Чудесное путешествие к гробнице Иоанна Златоуста

Сегодня 40 преставления ко Господу замечательной иконописицы и художницы Наталии Петровны Ермаковой. Более 20 лет она работала над восстановлением фресок и написанием икон в Донском монастыре Москвы, – представляем вашему вниманию созданный ею фильм «Вседержитель» об этой многотрудной работе, а также ее воспоминания о первом опыте написания икон и об одной из ее многочисленных увлекательных поездок.

​

Мои первые иконы

Под руководством Ксении Покровской я стала писать иконы, это было для меня очень важно, возникало чувство радостной близости к святому, которого пишешь. Но деньги на жизнь я по-прежнему зарабатывала программированием.

Возникало чувство радостной близости к святому, которого пишешь

Программисты обычно много времени тратят на отладку своей программы и на исправление ошибок в ней. Мне жалко было тратить на это свое время, и я научилась работать с полной концентрацией внимания к тому, что я делаю. В такой момент спроси у меня, мужчина я или женщина, или какой сейчас год, я не сразу бы сообразила, что ответить. В результате я стала писать программы без ошибок, и у меня освободилось много времени для более интересных дел.

Первые иконы я раздаривала. Написав икону святителя Николая, я решила подарить её Зое Хинкис. Сговорились с ней встретиться в воскресенье в церкви Ильи Пророка в Черкизове. Я ей не сказала, что подарю икону, решила сказать в церкви, чтобы она заказала молебен и освятила икону. Пришла я в церковь на позднюю службу, а Зои нет. Потом уж выяснилось, что она была на ранней службе. Заказала я сама молебен, истратив последние деньги. Было лето, на молебне народу было всего двое певчих, батюшка да я. Освятили икону, батюшка ушёл, старушка певчая, протягивая мне икону, сказала:

– Как мне хочется иметь икону святителя Николая.

А я ей говорю:

– Возьмите себе.

Наталия Петровна Ермакова в молодости, 1962 г.

Она каким-то другим голосом произнесла:

– Ой, Никола ко мне пришёл, – и положила земной поклон.

«Ой, Никола ко мне пришёл», – и положила земной поклон. Я поняла, что она это восприняла как чудо

Я тут же развернулась и вышла, так что, когда она поднялась с колен, никого уже не было рядом. Я перешла на другую сторону Большой Черкизовской улицы и на остановке стала ждать троллейбуса. Церковь была видна как на ладони, и я вижу, эта старушка выходит из церкви, держа икону над головой, к ней подходят двое-трое то ли прихожан, то ли нищих, она им что-то рассказывала, потом они запели и стали спускаться по дорожке, ещё кто-то к ним подбежал, все прикладывались к иконе. Я поняла, что она это восприняла как чудо, я была рада.

Свято-Троицкий Ново-Голутвин монастырь в Коломне

Году в 1985-м мне на работе дали путевку на базу отдыха на Оке. Там было неплохо, но скучно. Перед Преображением я стала выяснять, где поблизости есть церковь, оказалось, только в Коломне, в 30 километрах, и на другом берегу Оки. Ничего, меня это не остановило, я договорилась с рыбаком, что в 6 утра он меня перевезёт на другой берег, а там в километре деревня, от которой ходит автобус в Коломну. Ночью была сильная гроза, но к утру дождь кончился. Рыбак перевёз меня на другой берег и показал, куда идти к деревне. Дорога размокла, поэтому я разулась и пошла босиком. На ноги быстро налипла грязь, на ногах были пудовые «сапоги» из грязи. Дошла я до деревни, отмыла под уличным краном ноги, и на автобусе доехала до Коломны, пошла на службу в женский монастырь. После службы меня покормили с сёстрами, их было тогда человек 6–7, а потом я поговорила с игуменьей Ксенией. Я рассказала о себе, сказала, что пишу иконы и подумываю, не пойти ли мне в монастырь. Расспросив меня, игуменья сказала: «Нет, тебе в монастырь не надо. У тебя жизненная сила большая, тебе в монастыре тесно будет, живи в миру». Она была совершенно права, потом три раза меня хотели постричь, и я пятилась и говорила, что не готова, помня слова игуменьи Ксении.

Н.П. Ермакова. На автобусной остановке после Всенощной. 1982 г.

Скоро началась Перестройка, наш вычислительный центр закрыли, и мне предложили досрочно оформить пенсию. И в 48 лет я вышла на пенсию, я была здорова, как лошадь, и было чувство, что меня долгие годы держали в клетке, и вдруг дверь распахнулась, и я оказалась на свободе! Иконописцев в Москве было мало, а храмы открывались, иконы были всем нужны, я была нарасхват. Следующие 30 лет я активно работала в Москве, в Донском монастыре, и за границей: в Голландии, Франции, Бельгии, Греции и Израиле.

Отшельник отец Аввакум, 1994

Перестройка развязала связи бывших республик, составлявших СССР, и каждой из них стало казаться, что вот, они обретут независимость и будут счастливы. В конфликте Грузии и Абхазии был клубок проблем, разбираться в которых я не могу и не хочу. С помощью русских войск Абхазия победила, все грузины выехали из Абхазии, и было заключено перемирие весной 1994 года. А осенью мы с Галиной Васильевной поехали в Новый Афон. Отдыхающих совсем не было, зато открылся Ново-Афонский Пантелеимонов монастырь и храм Симона Кананита, закрытые в годы советской власти. С гор спустились отшельники и безбоязненно служили в храмах.

Мы сразу пошли к наместнику монастыря, и он поселил нас в одной из пустовавших келлий. Я первую ночь глаз не могла сомкнуть из-за полчищ голодных блох. Утром я пошла в горы и набрала большую охапку полыни, мы разложили полынь на кроватях, и блохи оставили нас в покое. В стране был голод, монастырю прислали из России гуманитарную помощь в виде пшеницы и подсолнечного масла. Пшеницу вечером засыпали в громадный котел, заливали водой и на костре доводили до кипения, костер гасили, и под крышкой пшеница прела до утра. В 7 утра служили литургию, на которой стояло 2–3 человека, зато исповедовал иеромонах Паисий, спустившийся с Бзыбских гор, где жили отшельники. Я с любовью его вспоминаю, он был немногословен, но если говорил, то трезво и по сути. После службы в котел с пшеницей, который не сильно остывал за ночь, бросали красные зерна граната и вливали масло. На трапезу приглашали всех, приходило 15–20 абхазов, больше женщины, всем раскладывали пшеницу, очень вкусную.

Меня благословили писать надвратную икону, а Галине Васильевне поручили сшить подрясник, она шила впервые в жизни, но справилась за месяц.

В монастыре в это время было три монаха, один послушник, которому Галя и шила подрясник, и трудники: мы с Галей, монахиня Макария и ее сорокалетний сын Иван. У Ивана было удивительное ранение – ему проломили голову чем-то острым лет 10 назад. Рана зажила, и даже волосы выросли, но осталась глубокая вмятина на макушке, в которую как раз входил указательный палец. Интеллект у Ивана при этом совсем не пострадал. Потом приехал смешной послушник из абхазов по имени Цезариус. Это был высокий, красивый молодой человек в шелковом черном подряснике и с четками из драгоценных камней, каждое размером с перепелиное яйцо, весили они, наверно, килограмм десять. Ему очень хотелось командовать, он, как только приехал, так начал распекать другого послушника по совершенно пустому поводу. Я издали оценила эту картину и объявила этому надутому павлину бойкот. Каждый раз при встрече я опускала глаза долу и проходила, не замечая его. Это его огорчало, он старался услужить мне, распахивал передо мной дверь, я проходила молча, не поднимая глаз от земли. Эта комедия продолжалась недели две, а потом случилось, что мне надо было что-то переставить, и не было никого, кроме Цезариуса, я его попросила помочь. Как он был рад! Выполнив мою просьбу, он еще долго торчал около меня и рассказывал, какой он замечательный, и у скольких святых старцев он побывал на Афоне.

Каждый день после завтрака я шла писать икону в центральный собор, я запиралась изнутри и работала в тишине. Тишина, впрочем, была относительная – в громадном соборе в куполе были открыты окна, и шум проехавшей по шоссе машины долго гулял эхом под куполом. Где-то возились голуби, и собор с удовольствием откликался на их воркование. Но были и собственные звуки собора – охи, вздохи, скрипы. Однажды я услышала, как кто-то грузно спускается со второго яруса, явственно был слышен приближающийся скрип ступенек, я обернулась посмотреть, кто это, но никого не было. Работала я у западной стены, на которой был изображен Страшный суд.

Однажды я услышала, как кто-то спускается со второго яруса. Я обернулась, но никого не было

Мне рассказывали, что год назад в соборе как раз у западной стены складывали убитых, так как в соборе было прохладно. Получалась общая картина – на полу лежат мертвые, а на стене рядом нарисованы мертвые, встающие из гробов на Страшный суд, даже как-то утешительно, что со смертью всё не кончается. Потом я привыкла к этим шумам и перестала на них обращать внимание.

В Новом Афоне раньше мы всегда останавливались у старой армянки Варсеник, она сдавала много комнат, и её двор одной стороной выходил на море. Я решила сходить и узнать о ее судьбе, не надеясь застать её в живых. Однако Варсеник возилась в огороде и страшно мне обрадовалась. «Приходи, живи у меня, никаких денег не надо!» Я говорю, что я живу в монастыре, и тоже бесплатно. Мы сели, и Варсеник рассказала про войну:

«Ходили слухи разные, мы не знали, чему верить. В один день к вечеру вдруг по шоссе понеслись машины из Сухуми в Россию, всё больше машин, и летят как угорелые, а через 15 минут пошли танки грузинские – так началось. Стреляли в городе, еды не было, только то, что в саду выросло. Приехали на грузовике какие-то три человека, пошли в мой дом, как будто меня и нет. Стали вытаскивать посуду, белье у меня было для отдыхающих, всё забрали, 23 комплекта, как я плакала!»

Я говорю: «Варсеник, я ведь сейчас шла и думала, что тебя уже нет, а ты – вот, живая! А белье, зачем оно тебе теперь?» Когда стрелять стали ближе, тогда жители ушли на Афонскую гору, там ели грецкие орехи и виноград, так зиму там сидели, потом вернулись в свои дома, грузин уже не было. Сейчас все спокойно, только голодно – дают полбуханки хлеба на 2 дня, и все. Про монастырь она слышала, что там кормят, но сказала, что в церковь она не ходит, как она пойдет к ним есть? Так я ее и не уговорила. Она нагрузила меня своим душистым виноградом «изабелла», сколько я могла унести.

Однажды утром во дворе монастыря появился грузовик, около него возились двое мужчин. Я спросила, куда они едут, они уклончиво отвечали, что далеко. Только что кончилась утренняя служба, к ним подошел старый монах, видно, приехавший с ними. Я подошла и спросила:

– Батюшка, а вы мимо Коман случайно не едете?

– Да, едем.

– А можете взять меня и мою подругу, нам в Команы надо?

– Ну, почему же нет, возьмем.

Я побежала за Галей, мы сказали о. Паисию, он благословил, и мы поехали. Меня взяли в кабину, там был шофер и о. Аввакум, так звали монаха. Пока ехали до Сухуми, я поняла, что о. Аввакум жил в Бзыбских горах отшельником, потом война вынудила его уйти в Россию, а старинные книги, которые у него были, он закопал, и вот они ехали за этими книгами. О. Аввакум не был словоохотливым, но на вопросы отвечал искренно, без утайки. Я спросила, знал ли он о. Паисия, оказалось, что, конечно, знал. Отшельники не общались друг с другом. О. Аввакум знал, что за его горой километрах в десяти живет другой отшельник, но за 33 года, которые о. Аввакум прожил в своей келлии, он не встретился с соседом. А о. Паисий знал всех отшельников и изредка навещал каждого. Он носил с собой Святые Дары, исповедовал, причащал отшельников, а бывало, и хоронил умершего монаха.

Я заметила, что о. Аввакум в разговоре совсем не заботится о впечатлении, которое он производит, он простодушно рассказывал о своих ошибках, не боясь показаться глупым или смешным, в этом была какая-то беззащитность, и мне это было дорого.

В Сухуми грузовик подъехал к дому лесника, знакомого о. Аввакума. Лесник был дома, шофер и о. Аввакум подробно расспрашивали, в каком состоянии дорога, проедет ли грузовик. Между делом лесник сказал, что в Команы проехать можно, но нельзя сходить с дороги, там все заминировано. Поехали дальше, и я стала просить о. Аввакума, чтобы он взял нас до конца, мне очень захотелось посмотреть, как живут отшельники. Шофер был недоволен, но о. Аввакум легко согласился.

Через час мы проехали Команы, людей не было, не было ни одного целого дома, у всех этих одноэтажных домов слабое место – окна, все выше окон было разрушено, а фундаменты за год были густо заплетены виноградом. На шум машины вышла на дорогу старуха, с ней была большая собака, жутко тощая. Старуха жестами просила еды, грузовик остановился. У нас с Галей ничего не было. А ребята отдали ей хлеб и тушенку. Потом нам рассказали, что старуха была учительницей в Команах, год назад убили её сына, и она осталась одна здесь.

После Коман дорога пошла в горы, постепенно ухудшаясь. Дорога была когда-то выбита на склоне горы, но дожди осыпали камни, и теперь она была не горизонтальной, а всё более наклонной. Грузовик ехал совсем медленно, прижимаясь к горе. Меня давно высадили из кабины, потому что если грузовик опрокинется, то два человека еще могут выскочить, а третий – никаких шансов не имеет. Часа через два такой дороги грузовик одним колесом повис над обрывом. Все осторожно вылезли, ребята стали что-то подсовывать под колесо, и смогли задним ходом отъехать. Дальше по дороге уже было не проехать. О. Аввакум со мной и Галей пошли назад пешком, а грузовик осторожно, задним ходом полз за нами.

Дорога шла вдоль горной речки, и грузовик при первой возможности съехал в речку. Речка была быстрая, но неглубокая, все залезли в грузовик и поехали по речке. То и дело грузовик садился брюхом на камень, останавливался, и ребята лезли под машину, ныряли в ледяную воду, расшатывали и сдвигали камень, тогда ехали дальше. Часа через три доехали.

Начинало смеркаться, справа в речку впадал ручей, непроходимый для машины. Мы вылезли и пошли вверх по довольно крутому склону, густо заросшему кустарником и деревцами.

Н.П. Ермакова. Иллюстрация к Псалтири

Келлия о. Аввакума была незаметна даже с двух метров. Келлия была маленькая, наполовину врытая в склон горы, немного выступающая, опирающаяся на деревянные столбики. О. Аввакум сказал, что внизу, где остался грузовик, несколько месяцев шли бои, поэтому он и ушел. Келлию его никто не обнаружил, все было в целости. В келлии была каменная лавка, на которой он сидел и спал, она была вплотную к склону горы. Вдоль лавки был проход сантиметров 30, а дальше был очаг, сложенный из валунов, он был только для обогрева, еду на нем готовить было невозможно, даже чай вскипятить. Дальше вдоль склона горы под навесом сушились наколотые дрова. Над келлией было какое-то подобие крыши из соломы и веток, а с наружной стороны лавка и очаг ограждались чем-то вроде циновок, то ли из камыша, то ли из соломы. Снаружи этой импровизированной стены стоял пень, на котором удобно было сидеть. Рядом с пнем на ветке дерева висела металлическая иконка Почаевской Божьей Матери и четки, истлевшие от дождей, о. Аввакум мне их подарил.

Ребята выкопали книги о. Аввакума, которые он зарыл в проходе келлии, у очага, – они были завернуты в целлофановый пакет и сохранились в целости. Это были большие тома в кожаных переплетах: Библия, Минеи, Псалтирь. Потом все отправились выкапывать что-то ещё, а я осталась посидеть на пеньке одна. Сквозь деревца виден был противоположный склон ущелья, уже стемнело, и я пыталась себе представить, как можно было прожить здесь 33 года без всяких внешних впечатлений. Значит, общение с Богом было ему настолько интересно и полно, что больше ничего не было нужно.

Общение с Богом было ему настолько интересно, что больше ничего не было нужно

Все вернулись, откопав громадную эмалированную кастрюлю с крышкой, в которой был запас еды. Эту кастрюлю раскопал медведь и погрыз две банки сгущёнки. Я спросила о. Аввакума, откуда у него сгущёнка, он сказал, что был человек, который к нему приезжал иногда. Мы в темноте стали спускаться к машине. О. Аввакум спросил меня: «Хочешь попробовать отшельнической еды?» Я вспомнила, что со вчерашнего дня ничего не ели, и говорю: «Да, хочу». Он насыпал мне в горсть что-то, внешне похожее на гречневую крупу, только мягкую и очень вкусную. О. Аввакум спросил, как я думаю, что это такое? Я неуверенно сказала, что, может быть, орехи? Оказалось, что это спелые каштаны, раздробленные на камнях. Я запила водой из ручья и была вполне сыта.

Шофер Володя говорил, что надо ехать скорее, потому что ему надо возвращать грузовик, нам с Галей казалось немыслимым ехать ночью по такой дороге, но мы промолчали.

Команы. Храм Святителя Иоанна Златоуста

Поехали назад по реке, так же застревая на камнях, и тут же ребята подныривали под машину и сдвигали очередной камень. Конечно, они измотались в доску, но не только не матерились, но даже не охали, молча и быстро всё делали. Они были братьями, родом из Почаева, одного звали Володя, а имя второго я забыла. Лет через 10 мне представился случай помочь Володе – он был в Москве, у него только что родился ребенок, а денег совсем не было. Он пошел на службу в Донской, в надежде встретить меня, а у него и знакомых в Москве больше не было, и там мы действительно встретились. Я его накормила и дала денег, а он потом отремонтировал мне стулья. А тогда, в горах, когда мы из реки выехали на дорогу, началось страшное. Грузовик полз по крутому склону, прижимаясь и царапая бортом по горе, покачиваясь, на грани того, чтобы опрокинуться. Мы втроем сидели в кузове вдоль борта, который был к горе, чтобы своим жалким весом хоть чуточку помочь машине. Машина на осыпях сползала совсем к обрыву, но останавливалась на краю и осторожно отползала от опасного места. Мы в кузове молились в голос, Галя – Богородице, я читала Иисусову молитву… Была темная южная ночь, моментами мне казалось, что что-то серое полощется над кузовом, смерть, что ли?

Через несколько часов дорога стала получше, грузовик побежал веселее. Мы затихли и задремали. Грузовик остановился, из кабины высунулся о. Аввакум: «Ну что, жены-мироносицы, живы? Вы же в Команы собирались, вот, сейчас свернем в Команы». Я говорю: «Батюшка, не надо! Столько всего было сегодня!» А о. Аввакум-таки повернул в Команы.

Мы в кузове молились в голос, Галя – Богородице, я читала Иисусову молитву

В Команах я была раньше. Там, по преданию, скончался святитель Иоанн Златоуст по пути в ссылку. В Команах бьют три сильных родника, дающие начало речке. Раньше около родника жила старая монахиня, у нее был большой камень размером с кирпич, «с кровью». Я тоже находила такие камни, как бы с брызгами крови, интересно, что и пахли они кровью. При мне монахиня приложила свой камень к голове молодой симпатичной женщины, а та вдруг грубым мужским голосом начала жутко ругаться – она была бесноватая...

Грузовик подъехал к Команам, и свернул куда-то с дороги, я вспомнила, что лесник предупреждал, что все кругом дороги заминировано, а мы ничего, едем. Остановился грузовик, мы слезли. Темень полная, только на небе звезды, а под ногами светлячки. Взялись за руки и цепочкой пошли друг за другом куда-то наверх. Долго поднимались и вышли на площадку. Там стоял храм, в нем горел свет, и двери его открылись перед нами. Перекрестившись, мы вошли. Никого не было видно, было тихо. Висели иконы, горели свечи. А это была ночь с субботы на воскресенье, и о. Аввакум стал служить всенощную. Мы подпевали, Галя потом мне сказала, что я пела с воодушевлением, но очень фальшивила. Вышел послушник, прятавшийся до этого от нас. О. Аввакум начертал каждому из нас крестик на лбу маслом, взятым из лампады, стоящей на красивой белокаменной гробнице святителя Иоанна Златоуста.

Гробница святителя Иоанна Златоуста

Там стоял храм, в нем горел свет. Перекрестившись, мы вошли. Висели иконы, горели свечи

После окончания службы послушник пригласил нас к столу, накрытому на улице. В вазах стояли все дары здешней земли: виноград, хурма и пр. Горела свеча в стеклянном фужере, чтобы ветер ее не задул. Все было сказочно. Послушник рассказал, что разрушенный в советское время храм был восстановлен года два назад на средства какого-то богатого абхаза, и сюда вернули из Сухумского музея старинную белокаменную гробницу. Во время войны с Грузией тут долго шли бои, но церковь сохранилась. Про себя он рассказал, что его несколько месяцев назад выгнали из Ново-Афонского монастыря за то, что он ночами молился за игумена монастыря перед его, игумена, келлией, и не соглашался прекратить это. Он ушел в Команы и здесь поселился. Никого нет, никто не приходит, молись, сколько хочешь!

Мы спустились вниз и подошли к родникам, вначале окунулись мужчины, потом и мы с Галей. На рассвете мы подъехали к Сухуми. Там на окраине жили две сестры, у которых тайно останавливались отшельники, когда случалось им прийти в Сухуми. За отшельниками охотилась милиция, если бы это открылось, сестёр бы посадили.

Вспомнилась слышанная когда-то история, как в Бзыбских горах милиционеры на вертолете высматривали, где живут отшельники, и увидели одного, идущего по хребту. Вертолет снизился и стал гнать отшельника к пропасти. Милиционеры, или кто там у них был, хотели спуститься по лестнице и арестовать отшельника, когда он остановится перед пропастью. Отшельник подошел к пропасти, перекрестил перед собой путь и пошел по воздуху на другую сторону. А все, кто был в вертолете, попали в психушку.

Отшельник подошел к пропасти, перекрестил перед собой путь и пошел по воздуху на другую сторону

В общем, заехали мы к этим сёстрам, они нас напоили чаем, а еды у них тоже не было. Они делали сами толстые восковые свечи, и подарили нам с Галей по такой душистой свече. А о. Аввакум достал свое рукоделие – он вырезал из дерева красивой формы кресты – и подарил нам с Галей по три креста. При этом Володя ему выговаривал: зачем им три креста, хватит и по одному, у вас всего-то 20 крестов, еще понадобится кому-то подарить… Теперь я понимаю, что он это больше нам говорил, чтобы мы отказались, но о. Аввакум замахал руками: «Нет, нет, берите!» – и мы взяли. Один из этих крестов я взяла с собой в Иерусалим, написала Распятие и освятила у гроба Господня. Другой крест я подарила о. Леониду, а с третьим, я надеюсь, меня похоронят.

Утром мы вернулись в Новый Афон, нас высадили, они поехали дальше.

Спустя несколько лет мне позвонила старушка, которая ездила к о. Аввакуму. Он уже не вернулся в свою келлию, а поселился в предгорьях Кавказа, в районе Красной Поляны. С ним живёт послушник, а батюшка стар стал, почти не ходит. Старушка со своим сыном собралась навестить о. Аввакума и пригласила меня с ними поехать, но у меня, как всегда, была срочная работа в монастыре, я отказалась, о чем сейчас жалею, хорошо было бы повидаться! Но скоро умер о. Аввакум, и старушка умерла, и только мы с Галей вспоминаем иногда это чудесное путешествие с о. Аввакумом. Но и не только вспоминаем, такие встречи воспитывают душу и меняют дальнейшую жизнь.