Весь – Христов

Преподобноисповедник Сергий (Сребрянский) Моя встреча со преподобноисповедником Сергием (Сребрянским) началась с книги, вышедшей в прошлом году в издательстве «Благовест»: полное издание дневников, которые будущий монах-исповедник, тогда еще просто полковой священник Митрофан Сребрянский, вел во время Русско-японской войны, «с момента отправления полка в Маньчжурию (11июня 1904 года) и по день возвращения его в Орел (2 июня 1906 года)». Эти дневники – чтение, от которого невозможно оторваться, и не по причине острого сюжета, конечно. Перед нами предстает русский человек во всей его духовной красоте, красоте смиренной, до срока скрытой, но в жестоких условиях войны совершенно очевидной. Читая дневники отца Митрофана, мы видим не только его самого и тех, кто прошел эти тяжелейшие испытания рядом с ним, – мы видим тогдашнюю Россию.

Однако эта война – лишь страница жизни-жития преподобноисповедника Сергия, и далеко не самая тяжелая ее страница; потому начнем сначала.

***

Священник Василий Васильевич Сребрянский, отец преподобноисповедника Сергия Митрофан Васильевич Сребрянский родился в 1870 году в Воронежской губернии, в семье сельского священника. Его воспоминания о детстве светлы и радостны:

«Сегодня особенно памятный день с самого моего детства! Как я любил еще ребенком этот день, день открытия мощей святителя Митрофана! Иду, бывало, в церковь; после обедни молебен; папаша поздравляет меня с днем ангела и, целуя, дает просфору. Отец святым мне тогда казался, а храм – небом! Что храм? Даже караулка и сторож Дор Иванович казались чем-то особенным. Бывало, войдешь в церковь, когда в ней никого еще нет (я очень любил один быть в храме), так сейчас охватит не страх, нет, а какое-то святое чувство – Бог здесь! А запах ладана? Счастливое детство!.. Окончилась служба; я в новой синей шелковой рубашке, в плисовых черных шароварчиках и маленьких сапожках бегу, бегу домой скорей; ноги подкашиваются, хочется увидеть мамашу, уцепиться ей за платье, шепча на ухо: “А папаша мне дал просфору”. Смеется мамаша, гладит меня по головке, говоря: “Милый мой именинник… а вот придет папаша, будем кушать пирог с яблоками, и так тебе яблочко дам из комода: ведь ты сегодня именинник”. Радости моей нет конца, и я смотрю мамаше в глаза ее голубые; ну до чего они милы мне!..»

Отец Митрофан Сребрянский в молодости

Юный Митрофан окончил – как почти все дети духовного сословия – семинарию, но стать священником не спешил. Может быть, не считал себя готовым, а может быть, увлекся народническим (не путать с народовольческим) течением и решил, что людям нужно приносить прежде всего практическую пользу. С согласия родителей он поступил в ветеринарный институт в Варшаве. Ветеринария в такой стране, как Россия, была весьма востребована и насущно необходима: здоровы лошади и коровы – благополучно крестьянство; не хромает конница – крепка армия. Но именно там, в католическом или просто безбожном окружении, студент Митрофан Сребрянский понял, каково его настоящее предназначение. И там же встретил свою судьбу – родную сестру своего однокашника и друга Полиевкта Исполатовского (в будущем старшего ветврача лейб-гвардии кирасирского полка, при котором служил и отец Митрофан Сребрянский), выпускницу Тверской женской гимназии Ольгу Исполатовскую. 29 января 1893 года молодые обвенчались, и брак этот оказался истинно счастливым:

«Жили душа в душу, и не только в смысле земной любви и общения, но и в высшем смысле: во все, во что верю я, верит и она, к чему стремлюсь я, что предпринимаю, она вполне разделяет… Как хорошо трудиться вдвоем: посмотрю на церковь, школу, дом – ее участие везде, везде… Благодарю ее за все прошлое счастье!..» – так писал отец Митрофан о своей семейной жизни, находясь в долгой разлуке с женой, в смертельной опасности, на тех самых сопках Маньчжурии…

Отец Митрофан с супругой Ольгой Владимировной Но я забежала вперед. 2 марта 1893 года епископом Воронежским Анастасием Митрофан Сребрянский был хиротонисан во диаконы; а 20 марта епископ Острогожский Владимир рукоположил его в пресвитерский сан, и он был назначен священником 47-го драгунского Татарского полка. Так начался путь пастыря воинов. С сентября 1897 года отец Митрофан служит в Орле, он – настоятель Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка. Шеф черниговских драгун – Великая княгиня Елисавета Феодоровна. Летом 1903 года на торжествах по случаю прославления преподобного Серафима Саровского произошла их первая встреча: полковой священник был представлен Ее Высочеству, и Елисавета Феодоровна сразу почему-то его запомнила.

***

В 2024 году исполнилось 120 лет со дня начала Русско-японской войны. На ней погибло более 52 тысяч русских солдат, матросов и офицеров. Как бы ни воспринимали мы сегодня непростую историю этой войны, сколько бы ни спорили о ней, – павшие исполнили свой воинский долг до конца и заслуживают доброй памяти. Дневники священника Митрофана Сребрянского позволяют нам увидеть этих людей и помогают их полюбить.

Итак, в июне 1904 года черниговские драгуны покидают ставший родным Орел; они отправляются на войну, а то, что батюшка с ними, – само собой разумеется, и никакому обсуждению не подлежит. Но как же ему тяжко!

«Больно в сердце отозвался призыв бросить все и всех и идти в путь далекий на войну!.. – пишет отец Митрофан в самом начале своего дневника, – Да, если бы не крепкая вера в святые принципы: “Вера, царь и дорогая Родина”, то трудно было бы справиться с собою. Но сознание, что мы идем защищать эту душу русской жизни и ради этого жертвуем всем, одушевляет, и мы справляемся с собою, бодримся… Приехали на вокзал… масса народу всех званий и состояний… Господи, сколько любви, сколько искреннего сочувствия!.. У всех на глазах слезы, на устах молитвы и добрые пожелания!.. (…) Начался пред вагоном напутственный молебен. Все кругом плачут, слезы душат и меня. О, незабвенные минуты этой прощальной молитвы! Вот где познается, как глубоко западает утешение религии; молились все действительно от души!».

И далее – о супруге:

«Милая Оля, ей самой тяжело, а она меня утешает: как хорошо, что мы христиане».

Удивительно то из глубин сердечных идущее народное благочестие, которое он наблюдает во время Русско-японской войны

Читая дневники этого – одного из многих! – военного священника, мы видим, что такое настоящее, живое христианство. Это не самоидентификация, не внешнее следование чему-то положенному, нет, это – когда Бог всегда с тобою, что бы ни случилось; когда ты исполнен благодарностью Ему – что бы ни приходилось тебе переживать; когда все, что ты делаешь, – во имя Его. Такими живыми и такими сильными бывают только чистые, а вернее сказать – неустанно очищающие себя души. Но отец Митрофан не был исключением: удивительно то теплое, из глубин сердечных идущее народное благочестие, которое он наблюдает во время этой войны. В своих ежедневных записях он рассказывает, как тянутся солдаты и офицеры к общей молитве и святым Таинствам; как благодарят они священника за наставляющее и ободряющее слово; с какой любовью, без всяких приказов обустраивают солдаты места для богослужений под открытым небом, украшая походный аналой собранными цветами; как быстро складывается и с каким чувством поет хор; как отчаянно зовут священника тяжелораненые, боясь, что он не успеет исповедать их и причастить… Особенно пронзительны описания заупокойных богослужений над завернутыми в шинели (нет досок для гробов!) телами – когда все, от солдата до генерала, разом опускаются на колени…

Удивительны то терпение и мужество, с которым отец Митрофан и его боевые товарищи, они же духовные дети (хотя ему всего 34), принимают далеко не лучшие известия о положении русских войск и тяготы отступления. Никакой паники, никаких эгоистических истерик – постоянная готовность сражаться до конца и, несмотря ни на что, – уверенность в своих силах:

«Все здесь страшно боятся, что нас заставят мириться с японцами. Большинство офицеров говорят, что они тогда сразу же подадут в отставку. Даже многие солдаты тогда стыдятся ехать обратно. “Нет, лучше умереть, чем вернуться домой побежденными или с позорным миром” – это убеждение большинства из здешних. Да, признаться, и я так же думаю. Это не гордость; нет, это любовь к Отечеству».

Запись от 22–23 января 1905 года. Именно в это время вести с родины становятся для отца Митрофана и его полевой паствы самым тяжелым испытанием – тяжелее, чем известия о поражениях флота, чем невероятные физические и моральные нагрузки, кошмарный климат Маньчжурии, неопределенность сроков и т.д.: это вести с далекой родины:

«Российские события сразили меня. Не думал я, что теперь, когда нужно все отложить и думать единственно о спасении чести дорогого отечества, нашлось так много изменников, фальшивых русских (обратите внимание. – М.Б.), устраивающих стачки, забастовки, требующих позорного мира и проч.» (запись, сделанная в те же дни, в январе 1905).

Средство от тревоги и боли у отца Митрофана одно:

«Святая же литургия невыразимо утешительна для скорбящего и обремененного. Я не могу описать чувства, которое испытывал сегодня во время богослужения. И грязный потолок фанзы как будто пропал; душа, казалось, вышла из тела; слезы душили, и вместе, чем дальше, тем все сильнее становилось ощущение какого-то размягчения, будто таяло что-то внутри, и потом так легко-легко стало: положительно, тяжелый камень свалился с моего существа. Я не мог удержаться, начал говорить проповедь (хотя я не готовился и мало было слушателей…»

О чем же говорил этой проповеди священник русской армии?

«Только вера в Бога, сердечная, крепкая, и молитва спасут нас, утешат и все разрешат. “Иисусе, Сыне Давидов, помилуй меня, чтобы мне прозреть” – вот вопль души нашей, который, исходя от всего сердца, будет услышан, непременно будет услышан Спасителем, и мы ясно почувствуем ответ Его: “Прозри: вера твоя спасла тебя”».

В июне 1906 года священник Митрофан Сребрянский вместе с поредевшим, но не сломленным своим полком вернулся в Орел, где их «с великой любовью встретили несметные толпы народа…» Как ни помрачила иные умы смута – умели тогда еще в России любить и ценить своих защитников.

Елисавета Феодоровна пригласила его стать духовником устраиваемой ею Марфо-Мариинской обители

На торжества по случаю возвращения черниговцев с Дальнего Востока в Орел прибывает Ее Высочество – великая княгиня Елисавета, пережившая уже страшную смерть мужа, подошедшая к решающему повороту всей своей жизни. Это их вторая встреча – великой княгини и протоиерея Митрофана, который отныне носит свой наперстный крест на георгиевской ленте, – такова его награда за служение на поле брани. Общались ли они лично тогда в Орле – не знаю, но через два года великая княгиня объявила своего рода конкурс на оптимальный проект устроения женской обители милосердия (аналогичных в России до той поры не было) и ее устава. И выбрала проект, поданный именно орловским полковым батюшкой. И пригласила его в Москву – стать духовником устраиваемой ею Марфо-Мариинской обители.

Его очень любили в Орле. И он любил свою орловскую паству. Сделать выбор было совсем нелегко. Понадобились и особые знаки Божии, и совет старца – Алексия Зосимовского (Соловьева). Наконец, важнейшее решение было принято, и Сребрянские перебрались из Орла в Москву. Отец Митрофан стал не только настоятелем храмов, но и личным духовником великой княгини, близким ей человеком. Елисавета Феодоровна писала о нем Николаю II:

«Он исповедует меня, окормляет меня в церкви, оказывает мне огромную помощь и подает пример своей чистой, простой жизнью, такой скромной и высокой по ее безграничной любви к Богу и Православной Церкви. Поговорив с ним лишь несколько минут, видишь, что он скромный, чистый и человек Божий, Божий слуга в нашей Церкви».

Да, действительно: чтобы видеть истинно духовного человека, чтобы вдохнуть тот воздух, который вокруг него, – нужно несколько минут, или даже одна минута.

После ареста великой княгини отцу Митрофану пришлось принять на себя руководство обителью, которая продолжала действовать и в тяжелейшие годы гражданской войны.

Из приветственного адреса, поднесенного батюшке его духовными чадами по случаю 25-летия священнического служения:

«…Вашими попечениями благоустроенная святая обитель как светоч сияет среди облегающего мрака зла и скорбей. Только в ней, в святых ее храмах, за благолепным богослужением ее, назидательными беседами Вашими и поучениями мы и находим себе теперь единственную отраду и утешение. Сюда несем и скорби свои, и недоумения, и сомнения, и недуги душевные и телесные, – и всегда оживаем душою, ободряемся, освящаемся благодатными таинствами, врачуем недуги и от суеты и скорби земной возносимся духом горе».

В 1919 году, по благословению Святейшего Патриарха Тихона, отец Митрофан стал иеромонахом Сергием. А его супруга – монахиней Елисаветой. Своих детей в браке у них не было, а приемных они вырастили.

Первый арест отца Сергия – март 1923 года; поводом послужило чтение в храме послания Патриарха Тихона против принудительного изъятия церковных ценностей. Пять месяцев тюрьмы и год ссылки в Тобольск. Оттуда он вернулся в Москву. В 1925 году большевики окончательно ликвидировали Марфо-Мариинскую обитель. За этим последовал еще один арест отца Сергия (постриг был тайным, и потому его все продолжали звать отцом Митрофаном): на сей раз он пребывал в узах с апреля по июль 1925 года, затем дело было прекращено. Они с матушкой Елисаветой решают уехать в глушь – на ее родину, в село Владычня Тверской области. Батюшка начинает служить в местной Покровской церкви, тогда еще не закрытой. Слава о нем как о замечательном проповеднике и духовнике стремительно распространяется по окрестным селам. В избах говорят, что по его молитвам исцеляются любые болезни…

Село Владычня. Отец Сергий с паломниками

Чем более известным становится отец Сергий, чем больше любят его люди, тем сильнее он беспокоит власть

И чем более известным становится отец Сергий, чем больше любят его люди, тем сильнее он беспокоит власть. Оказывается, это по его вине деревня Гнездцы в полном составе отказалась вступать в колхоз…

«Священник Сребрянский является политически вредным элементом, который должен быть срочно изъят…» (из доноса).

Что интересно, в дальнейшем ему поставят в вину тот самый дневник полкового священника – участника Русско-японской войны, – публикация которого началась еще в 1905 году в «Вестнике военного духовенства»:

«Выпущенная книга… ярко рисует жизнь и деятельность обвиняемого как монархиста и его борьбу с революционным движением в 1905 году. Основную мысль, вложенную в книгу, можно охарактеризовать словами обвиняемого: “крепкая вера в святые принципы – вера, царь и святая родина”».

Отец Сергий с духовной дочерью Марией Замориной во Владычне 60-летнего, больного миокардитом священника отправили на пять лет в ссылку в Северный край, на реку Пинегу. Там он работал на лесоповале и сплаве леса. От природы «рукастый» и необыкновенно терпеливый, не отставал от других, разработал оптимальную методику раскорчевки пней от могучих вековых сосен. Терпел побои охранников. «Просто так, развлечение у них такое было», – так он потом об этом вспоминал. Матушка Елисавета и духовная дочь отца Сергия монахиня Милица (Мария Заморина) сумели до него добраться, причем часть пути им пришлось проплыть на плотах, под открытым небом и без всяких удобств. Жили втроем в избушке, питались в основном грибами. В 1933 году отца Сергия отпустили. Добравшись до Москвы, они с матушкой Елисаветой и монахиней Милицей в последний раз посмотрели на разоренную и поруганную Марфо-Мариинскую обитель – можно попытаться представить себе, что они при этом испытывали… Потом вернулись во Владычню – последнее свое пристанище. Покровская церковь уже не действовала. Там Сребрянские вместе с двумя духовными дочерьми отца Сергия встретили войну, пережили немецкую оккупацию. Отец Сергий до последних своих лет нес служение – ходил по домам, исповедовал и причащал, крестил детей. Слава его росла, люди ехали в село со всех сторон… Не знаю, почему на сей раз власть решила смотреть на него сквозь пальцы – то ли потому, что слишком уж старым и немощным он в ту пору выглядел, то ли Сама Богородица простерла над Владычней свой незримый Покров – как и над Вырицей.

***

Во Владычне отца Сергия и матушку Елисавету нередко посещал священник с редким именем – Квинтилиан Вершинский. Он стал их духовником, он же принял предсмертную исповедь архимандрита Сергия. Его воспоминания позволяют нам увидеть, каким был этот человек в последнюю пору своей земной жизни^[1]:

«Всякий раз, когда я беседовал с ним, слушал его проникновенное слово, предо мной из глубины веков вставал образ подвижника-пустынножителя. При этом в моем сознании иногда почему-то звучала дивная мелодия благодатных слов: “Пустынным непрестанное божественное желание бывает, мира сущим суетнаго кромé”. Да! он весь был объят “Божественным желанием”… Это чувствовалось во всем, особенно – когда он говорил. Говорил он о молитве, о трезвении – излюбленные его темы. Говорил он просто, назидательно и убедительно.

Когда он подходил к сущности темы, когда мысль его как бы касалась предельных высот христианского духа, он приходил в какое-то восторженно-созерцательное состояние, и, видимо, под влиянием охватившего его волнения нередко мысли его облекались в форму глубоко-душевного лирического излияния…»

По памяти отец Квинтилиан приводит пример такого излияния чувств подвижника:

«Звонят ко всенощной, – говорит он, – к молитве сладостной, вхожу в храм… Полумрак, мерцают лампады, чувствуется запах ладана, веяние чего-то неземного, вечного, чистого и сладостного. Все замерло… Чувствуется присутствие великой творческой силы, всемогущей, премудрой, благой, которая вот-вот сейчас вспыхнет и начнет творить… Трепетно жду…»

Старец Сергий По словам отца Квинтилиана, его духовный друг, «дивный старец» Сергий, и в миру вел жизнь подвижника:

«Несомненно, эта способность созерцания стояла в связи с его душевной чистотою. Его ангельская чистота и бесстрастие, которыми была проникнута последняя предсмертная исповедь, которую я принимал от него, привела меня в какой-то священный ужас. Я после этого понял душевное состояние Петра, когда он воскликнул: “Господи, отойди от меня, ибо я человек грешен”».

Отца Квинтилиана удивляет незлобие старца, отсутствие осуждения или хотя бы неприязни к какому-либо человеку, которого мог коснуться их разговор:

«С людьми он был необыкновенно кроток и ласков. В душе собеседника он быстро находил больное место и врачевал. Несомненно, он имел дар утешать людей. Это я испытал на себе. Как-то раз я пришел к нему с тяжелым чувством на душе. Лишь только переступил порог его убогой хижины, он с трудом встает со своего стула (ноги его уже плохо держали), сложивши крестообразно руки на груди, устремив свои взоры кверху, вместо обычного приветствия он говорит мне: “Я страдаю и молюсь за Вас”. (…) Когда я уходил от него, мне кажется, что я всю тяжесть души своей оставил у его ног. Пошел я от него радостный, хотя скорби меня долго не покидали, однако я переносил их уже с удивительным благодушием».

В душе собеседника он быстро находил больное место и врачевал

В одном из своих последних писем, предчувствуя близкую смерть, отец Сергий писал:

«Уходим с любовью… ко всем, с кем в жизни приходилось встречаться. Нас никто не обидел, слава Богу за всё!»

Преподобноисповедник Сергий (Сребрянский) отошел в вечность 5 апреля 1948 года. Отпевать его пришлось тому же отцу Квинтилиану:

«Наступило приснопамятное весеннее утро, – вспоминает он. – На востоке загоралась заря, предвещавшая восход весеннего солнца. Еще было темно, но около хижины, где жил старец, толпились люди. Несмотря на весеннюю распутицу, они собрались сюда, чтобы отдать последний долг почившему старцу.

Когда я вошел в самое помещение, оно было забито народом, который всю ночь провел у гроба старца. Около гроба, склонивши голову, стояла женщина вся в черном – это монахиня Елизавета, бывшая супруга покойного. Вторые сутки, не отходя, стоит у гроба. Перед этим несколько времени она лежала без движения.

Начали отпев – это было сплошное рыдание. Плакали не только женщины, но и мужчины. Сохранить самообладание не представлялось возможным, поэтому отпев прерывался длительными паузами… (…)

Донеся гроб по вязкой апрельской распутице до кладбища, люди долго не отпускали своего батюшку вниз, в сырую землю. Они целовали его руки и ноги; в надежде сохранить частицу его благодати прикладывали к его телу платки.

Не раз я видел многолюдные, торжественные похороны. Я видел и слышал, как убивается мать у гроба своего сына. Не раз я слышал рыдания жены на могиле любимого мужа, все это понятно. Но когда такими слезами плачет толпа, оплакивая человека, не имевшего с ним родственной связи, это настолько трогательно, настолько непостижимо. Почему они так его оплакивают? За что они так его любили?»

Икона преподобноисповедника Сергия На эти вопросы отцу Квинтилиану отвечает вопль простой деревенской женщины:

«Солнышко ты наше красное, зачем ты закатилось от нас, на кого ты нас оставил, желанненький ты наш, ты весь был Христовенький».

Весь – Христов, вот в чем дело. «Сами себя и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим» – мы только слышим. Он это сделал.

***

В 2000 году на Юбилейном Архиерейском Соборе архимандрит Сергий (Сребрянский) был прославлен в сонме новомучеников и исповедников Церкви Русской, пострадавших в эпоху безбожия. Тогда же его честные мощи были обретены и перенесены с кладбища села Владычня в Воскресенский кафедральный собор Твери.

***

Мощи преподобноисповедника Сергия в Воскресенском кафедральном соборе г. Твери

Для меня отец Сергий, он же отец Митрофан, – человек, который не дает мне пасть духом. Конечно, не единственный! Невозможно пасть духом, что бы ни случилось, – если ты принадлежишь к Церкви, у которой были – а вернее, есть – такие люди. Нет, не только в том их значение, чтобы при случае себя пристыдить: «Вон как им тяжко было, тебе-то куда легче, а ты разнылась». Пристыдить себя можно примером любого человека, верующего или неверующего. А такие люди, как отец Сергий, – они же свидетели, самые непосредственные свидетели Бога, Его благодати, Его Промысла о каждом человеке. Они не просто говорят о Боге. Они показывают Его нам.

Такие люди, как отец Сергий, не просто говорят о Боге. Они показывают Его нам

И еще. Отец Сергий для меня – Россия. То есть не отдельно взятый человек, а живой листок могучего дерева – подлинной духовной православной России, взорванной, растоптанной, расстрелянной, но хотящей воскреснуть. В каждом – не «фальшивом русском», как писал когда-то отец Митрофан, а истинно своем человеке, в каждом своем лице эта Россия приходит к нам вся, полностью, и мы видим ее, и беседуем с нею. И это тоже не дает нам пасть духом – что бы ни произошло. Если у нас такое прошлое – значит, у нас есть будущее.