Правда Божия и правда человеческая: в чем разница?

Он попросил меня о встрече, и мы встретились. Представившись, он стал рассказывать о себе, и начало этого рассказа надолго врезалось в мою память, ибо практически слово в слово прозвучало начало повествования героя моих любимых «Записок из подполья»: «Я злой человек. Не привлекательный я человек…»^[1]. «Вот, – подумалось мне, – какой молодец. Наверное, недалек он от смиренномудрия, от которого далек я». Однако скоро стало очевидным, что обрадовался я рано. Продолжение рассказа оказалось чем-то сродни тому, что в «Записках», в том смысле, что ни смирения, ни мудрости там не было. Вы спросите: а что же было? Нечто противоположное. Очень яркое ощущение своего достоинства, ощущение в своем характере «молниеносного заряда», стремящегося спалить любое проявление несправедливости в обществе, и неважно, какие преграды на этом пути будут стоять. А потому «непривлекательным» и «злым» он мыслил себя для тех, кто такую преграду перед ним создавал.

Денис (назовем его так) – общественник, активист широко известной сегодня организации, с которым я познакомился несколько лет тому назад. Запомнилось, как уже при первом разговоре он категорично обозначил, что своим призванием считает наведение порядка и восстановление справедливости хотя бы в тех сферах, которые ему доступны. Уже тогда мне это показалось чем-то высоким, романтичным и почему-то наивным. Будучи верующим человеком, он любил повторять слова, сказанные пророком Исаией и повторенные в Евангелии: пусть кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими (Лк. 3: 5). А потому и «выпрямлял кривизны», когда ему позволяла это ситуация. А его общественное положение, как он считал, позволяет ему это всегда. Припоминаю, как с нескрываемым удовлетворением Денис рассказывал, как «слегка отфутболил» нарушителя общественного порядка – бомжа, мочившегося за строительной бытовкой. Или как за уши отвел к родителям орущего от обиды мальчишку, рисовавшего граффити на бетонном заборе. И все это без особого гнева, но с особым ощущением восстановленного в правах порядка. Но это еще мелочи. С непередаваемым упоением он рассказывал о том, как легко «наводит» проверки на магазины и иные объекты социальной сферы, заподозренные им в нарушениях…

Всякий раз я терпеливо выслушивал отчеты общественной деятельности этого в чем-то Дон Кихота, а в чем-то – и де Сада, и почти всегда меня посещало ощущение какого-то глубинного несоответствия внешней фабулы его «подвигов» их внутренней сути. Как будто мне кто-то навязывал изящно обернутую конфету, которая, по сути, ядовита. Как тут не вспомнишь Адама!

И именно это воспоминание о праотцах навело меня вот на какую мысль. А не спутал ли мой общественник правду Божию, которую он убежденно отстаивает, с правдой человеческой, той самой, которую святитель Игнатий (Брянчанинов) называл добром падшего естества, перемешанным со злом? И спутав, не превратился ли незаметно для себя самого из правдолюбца, которым стремится быть вполне искренне, в «правдоруба», которому эта правда нужна уже просто как некий амбициозный трофей и немалое удовольствие доставляет сам «процесс рубки» с его «треском и щепками»? Ну, вот примерно так же, как это было тогда с Евой. Она ведь, обманувшись лестью древнего «шепотника», вменила плоду древа познания то же достоинство, что и плоду древа жизни. И каков был итог?

Из правдолюбца он незаметно для себя превратился в «правдоруба», и правда для него – некий амбициозный трофей

Задавая вопросы, можно пойти и дальше. Не является ли эта древняя, как мир, проблема – близорукость в рассмотрении самой истины, будь то истина политическая, общественная или семейная, и способов ее достижения – не просто характерной, но особенно выдающейся чертой нашего времени, нашего общества и нашего сознания?

Даже не учитывая столь популярную в мире тенденцию, когда истиной откровенно прикрываются для достижения своих весьма далеких от этой истины целей, мы должны признать, что в обществе человеческом уже наступил глубокий кризис понимания таких фундаментальных понятий, как справедливость, правда, любовь, порядок и т.д. Глубинная причина этого кризиса очевидна: всеобщая ориентация не на евангельские, а на так называемые «общечеловеческие» ценности, очертания которых все более размываются. О наступлении этой болезни в свое время предупреждал святитель Игнатий (Брянчанинов):

«В наш век, гордый своим преуспеянием, большинство человеков, провозглашающее себя и христианами, и делателями обильнейшего добра, устремилось к совершению правды падшего естества, отвергнув с презрением правду евангельскую»^[2].

Сегодня, по прошествии почти двух веков, мы с уверенностью можем констатировать: отвержение правды евангельской, руководящим началом которой является христианская любовь, уже привело весь мир к хаосу в ценностном поле. Мы фактически вновь проживаем тот период, который человечество уже пережило во времена вавилонского смешения, когда одни и те же понятия стали наполняться разными смыслами, что и тогда, и сегодня приводит к схожим последствиям: глубинному взаимному отчуждению, а значит, и потере любви. И сегодня возвращение этого потерянного блага возможно только через возвращение в мир понимания того, что есть истина, правда и справедливость.

Задача современного христианского общества, которого, увы, в немалой мере коснулась эта проблема, – уяснять для себя и своих членов истинные представления о добре и справедливости с опорой на евангельские принципы взаимоотношений, ибо от этого во многом зависит спасение человека. Если подобной опоры у христианина нет, то такое, например, понятие, как «справедливость», превращается в нечто неоднозначное и потому дискуссионное. Вот как рассуждает на эту тему известный русский философ Иван Ильин:

«Каждый хочет, чтобы с ним обошлись “справедливо”, и жалуется на “несправедливость”; однако пытается так истолковать справедливость, чтобы сразу же стала очевидной явная несправедливость по отношению к нему. И каждый обладает достаточным самомнением, чтобы судить “справедливо” об отношении к другим людям, и совсем не замечает, что другие возмущаются его мнимой “справедливостью”. Так проблема искажается страстями и окутывается предрассудками»^[3].

Как определить христианину, евангельским принципам добра и справедливости он следует или же поддался влечению падшего естества? Прежде всего, ему надо следовать совету святителя Игнатия:

«Придет ли тебе какая благая мысль? – Остановись; никак не устремись к исполнению ее с опрометчивостию, необдуманно. Ощутишь ли в сердце какое благое влечение? – Остановись; не дерзай увлечься им. Справься с Евангелием. Рассмотри: согласны ли со всесвятым учением Господа благая мысль твоя и твое благое влечение сердечное»^[4].

Прежде чем делать что-то, рассмотри, согласно ли это дело с евангельской истиной

Справься с Евангелием и рассмотри. Вот простой пример. Встречает христианин нищего. С возрастом, руками и ногами у того всё в порядке. Какая мысль нередко приходит? «Это профессионал. Работает на мафию, ему все равно оставят копейки, а остальное заберут. Давать бесполезно». Если не рассмотрел христианин нищего в свете Евангелия, поступит скорее всего по правде человеческой. Не даст, то есть. А если рассмотрит, то на смену той мысли придет другая: «Господь что нам сказал? “Просящему у тебя дай”. И неважно, кто просит, потому как через любого человека просит всегда Он Сам. Вот потому и должен дать. И не только дать, но и тут же забыть о том, что дал». Скажет так сам себе, да и даст от всего сердца, не разглядывая особо, кому дает. Вот так и поступит по евангельской правде.

Это, конечно, банальная и самая элементарная ситуация. Наша жизнь, разумеется, очерчена куда более затейливыми штрихами – такими ситуациями, когда без мудрого совета, кажется, не обойтись. Однако человеку, идущему по жизни с Евангелием в руках, Господь помогает сделать тот верный шаг, который он должен сделать. И обычно этот шаг должен быть связан с пусть малой, но все-таки жертвой любви от человека человеку.

В качестве примера вспомню здесь случай, произошедший с прихожанином одного московского храма. Назовем его Александром. В семье случилась беда: молодую еще супругу сбил на пешеходном переходе пьяный лихач. Сбил и сбежал с места происшествия. А супруга скончалась от полученных ран. Лихача нашли и стали судить. По закону человеческой правды случившееся выглядит как убийство с отягчающими обстоятельствами, хотя я и не берусь утверждать, что именно так подобное трактуется Уголовным кодексом. Молодой человек остался с девочкой-инвалидом на руках. И кажется таким естественным, когда бы он стал требовать для убийцы самого жесткого наказания. Но он поступает иначе. Вместе с дочкой они стали молиться о том, чтобы Господь простил этого оступившегося человека. Дочка со слезами молилась о том, чтобы его не посадили в тюрьму. И на судебном заседании молодой человек решается просить судью за убийцу своей жены, утверждая, что они с дочерью его простили. Судьи недоумевают, им представляется это противоестественным. Затем они уходят на длительное совещание, после которого выносится приговор: три года условно! Как рассказывает об этом муж погибшей, после того как он сообщил об этом решении суда дочери, она призналась, что с ее души как будто упал камень, и с этого момента ей стало все лучше и лучше…

Муж и дочь убитой просили простить убийцу, суд наказал его нестрого – и больной ребенок стал выздоравливать

Какой вывод нам важно сделать для себя из этого случая? Правда Божия порой выглядит безумием с точки зрения человеческих представлений о справедливости. Но человек, решившийся поступить по закону этой Правды, оказывается уже пред лицом иной реальности. Такой реальности, где чудо властно входит в его жизнь.

Однако нередко мы сталкиваемся с тем, что правда Божия и правда человеческая внешним образом неотличимы одна от другой, ибо обнаруживаются одинаковыми поступками. Их могут отличать лишь незаметные для глаз мотивация и духовное устроение, с которыми они совершаются. Но именно эти факторы определяют истинное достоинство поступка и налагают отпечаток на духовное состояние самого делателя. А потому желающему прикоснуться к познанию истинной праведности не позволительно рассуждать подобным образом: «Какая разница, какой мотивацией человек руководствуется, делая это? Главное, что он делает добро». Святитель Игнатий придает этому самое серьезное значение, когда описывает действие на сердце человека добра падшего естества. И его слова открывают нам возможность рассмотреть возможную болезнь в самих себе:

«Делатель правды человеческой исполнен самомнения, высокоумия, самообольщения; он проповедует, трубит о себе, о делах своих, не обращая никакого внимания на воспрещение Господа (см.: Мф. 6: 1–18); ненавистию и мщением платит тем, которые осмелились бы отворить уста для самого основательного и благонамеренного противоречия его правде; признает себя достойным и предостойным наград земных и небесных»^[5].

Это любопытное наблюдение святителя Игнатия подтверждается опытом. Бывает, начнет человек «трубить» о своих добродетелях, а ты в ответ тактично и мягко скажешь ему: «Ты, милый, особо-то не труби об этом. Господь ведь велел сразу забывать о подобных делах. Да и рабами, ничего не стоящими, мы остаемся…» И человек, ожидавший совсем иной реакции на свой рассказ, возмущается: «А что же здесь скрывать? Доброе же дело творю, не злое».

Совсем иное происходит в душе человека, стремящегося следовать Евангелию. Доброделание, совершаемое согласно с евангельскими принципами, важнейшие из которых отражены в словах Спасителя о «неосведомленности левой руки» и о «рабах, ничего не стоящих», накладывает на душу делателя совсем иной отпечаток, укрепляя в душе покаяние и возводя к смирению. Вот как об этом говорит святитель Игнатий:

«Делатель евангельских заповедей всегда погружен в смирение: сличая с возвышенностию и чистотою всесвятых заповедей свое исполнение их, он постоянно признает это исполнение крайне недостаточным, недостойным Бога; он видит себя заслужившим временные и вечные казни за согрешения свои, за нерасторгнутое общение с сатаною, за падение, общее всем человекам, за свое собственное пребывание в падении, наконец, за самое недостаточное и часто превратное исполнение заповедей»^[6].

У преподобного Симеона Нового Богослова есть замечательная фраза, убеждающая нас в том, что оценка жизни каждого человека на Божием суде будет основана не на количестве и разнообразии тех благих дел, которые он успел сделать. Эта оценка отразит лишь тот духовный отпечаток, который эти благие дела наложат на его душу:

«В будущей жизни христианин не будет испытуем, отрекся ли он от мира, постился ли… и совершал ли в настоящей жизни какие-либо другие добрые дела, но будет тщательно испытуем, имел ли он какое подобие Христу, как сын отцу»^[7].

Любое благое дело, будучи бесспорно таковым для внешнего глаза, может не только не принести человеку духовной пользы, но и усугубить его состояние падения. Но происходит это лишь тогда, когда руководит человеком не евангельская, а какая-то иная мысль. Чтобы не сбиться с пути, не будем забывать предостережения святителя Игнатия:

«Добро нашего падшего естества перемешано со злом, а потому и само это добро сделалось злом, как делается ядом вкусная и здоровая пища, когда перемешают ее с ядом. Хранись делать добро падшего естества! Делая это добро, разовьешь свое падение, разовьешь в себе самомнение и гордость, достигнешь ближайшего сходства с демонами»^[8].