Юрий Кублановский: «Меня сформировали религия и культура»

30 апреля празднует 75-летие замечательный поэт Юрий Кублановский, который всегда чувствовал особую связь с русской классической культурой и Православием. В молодые годы он не принимал советскую действительность, подвергался преследованиям за инакомыслие, в 1982 году был вынужден эмигрировать на Запад. Через 8 лет вернулся на Родину. В своем мировоззрении он проделал путь от западничества к просвещенному консерватизму. Красота русской земли, перекличка времен, лирика и религиозные переживания – вот главные темы его поэзии.

Юрий Кублановский родился 30 апреля 1947 года в Рыбинске. Он является автором сборников «С последним солнцем», «Затмение», «Возвращение», «Дольше календаря», «Чтение в непогоду», «Долгая переправа». В прошлом году в издательстве «Русский путь» вышел трехтомник избранной лирики поэта. Юрий Кублановский – лауреат Патриаршей литературной премии и многих других наград. Его жизненному пути посвящен документальный фильм «Родина рядом» (режиссер – Алексей Бурыкин).

Юрий Кублановский, поэт

– Юрий Михайлович, вы входили в литературу, когда звучали стихи шестидесятников. Как вспоминаете то время?

Помню, как Андрей Андреевич Вознесенский открыл мне дверь, он был одет в синий свитер в стиле Хемингуэя

– Шестидесятникам я обязан отчасти тем, что обратился к поэзии. В ранние школьные годы я увлекался рисованием, занимался в Рыбинске в изостудии, мои этюды выставлялись на районных и областных выставках. А потом мне попались в руки сборнички Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной, я услышал песни Булата Окуджавы. И благодаря им сам начал писать стихи. Мне было 14 лет, когда Хрущев подверг резкой критике поэтов «оттепели», и мне захотелось их поддержать. Я приехал в Москву к Андрею Вознесенскому – узнал в Мосгорсправке его адрес: улица Нижняя Красносельская, дом 45, квартира 45. Пришел туда. Помню, как Андрей Андреевич открыл мне дверь, он был одет в синий свитер в стиле Хемингуэя. Очень тепло меня принял. Так завязались наши отношения. По мере взросления я познакомился и с другими литераторами, которые были мне интересны.

– А кто больше всех повлиял на становление вашего мировоззрения?

– Из современников – это Александр Солженицын. А из тех, кто был до, – это русские философы, высланные Ленином в 1922 году за границу. Из ХIX века – Пушкин, Достоевский. Меня сформировали религия и культура. С тех пор как я научился читать, каждый день провожу с книгой. Немалую роль в моем становлении сыграла поэзия Осипа Мандельштама, а отчасти и Иосифа Бродского. Я целокупно благодарен всей русской культуре: у каждого я чему-то учился. Я не учился только у тех, чья поэзия мне не близка идеологически: у Некрасова или Маяковского. Это чужие мне поэты. Некрасов неприятен своей освободительной идеологией. У Маяковского отталкивает большевистский экстремизм. У других поэтов я тоже не люблю вещи, которые насыщены революционной энергетикой. Например, я не могу читать «Двенадцать» Александра Блока. Блок призывал «слушать музыку революции», но это не моя музыка. «Февраль» Багрицкого, революционные поэмы Бориса Пастернака – это та литература, которая может быть и мастерская, и виртуозная, но идеологически мне чужая.

– Но Некрасову вы посвятили отдельное стихотворение в цикле о русских поэтах…

– Он мой земляк и автор нескольких безусловно гениальных шедевров. Но я в целом беру его фигуру как несущую то идеологическое звучание, которое мне чуждо. Я недавно вернулся из Петербурга – побывал там на Новодевичьем кладбище, где похоронен Тютчев. Но там же лежит и Некрасов. И я, конечно, подошел и постоял возле его могилы.

– В советское время насаждался государственный атеизм. Как вы пришли к вере?

Я укреплялся в религиозности через русскую литературу

– Когда я родился, советской власти было всего тридцать лет. И хотя Рыбинск в целом был густопсовым атеистическим городом, но в нем еще жило много русских людей, напитанных Православием. В частности, если мои родители были атеистами, то бабушка, которая мне очень много дала, – Людмила Сергеевна Соколова (в девичестве Исполатова) – меня крестила в младенчестве, почти тайно. У меня были очень сильные впечатления именно от старого Рыбинска, от старых русских людей. А потом постепенно, через русскую литературу, которая насыщена православным духом (вспомним зрелого Пушкина, вспомним Достоевского), я все более укреплялся в религиозности. Когда во второй половине 1970-х годов мне удалось познакомиться с отцом Александром Менем, который служил в Новой Деревне, я нашел в его лице своего духовника. Можно сказать, что религиозным я был практически всегда. А воцерковление пришло лет под тридцать. Это, наверное, обычный путь для моего поколения.

– У вас в роду были священники?

– Да, но я лично их не знал. Их всех перемололо еще до моего рождения.

– Вы в своих стихах в 1960-1970-е годы часто писали о разрушенных храмах: «И церковь разоренная маячит, чуть видимая в четырех шагах». Это тема вас остро задевала?

– Это было для меня органично. Я смолоду ощущал родную землю как землю мучеников, в первую очередь христианских мучеников. Постепенно открывалось: сколько православных священников советская власть положила в землю, иногда даже – закапывая заживо, как в первые годы советской власти в некоторых городах это случалось. Я берег в себе память обо всех невинно убиенных. Это одна из главных тем моего существования.

– Из-за чего вы эмигрировали?

– Так получилось, что мой поэтический сборник подготовил к изданию Иосиф Бродский, живущий в США. Я переслал ему большой свод своих стихотворений. Он сделал оттуда выборку, и в американском издательстве «Ардис» вышла моя первая книга. Издать книгу в США – тогда это было нерядовое событие. Это стало детонатором моей судьбы. Мне пришлось уехать из России не по своей воле. Мне тогда сказали: «Не хотим из вас делать второго Гумилева», – и предложили эмигрировать. Осенью 1982 года я оказался в Вене. Александр Исаевич Солженицын прислал письмо, в котором поддержал меня. Там он, в частности, написал: «Через восемь лет вернетесь в Россию». Тогда, в 1982 году, это казалось немыслимым. Во главе Советского Союза стоял Андропов. Эмигранты первой волны надо мной смеялись и говорили: «Мы по сорок лет сидим на чемоданах. Обосновывайтесь здесь. Бог даст, станете и вы европейцем». Но все сложилось так, как сказал Солженицын. Он угадал год в год. Именно через восемь лет я вернулся в Россию. Тогда ход истории сильно ускорился, меня стали публиковать на родине.

– Почему вы не остались на Западе?

Как только я потерял статус политического беженца, так сразу и вернулся. И никогда не жалел об этом

– Для меня никогда не стоял так вопрос: возвращаться или не возвращаться. Как только я потерял статус политического беженца, как только меня стали публиковать в России, так я сразу и вернулся. И никогда не жалел об этом. А первое десятилетие после возвращения ни разу и не ездил на Запад. А уж сейчас меня тем более туда не тянет. Вы видите, какому поруганию подвергается Россия со стороны атеистического «трансгендерного» Запада.

– Что вам дал опыт эмиграции?

– Я уже тогда понимал, что западная цивилизация рубит сук, на котором сидит, уходя от религиозных начал в сторону свободы без берегов. Я просто не знал, что агония наступит так скоро. Я ждал ее к середине XXI века. Но мы видим, что буквально на наших глазах Запад превращается в Содом и Гоморру в полном и прямом смысле этого понятия. Точнее не определить.

– Можно сказать, что в своем мировоззрении вы прошли путь от западника-либерала до просвещенного консерватора?

– Если мы возьмем классических русских философов ХХ века, то это типичный путь для русского интеллигента. В начале прошлого века даже был такой сборник – «От марксизма к идеализму». Вполне закономерный путь: сначала ты становишься гуманистом, ищешь справедливость, а потом понимаешь, что этого мало. Без религии невозможно существование ни отдельного человека, ни государства.

– Мы любим западную культуру, но на протяжении всей своей истории конфликтуем с западными странами. Как жить в этой амбивалентности?

– Европейская культура бежит по моим жилам. Я люблю ее, хорошо знаю и ценю. Тем болезненнее глядеть на то, во что превратили Запад середнячки-бюрократы, жаждущие наживы и ничего не понимающие в традиционной культуре. Посмотрите на современных западных чиновников: это воплощенное невежество! Эти люди не чувствуют истории, порой не знают географии. Пугают Белоруссию, что направят к ее берегам флот, жалеют украинцев, что они много веков жили под татарами. На наших глазах происходит одичание бюрократического слоя, который тащит Европу в тартарары.

– Как сформировалась ваша поэтика – «новизна в каноне»?

– Я, с одной стороны, терпеть не мог эклектику, в которую была погружена значительная часть советских стихотворцев, а с другой стороны – не любил авангард, который для меня связан с революцией. Так я и выработал этот свой стиль. Я всегда был свободолюбцем, но никогда не был беспредельщиком. Также я никогда не был эклектиком: оставался в каноне, понимая его красоту. Для меня образец – иконопись. Все иконы разные, хотя сюжетов совсем немного. Это невероятное религиозно-культурное достижение. И вот этому надо учиться.

– У многих поэтов стихи рождаются из звука, гула. А у вас из визуального образа?

– Прежде всего от визуального впечатления. Но это должно быть больше, чем просто красивый пейзаж. За ландшафтом я вижу историю этих мест, судьбы людей. Все это во мне просыпается, и так возникает стихотворение.

– Вы постоянно живете в Поленово. Расскажите, пожалуйста, чем вам дорого это место.

Моя супруга – правнучка замечательного художника Василия Поленова

– Моя супруга – правнучка замечательного художника Василия Поленова. И я очень благодарен судьбе, которая позволила мне на стрости лет оказаться в средоточии русской культуры и русского пейзажа. Кстати, именно эти места очень любил Александр Солженицын. У него в Вермонте в его доме висел черно-белый снимок – вид на Оку с Беховского холма под Поленовым. Когда я приехал в Троице-Лыково к Александру Исаевичу, смотрю: тот же пейзаж висит у него над письменным столом, то есть он его захватил, когда вернулся из Америки в Россию. Так что я не одинок в своей тяге к этим местам, которые и в русской поэзии запечатлены достаточно плотно.

– Если коснуться религиозной живописи Поленова, то какие работы мастера вы можете отметить?

– Его библейские этюды, их целая сюита, которая останется в русском искусстве навсегда, вместе, например, с религиозной живописью Александра Иванова. Ну и, конечно, «Московский дворик», «Бабушкин сад» – жемчужины первой величины в русском искусстве.

– Что вам дарит надежду в наши суровые времена, когда многие подавлены?

– Религия дарит мне надежду. У меня очень теплые дружеские отношения с владыкой Пантелеимоном, с которым мы знакомы с юности. Он недавно вернулся с Донбасса… В эпохи испытаний люди всегда обращаются к Богу, становятся добрее и милосерднее. В этом я ищу утешение.

– Как вы будете отмечать свой день рождения, который в этом году выпадает на Светлую седмицу?

– На Пасху мы ходим в Троицкую церковь села Бехово, которая построена по проекту Василия Поленова. А на мой день рождения мы с женой поедем в Оптину пустынь.