдовец. Адрес прежнего места жительства: Ленинград, Кировский просп., д. 9, кв. 8. Настоящий адрес – наб. Обводного канала, д. 19, общежитие академии и семинарии.

Потомкам придется проявить рассудительность при чтении оставленных им документов, в которых написана правда – но далеко не вся. Так, прерывание обучения «по бытовым условиям» в 1918-м году означает: в городе наступил красный террор, людей хватали на улице, расстреливая без суда, – и он бежал. Истинная причина переквалификации из киномехаников в бухгалтеры в 1937-м году – скрытый протест и нежелание участвовать в «промывании мозгов». Он действительно получил медаль, которую давали всем участникам войны. Но в графе «судимость» – написано «нет». Еще не было всеохватного Интернета, и потомственный купец первой гильдии, враг народа и бывший зек мог успешно мимикрировать под законопослушного фронтовика. Многие пытались оторваться от прошлого путем перемены фамилии в браке, места жительства и работы.

С осени 1947 по весну 1948 года Господь подарил Борису и Модесту полгода счастья, когда отец и сын живут одной жизнью, они – вместе. Борис – ученик четвертого класса^[4], а Модест – первого. Осенью 1947 года Борис, Модест и Ольга с подругой Надеждой Евдокимовой вместе едут в Вырицу: мужчины – за благословением на священство, а девушки – в монастырь. Ольга Борисовна вспоминает:

«Мы с Надей все просились в монастырь, она говорит: ‟В Саров, в Саров, в Саров”, у нее кавалер был перед войной, ну, война началась, погибли все кавалеры, и она раньше меня фельдшерскую кончила и на фронт была отправлена, но она заболела плевритом и вернулась».

Когда Господу надо, в нужном месте всегда окажется нужный человек

Ольга Борисовна помнит, что в ту встречу иеросхимонах Серафим уже не принимал, но, когда Господу надо, в нужном месте всегда окажется нужный человек. Для встретившей их келейницы старца имя монахини Марины (Изотовой) выполнило функцию пароля. Их встречала тогда Вера Владимировна Коржавина, она же схимонахиня Таисия (Коржавина) – двоюродная сестра Павла Александровича Изотова, покойного мужа матушки Марины. Жизнь этого человека достойна отдельного исследования, Она была келейницей другого вырицкого Серафима – не менее известного, чем Муравьев, старца архим. Серафима (Проценко), жившего на окраине Вырицы, в местности, называемой Поселком. Когда вернувшиеся чекисты отправили Проценко на 25 лет в лагеря за легальное служение при немцах, она стала одной из помощниц прп. Серафима (Муравьева) в последние годы его жизни, и благодаря ей старец все-таки принял Малышевых.

Диакон Борис Малышев в Лениградской Семинарии. 1946 г.

Словно предчувствуя это, Борис пишет 7 сентября 1947 года ректору в прошении^[5] о посвящении в сан диакона: «прохождение практического служения без отрыва от учебных теоретических занятий дало бы возможность выйти из стен семинарии более опытным и уверенным в деле священнослужения; да и полученная при посвящении Божественная благодать дала бы укрепляющие силы на прохождение учебных занятий в году». Однако его только посвящают в стихарь^[6] и откладывают рукоположение с рекомендацией^[7] «усиленно практиковаться в церковно-славянском чтении и изучать Церковный Устав». Благоприятное решение^[8] было принято 2 декабря 1947 года, а 25 декабря ректор направил^[9] ученика 4 класса Малышева Бориса к секретарю митрополита прот. Павлу Тарасову для снятия допроса, присяги и ставленнической Исповеди, поскольку его рукоположение назначено на 28 декабря.

В архиве семейства Малышевых обнаружился обрывок письма иг. Никона, как следует из анализа текста, адресованный диакону Борису Малышеву в начале 1948 года:

«..ся мне не решаюсь ехать. Хочу пока посидеть в Козельске, придти несколько в себя после сильного развлечения [= расстройства], бывшего за это время. Очень рад за тебя, что ты будешь уже Служителем Б. Помоги тебе Господи на этом Служении спасти и себя и других!

Как здоровье Моди? Рад за него, что так хорошо устроился, и что он доволен. Дай Бог ему пройти всю школу.

Пожалуйста, купи мне Игнатия (Брянчанинова), тома 1, 2 и 5. Если будут другие тома или эти в неск. экземплярах, то возьми и уплати своими деньгами, я тебе сразу же вышлю. Устрой, пожалуйста».

Видимо, Борис не успел исполнить пожелание о. Никона, поскольку оно повторяется в письме к м. Марине 29.07.1949, спустя три месяца после кончины диакона Бориса Малышева, уже адресованное его сыну Модесту. Про сильное искушение, постигшее о. Никона в это время, вследствие которого он был переведен в г. Ефремов, упоминается и в следующем письме, адресованном монахине Марине в начале лета 1948 года. Из биографии о. Никона мы знаем о его конфликте с прписп. Рафаилом (Шейченко), служившим с ним вместе в Благовещенской церкви вторым священником. Впоследствии они примирились, обменявшись письмами. Но тогда о. Никон на время был даже запрещен в священнослужении и потом целый год странствовал по епархии.

«Мир вам, дорогие Мария Ник. и Олечка!

Получил ваше письмо. Очень я рад, что Модест устроился. Даст Бог, и Борис Ал. куда-нибудь определится, тогда вам сразу полегчает. Я, как вы знаете, переведен в г. Ефремов, где церковь в 6 км. от города. Комнаты до сих пор нет своей, живем на юру, холодно, неуютно, суетно. За грехи Господь послал это искушение. Надо терпеть, что поделаешь. Большое утешение, что не сам напросился, а послали вопреки желанию.

Побывал у преп. Сергия. Это – большое утешение. Пока здоров. Настроение бодрое. Не смущайтесь и Вы, дорогая М. Н., если иногда и погрешите в чем, смиряйтесь в таких случаях и обвиняйте себя, прося прощения у Милосердного Господа, прощающего всех кающихся и желающих служить ему по силам. Жаль, что Оле не нравится своя работа, от этого она делается гораздо труднее выполнимой и утомительной. Пусть потерпит пока. А когда отец поступит на работу, то ей можно будет поступить в Медицинский институт и выбрать другую отрасль медицины, более нравящуюся. А относительно того, что мало приходится повеселиться – не есть ли это милость Божия, а не лишение? Все пройдет, дни лукавы, и чем дальше, тем труднее спасаться, ‟искупующе время” [Еф. 5, 16], говорит ап. Павел, т. е. используйте для спасения, пока есть хоть какая возможность. Не знаем, что принесет грядущий день; судя по нераскаянности народа – ничего хорошего.

Простите, не забывайте меня в молитвах.

Господь да благословит и укрепит вас.

Ваш Н.»

Монахиня Марина (Изотова). Послевоенный снимок

Ольга, которая стала главным кормильцем семьи, начинает тяготиться своей работой. Призыв о. Никона к ней потерпеть до времени, когда отец поступит на работу, и продолжать образование по другой специальности в медицинском институте связан с планами Бориса стать священником. Вновь о. Никон ожидает, что его друг станет опорой и своим детям, и м. Марине. Борис также стремится поскорее быть посвящен в священный сан. Увы, все будет иначе.

Вероятно, рукоположен диакон Борис был к храму духовной академии. Но его диаконское служение в Ленинграде было весьма недолгим – весной 1948 года он на три месяца оказался в клинике ВМА и неспособен сдавать после этого выпускные экзамены.

О. Борис вернулся в родной дом только для того, чтобы здесь умереть

15 июля 1948 года диакон Борис Малышев подал Прошение^[10] Ректору ЛДСиА еп. Симеону об отпуске на 3 месяца по болезни с выпуском без экзаменов, как прослушавшего курс, и с правом сдать экзамен в декабре 1948 г. Его прошение удовлетворено^[11], и он уже на следующий день оказался в Вышнем Волочке. Врачи, вероятно, полагали жизнь в маленьком городке целительной для него – деревенское питание, – но где ему было взять денег на такое питание? Может быть, уже подошла к концу начертанная Богом программа жизни – и о. Борис вернулся в родной город и родной дом только для того, чтобы здесь умереть. Подобно библейским героям, он мог лишь увидеть издали землю обетованную новой жизни и собрать камни для храма, который построит его сын.

Всего 10 дней он прослужил в Богоявленском соборе, а в памяти дочери эти воспоминания составляют целую эпоху, когда она рассказывает о своих переживаниях:

«Я, бывало, иду с ночной смены в собор, сама сплю, стоя, качаюсь, засыпаю, а домой не иду. Папа, когда уже больной сюда приехал совсем, в левом приделе все служба была на буднях. И выходит, Модест читает Апостола, семинарист, на каникулы приехал, и папа выходит, диакон, ектенью произносит. Я стою, чуть не плачу: а мне места нет. Вот бы мне тут бы певчей бы быть, хоть бы там тоже почитать бы».

А на солее читают записки ее монахини:

«монашки там читали три: Ольга Сергеевна, Лидия Васильевна (Громыко), она же инокиня Лидия, и моя опекунша, читали на солее. Сейчас там столы стоят, просвиры, как раз Толгская Божия Матерь наверху висит икона».

Поистине торжество победы – семь лет разделяют тайные литургии прихожан закрытого гонителями Богоявленского собора в доме Малышевых и сослужение диакона Бориса, семинариста Модеста, монахинь Марины и Олимпиады во вновь открытом храме. Радость соединяет доживших до торжества Церкви с созерцающими его из горнего мира.