«Я была в ссылке, в тюрьме, в разлуке с детьми, но за все скорби благодарю Бога!»

Е. С. Надеждина. Последний зачет учениц, Дачный проезд, 13. 1956 г.

Наша бабушка Елена Сергеевна Надеждина была удивительным человеком. Она умерла, когда мне исполнилось семь лет. Я грустила, но не очень – ведь бабушка обещала, что мы обязательно встретимся на небе.

Я решила: пусть бабушка сама расскажет о себе – я же буду только листать ее тетради, письма…

Недавно бабушка вновь, как в детстве, стала ощутимо помогать мне. В трудную минуту я вспомнила про ее заветные тетрадочки, бережно хранящиеся в семье, и там нашла и молитвенное утешение, и наставление в изречениях святых, переписанных бабушкиной рукой; читая их, я поняла, что бабушка все это адресовала нам – детям и внукам. Не раз думалось: опыт ее жизни может оказаться полезным и поучительным для многих… Словно в ответ на такие мысли меня стали расспрашивать о бабушке, убеждать написать о ней. Я попробовала сделать это отстраненно, «безлично», но ничего не получилось – столь жива оказалась моя связь с прошлым. И я решила: пусть бабушка сама расскажет о себе – я же буду только листать ее тетради, письма и по необходимости добавлять некоторые биографические сведения…

А. Н. и С. А. Борисоглебские. Петровско-Разумовское Елена Сергеевна Надеждина родилась 6 (19) февраля 1893 года в Москве. Ее отец, Сергей Алексеевич Борисоглебский, был солистом Большого театра; мама, Анастасия Николаевна (урожденная Линдрот), давала уроки танцев в московских гимназиях и институтах.

Бабушка вспоминает о своем детстве:

«Мы жили в Борисоглебском переулке на Поварской, в доме Дубровина. Занимали бельэтаж направо. Помню, как любили мы с братом^[1] смотреть из большого крайнего окна нашей столовой на приехавшую за отцом театральную карету. Карета эта была допотопная. Как только раздавался звонок в передней, горничная Маня шла открывать массивную парадную дверь и докладывала отцу: “Барин, за Вами карета!” Отец, всегда аккуратный, быстро выходил из кабинета, надевал зимой меховое пальто с бобровым воротником, брал с собой особую, привезенную из Италии бутылку, в которую мама наливала черный кофе с сахаром, и выходил из подъезда. Мы стояли у окна, пока карета не исчезала в темноте переулка.

Отец вечерами беседовал со мной о Боге и помогал мне выяснить некоторые вопросы религии, которые интересовали меня с 14 лет

В Большой театр нас с братом брали редко, но на генеральной репетиции мы бывали всегда. Помню генеральную репетицию опер С. Рахманинова «Франческа да Римини» и «Скупой рыцарь» в 1906 году. Отец пел Вергилия, Франческу – Нежданова. Остались в памяти фигура Рахманинова за дирижерским пультом и приподнятое настроение в театре: “Рахманинов дирижировал!”».

Бабушка очень любила своих родителей, безгранично доверяла им, советовалась с ними по всем вопросам. Не без их участия пробудилась в ней глубокая вера.

«Отец вечерами беседовал со мной о Боге и помогал мне выяснить некоторые вопросы религии, которые интересовали меня с четырнадцати лет. Я начала читать Святое Евангелие и думать о Христе».

Елена Борисоглебская, выпускница гимназии, 1909 г. С шестнадцати лет Елена ведет духовный дневник «Моя Религия»:

«Я давно пишу дневник, то есть записываю свои мысли, рассуждения, некоторые события; изредка встречаются вопросы, мысли о Боге и вообще о религии. И вот недавно у меня явилось желание записывать свои религиозные рассуждения отдельно – ведь это едва ли не самое важное в жизни. Сначала я хотела писать начерно и обдумывать, а потом написать все целиком, но потом нашла это лишним, ведь это было бы какое-то “литературное сочинение”, а я вовсе этого не хочу. Я буду здесь как бы беседовать с кем-нибудь, вполне откровенно излагая свои мысли.

<…> Мне кажется, что в раннем детстве, даже в отрочестве я верила глубоко, сильно, почти мистически; во всех своих заботах, во всем решительно я обращалась к Богу. Мне доставляла огромное удовольствие молитва, особенно вечерняя. Хорошо помню темную высокую комнату, я на коленях около постели – я никогда не молилась стоя; сложив на груди руки, я начинала молитву сначала своими словами, потом читала “Отче наш”, “Богородице Дево” и другие, потом наклонялась вся, прижимала голову к полу и начинала молиться опять своими словами; я даже не молилась, а скорее сосредотачивала свои мысли около Бога, я беседовала с Ним».

Я даже не молилась, а скорее сосредотачивала свои мысли около Бога, я беседовала с Ним

Обнаружив у дочери уже в раннем возрасте большие музыкальные способности, Анастасия Николаевна тогда же начала обучать ее игре на фортепиано. Посещая гимназию, Елена одновременно занималась в музыкальных классах В. К. Коссовского, выступала в концертах. Так, в январе 1910 года она играла на музыкальном вечере у Татьяны Семеновны Гинкуловой, у которой училась аккомпанементу (Елене нравилось аккомпанировать, и впоследствии многие певцы и скрипачи любили петь и играть с ней). С. И. Мамонтов, присутствовавший на вечере, отметил: «Она чувствует, что играет, и переживает; у нее есть чутье!»

Столь же глубоко переживала Елена игру других исполнителей:

«Вчера была на симфоническом концерте Кусевицкого [в Дворянском собрании]. В первый раз я ощутила всю силу влияния музыки! Мне казалось, что я делаюсь легче, воздушнее, меня влекло ввысь, и, право, я не удивилась бы, если б полетела. Мне захотелось быть соучастницей в этом дивном мире звуков. Захотелось играть самой! Ничто на меня так сильно не действует, как музыка и природа! Не хочу серых будней жизни. Душа просит вечности, красоты!»

В 1908 году Сергей Алексеевич сильно простудился, и ему пришлось оставить сцену. Он очень переживал, что больше не может быть кормильцем, что жена и дочь вынуждены давать уроки. Борисоглебские решили переехать из Москвы в Петровско-Разумовское, где нескольких лет снимали дачу.

Дом Борисоглебских в Петровско-Разумовском

«Я рада от души, если наш проект жить здесь осуществится! Дело за деньгами! Уж эти деньги: я зарабатываю тридцать пять рублей и не вижу их. Покупаю все необходимое из одежды. Папа все считает себя нищим – далеко до этого, и мы живем хорошо; конечно, если откинуть всякие сравнения. Иногда, правда, в доме не бывает копейки; мои часы и цепочка заложены».

Елена не унывает и радуется урокам, благодаря которым может помочь родителям – «своим дорогим труженикам».

В 1909 году Елена окончила Третью женскую гимназию с правом на золотую медаль, а в 1910-м выдержала конкурсный экзамен и поступила на шестой курс фортепианного отделения Московской государственной филармонии^[2]. Там она по ходатайству отца становится стипендиаткой Л. В. Собинова (сам Сергей Алексеевич в свое время был стипендиатом П. И. Чайковского, ценившего талант молодого певца и всячески старавшегося ему помочь). Занималась Елена много и серьезно, играла иногда по шесть-восемь часов в день и, случалось, в награду за свои труды удостаивалась минут высокого вдохновения:

«6 мая 1915 года. Этот день останется ярким, неугасаемым в моей памяти! Я счастлива! Это Ты сегодня прикоснулась к моей душе, Дева кроткая, непорочная, прекрасная. Это Ты даровала мне с лазурных высот песню безмерной радости. Я никогда еще не играла так, как сегодня!.. Я забыла, что это экзамен, что будет отметка. Нет, я чувствовала весенний воздух сквозь открытое окно. Группа экзаменаторов за столом. Светлый зал, Бехштейн! Я играла концерт Hummell-a-moll. С первой же фразы взяла хороший тон. Рояль был послушен и пел. Что-то “свыше”, какое-то блаженство! Пальцы послушные и певучие! Мои руки! Я чувствовала присутствие Божественной силы вдохновения. Мне прочат 5+. Зовут! Я не верю “кресту”, но Виноградова объявляет громко: “Единственную ″окрестили″! Борисоглебская – 5+!”».

Бабушка увлекалась чтением. Читала серьезно, вдумчиво, делала выписки. Книга была для нее действительно лучшим подарком

Помимо музыки, бабушка увлекалась чтением. Читала серьезно, вдумчиво, делала выписки. Книга была для нее действительно лучшим подарком. На свое 15-летие она получила томик стихов любимого поэта Апухтина и записала в дневнике: «Я не радовалась так бриллиантовому кольцу от тети Кати, как этой книге!»

Душа Елены очень чутко и глубоко воспринимала Прекрасное – в музыке, в поэзии, в природе. Летом 1914 года она гостила у своей тети Л. Н. Флягге в Полтавской губернии и тогда записала в дневнике:

«Хорошо на душе, я всегда говорю про такое состояние: “вырастает душа”. Брожу по саду, по тенистым аллеям. Сижу одна и читаю Тургенева, сквозь листву видна лазурь южного неба. А вечером люблю идти по прямой дороге среди ржи и усатой пшеницы. Ты идешь под властью заревого сна. Вот загорелась первая звездочка, сумерки спускаются на эти бесконечные поля. Я отдыхаю, думаю, мечтаю».

Елена Борисоглебская Скоро, однако, эта безмятежность кончилась: грянула война с Германией. Елена устроилась работать в Попечительский совет, распределявший помощь семьям мобилизованных.

«Сегодня мне пришлось быть среди бедноты нашей Москвы. На Усачевку шла мимо Высших женских курсов. Изумительная роскошь и изящество архитектуры! Гордость Москвы – а рядом Усачевка! Первый раз видела такую улицу бедноты. Маленькие домишки, грязно, лавчонки, на улице много ребят, у ворот бабы. А в квартирах грязь, запах тяжелый и ребята без конца. Жизнь, жизнь! Их и наша… В Попечительстве каждый день драмы, слезы, безвыходность положения. Сердце разрывается от сожаления и от нелепости нашей “интеллигентской жизни”. Сейчас ехала в трамвае. У Екатерининской больницы толпа ждет раненых, у Бутырок – тоже. Ужасно! Не могу сидеть дома».

В эти же годы бабушка принимала участие в благотворительных концертах, на одном из которых ее впервые увидел наш будущий дедушка – тогда семинарист Василий Федорович Надеждин. Восхищенный игрой Елены, он передал ей письмо и розу. Потом были новые письма, стихи, встречи… И наконец бабушка записала в дневнике:

«Чувствую большую симпатию к Василию Федоровичу. Славный мальчик “из сознательных”. Вчера получила от него милые стихи. Так нежно, радостно на душе».

Василий Надеждин Не случайно эти два человека, с раннего детства устремленные к Богу, встретились и полюбили друг друга – глубоко, нежно, трепетно. Их чувства отразились в письмах:

«Я проходил как урок 11-ю главу Евангелия от Матфея. Так хотелось плакать, когда я читал стихи 25–30. И я думал о том, почему так много и не по заслугам дано было счастья современникам Христа, которые могли Его видеть, слушать, осязать. И почему мы такие несчастные далеки от Него. И вот читаю Ваше письмо. Те же мысли, то же настроение, так уже не в первый раз случается. В этом наше счастье. О, пусть оно не кончается!»

Василий Федорович Надеждин родился в Москве в семье дворцового служащего, вышедшего из среды сельского духовенства. С детства он пел в церковном хоре, часто прислуживал в храме своему дяде – епископу Анастасию (Грибановскому)^3]. Однажды владыка присутствовал на выпускном экзамене по Закону Божию в гимназии, где училась бабушка, и произвел на Елену сильное впечатление: ей хотелось поговорить с ним о религиозных вопросах, но она не посмела. Могла ли Елена тогда знать, что именно владыка Анастасий впоследствии благословит ее суженого на брак с ней…

В 1916 году Василий Федорович поступил в Московскую духовную академию. Первый учебный семестр закончился 1 ноября из-за тяжелого экономического положения в стране, вызванного войной. Осенью того же года Василия Федоровича пригласили в Саратовскую губернию в имение графа Александра Медема^[4] – преподавать детям Закон Божий. Грустно было расставаться двум любящим сердцам, но обстоятельства вынуждали. Они писали друг другу почти ежедневно:

«Я вижу мою ненаглядную Ленусю. Как ярко ты отражаешься в твоем письме: мечтательная девушка-невеста, глубоко анализирующая душу, музыкант, тоскующий по звукам, светски воспитанная барышня, спрятанная в хорошем человеке с чуткой душой, маленькая женщина, вся растворенная в море прекрасной чарующей женственности и, наконец, милый ласковый ребенок, которого так нетрудно обидеть».

Через несколько месяцев занятия в Академии возобновились. Елена и Василий вновь могли видеться, бывать в гостях друг у друга. Надеждины оценили и полюбили избранницу сына. Елена поначалу стеснялась, но со временем все чаще стала заходить в их гостеприимный дом, особенно подружившись с младшей сестрой Василия Верочкой. Василий тоже постепенно сблизился с Борисоглебскими. «Знаешь, – писал он Елене, – я с удовольствием заметил, что меня и без твоего тут присутствия тянет к вам, как в родной дом».

В начале 1918 года последовало официальное предложение.

«Да, моя радость, моя Ленуся, теперь ты моя настоящая невеста, и я живо это чувствую. С другой стороны, я вполне сознаю, что недостоин тебя, не стою тебя и не знаю, когда установится между нами равновесие. Кажется мне, что ты больше обогатила меня своим “невестием”, чем я тебя – своим “жениховством”».

Летом 1918 года, когда в Москве стало голодно, Василий Федорович отправил Елену в Тамбовскую губернию к своему дяде – священнику Петру. Сам он работал в Продовольственном комитете, но ощущал день ото дня крепнувшее желание всецело посвятить себя служению Церкви.

Пора нам, Элинька, решаться на подвиг. При первой возможности я принимаю сан священника

«Пора нам, Элинька, решаться на подвиг. При первой возможности я принимаю сан священника. Не пугайся этого, Элинька моя! Наивно мечтать теперь о светском комфорте жизни, и неужели мы этим мечтам будем сознательно отдавать предпочтение пред нашим все-таки возможным счастьем, хоть и необходимо соединенным с нашим обоюдным подвижничеством?»

В марте 1919-го Василий Федорович был вынужден уехать в село Поим Пензенской губернии с сестрой Екатериной и ее маленькими детьми, спасая их от голода. Там он устроился в гимназию преподавателем математики и хлопотал о месте учителя музыки для невесты, подыскивал «хороминку» для своей ненаглядной «Элиньки». Но ту обуревали тревоги и сомнения:

«Грустно! Ты где-то далеко в деревне, которая меня почему-то не тянет, не могу я отказаться от столичной жизни, задохнусь. Единственное утешение, что это временно, ведь не могу же я бросить свою музыку и вообще лишиться ее. Ты подумай, что мне придется бросить свой родной дом, мою мамочку и все, все для тебя! Чувствуешь ли ты это? Осознаешь ли, что в твою жизнь войдет новая, другая жизнь, которую ты любишь ли, будешь ли беречь?

<…> Сегодня ночью не спалось, и вдруг особенно ярко почувствовала нашу связь как таинство. Символ его – кольца на наших руках; мы не разлучены, нет, мы связаны, обручены. Как твоя душа? Твое сердце? Ожила ли душа, окрылилась ли опять? А сердце – готово ли оно для Таинства?»

Василий отвечал:

«Твои вопросы, твои волнения передались мне. У меня тоже в душе несмолкаемая тревога. Элинька моя, я сделаю все, чтобы уменьшить жертвенность твоего замужества и поездки сюда. Не знаю, может быть, я и эгоист большой, что так легко смотрю, по-видимому, на разлуку с родителями, но что же делать? Начнем мы когда-нибудь нашу жизнь, нашу любовь или останемся чахлыми цветами весны, превратившейся в осень?!»

В день венчания 27 апреля 1919 г. Никольский храм у Соломенной сторожки Сомнения рассеялись, Елена наконец решилась. Они повенчались 27 апреля 1919 года в Фомино воскресенье в Никольском храме у Соломенной сторожки в Петровско-Разумовском и сразу после свадьбы уехали в Поим. Василий Федорович преподавал в Поимской гимназии математику, а Елена Сергеевна – музыку. У них появилось много друзей из среды интеллигенции и духовенства. Собирались вечерами в доме священника Иоанна Козлова – сокурсника Василия Федоровича по академии: обсуждали религиозные и философские вопросы, устраивали концерты. Елена и Василий были счастливы…

В 1920 году в Поиме родился первый сын четы Надеждиных – Даниил.

Летом того же года Василий Федорович уехал в Москву, сдал выпускные экзамены (принимались они на квартире одного из преподавателей академии), получил диплом и был удостоен степени кандидата богословия с причислением к первому разряду. Летом 1921 года Святейший Патриарх Тихон рукоположил его в диакона, а 7 июля – во иерея к церкви святителя Николая у Соломенной сторожки. Вот как описывает свое состояние ставшая в тот день матушкой Елена Сергеевна:

Отец Василий Надеждин. 1920-е годы. Петровско-Разумовское «Пишу тебе, мой друг, тебе, стоящему в толпе, такому надмирному среди нас, мирян, такому светлому, осиянному, такому отлученному от нас и вместе с тем излучающему кротость и ласку. Мне так хочется запечатлеть этот новый образ твой и укрепить в своей душе кротость и одухотворенность, отраженные тобой. Так трудно сейчас на жизненном пути, грубеет душа, не взлетает над миром. Грустно мне, и чувствую, что эта грусть – моя духовная бедность. Я должна идти на подвиг рядом с тобой – и как слаба я, как недостойна стоять около прекрасного светлого образа. Я не говорю – рядом с ним: есть область твоей жизни, куда мне нет входа. Хочется верить, что в душе твоей останется и для меня сердечная теплота и внимание. С помощью твоей молитвы и твоей деятельной любви душа моя выправится. Прости… Помолись… Не могу быть среди людей, хочется быть одной и пережить свое новое положение жены священника».

Елена Надеждина. 1920-е годы. Петровско-Разумовское Молодая семья перебралась к родителям Елены в Петровско-Разумовское. Отец Василий с большой ответственностью и радостью приступил к своим пастырским обязанностям. Он ревностно служит, тщательно готовится к проповедям, исповедует, подолгу задерживаясь в храме после службы, создает замечательный хор из прихожан. Паства состояла в основном из семей сотрудников Сельскохозяйственного института^[5], на земле которого был построен храм. Елена Сергеевна за эти годы родила еще троих детей – Павла, Марину и Сергея. Забот, конечно, хватало, но она не оставляла музыку – играла, помогала мужу в организации хора. Часто по вечерам в их доме собиралась молодежь. Василий Федорович и Елена Сергеевна читали и разбирали с ними религиозно-философские и художественные произведения, музицировали.

Из-за слабого здоровья отцу Василию приходилось иногда ездить отдыхать и лечиться в любимый Поим или в Башкирию на кумыс. Печаль расставания супруги изливали в письмах.

«Только неделя прошла, а я уже во сне тебя вижу и все время о тебе думаю – и о ребятах. Вы для меня слиты вместе, ребята – твой ореол, без которого ты для меня немыслима», – писал Василий Федорович своей «милой женушке» из Поима.

Девушки из общины отца Василия, 1920-е годы

Елена Сергеевна отвечала:

«Днем мне некогда собраться с мыслями и остаться с собой, но как только наступает вечер, наша “орава” затихает, я начинаю тосковать. Как на грех вечера стоят изумительно теплые, пахнет рожью издалека, а вблизи нежно пахнут флоксы. Грустно, что лучшие летние дни проходят, летят мимо, мимо в разлуке».

Отец Василий Надеждин с макетом храма святителя Николая у Соломенной сторожки Бабушка всегда относилась серьезно к своему духовному развитию и прислушивалась к наставлениям мужа:

«По твоему совету, дорогой друг, решила причащаться в день своего Ангела. Накануне пошла к исповеди после всенощной. В ожидании очереди стала близ алтаря с левой стороны и старалась “собрать” свою душу. Подняла глаза, и вдруг передо мною встал запрестольный образ Спасителя: матовый, на стекле, кроткий, ясный, излучающий тихую благодать. У меня захолонуло сердце и прониклось истинным ощущением любви к Господу».

При любой возможности она старалась послужить Церкви, выполняла многочисленные поручения мужа. Летом 1925 года, когда он находился на лечении в Башкирии, Елена Сергеевна взяла на себя заботы по организации ремонта кровли храма, обсуждая все вопросы непосредственно с архитектором Ф. О. Шехтелем. Деревянный храм святителя Николая у Соломенной сторожки был построен им в 1916 году как летний, без отопления. Между тем церкви вокруг закрывались, к отцу Василию на службы ходило уже до двух тысяч человек; отопление становилось необходимым. Шехтель вместе с настоятелем пытались решить проблему. Федор Осипович относился к отцу Василию с большим уважением и подарил ему на память макет Никольского храма, который бабушка сохранила и после войны передала в Музей архитектуры имени А. В. Щусева. Этот макет помог в 1997 восстановить разрушенное творение Шехтеля.

Никольский храм у Соломенной сторожки, 1920-е годы Подрастали дети. Елена стремилась дать им христианское воспитание, что было непросто в то время. Малышей водили ко Причастию. Старший сын Даниил рано начал прислуживать в алтаре. Бабушка вспоминала: как-то в день престольного праздника поднялась сильная метель, дорогу замело. Из-за домашних дел Елена Сергеевна не смогла пойти к ранней обедне, но, встав в 8 часов, увидела, что шестилетнего Додика нет в постели: ушел с отцом в снежную бурю…

28 октября 1929 года главу семейства Надеждиных арестовали. Бабушка осталась одна с четырьмя детьми, ожидая появления на свет пятого. Отца Василия сослали на три года в Соловецкий лагерь, но до открытия весенней навигации оставили на материке в Кемском пересыльном пункте, где он, работая на лесозаготовках, заразился сыпным тифом и попал в лагерный лазарет. Елена Сергеевна оставила детей на попечение своей мамы, а сама выехала в Кемь. Сняла комнату на Поповом острове недалеко от лазарета. У отца Василия началась гангрена, состояние его стремительно ухудшалось. Елена Сергеевна ездила в город в поисках необходимых лекарств и продуктов, а потом часами выстаивала на морозе, ожидая приема передач. Простужалась, но о себе не думала.

Последний раз вместе перед разлукой. Петровско-Разумовское. Осень 1929 г.

«Хожу утром и вечером вдоль деревянного забора с проволокой наверху и дохожу до лазарета, где лежит мое кроткое угасающее солнышко. Вижу верхнюю часть замерзшего окна и посылаю привет и молюсь. Вот и все! Ночь проходит в тоске и мучительных снах. Каждый раз, как отворяется дверь нашей квартиры, я смотрю, не пришли ли сказать роковую весть. Что же делать, ну чем я лучше многих, у которых погибли здесь близкие. Надо перенести это испытание.

<…> Вспоминаю всю нашу жизнь. Я так счастлива, что живу здесь и могу помочь ему хоть сколько-нибудь!»

Отец Василий скончался в день рождения Елены Сергеевны. Похоронив его на лагерном кладбище, она вернулась в Москву

Василий Федорович Надеждин скончался 19 февраля 1930 года – в день рождения Елены Сергеевны. Похоронив его на лагерном кладбище, она вернулась в Москву. Тяжело переживала потерю мужа, часто видела его во сне:

«Проснулась я, тяжелая грусть налегла на сердце. Я одна и нет со мной тебя, моего друга, которому могла я поведать душу свою, к кому могла прильнуть усталой головой. Ты благословил меня, дал поцеловать крест, тяжело положил его на мою голову и ушел».

23 мая 1930 года бабушка родила еще одного сына, которого назвали в память об отце Василием. В тот день, как и в день рождения сына Сергея, Сергей Алексеевич Никитин (будущий владыка Стефан), верный друг семьи, пришел в роддом поддержать и поздравить Елену Сергеевну и подарил ей «чудную горшечную розу».

Матушка Елена Сергеевна Надеждина с сыном Василием, 1930 г. Елену Сергеевну по-прежнему окружали близкие и друзья. В доме Борисоглебских-Надеждиных на Соломенной сторожке продолжали собираться духовные чада ее покойного супруга. Однако вскоре последовали аресты. 5 февраля 1933 года арестовали и Елену Сергеевну. Как и отец Василий, она попала в Бутырскую тюрьму. «Никогда я так не молилась, как в тюрьме и в храме в Кеми после смерти мужа». На допросах бабушка держалась достойно и мужественно. Ее ожидала отправка этапом на Север, но благодаря ходатайству Анастасии Николаевны, которая обратилась за помощью к Е. П. Пешковой, в последний момент приговор смягчили, определив местом высылки Саратов, и даже разрешили повидаться перед отъездом с родными. О своем аресте и об этом свидании позже бабушка так вспоминала в письме к сестре отца Василия Верочке, говоря о себе в третьем лице:

Никогда я так не молилась, как в тюрьме и в храме в Кеми после смерти мужа

«Девочка Мариша тогда в страхе плакала: “Мама, куда ты, мама, не уходи, не уходи!” Но она должна была идти в темноту ночи. Так же ушел и отец три года назад. Мать, уходя, не плакала, она шла вслед своему супругу, не вернувшемуся уже более.

<…> Через два с половиной месяца разлуки возвратилась мать ранним утром. Брат открыл дверь и, радостно ахнув, заключил ее в объятия. Она вошла в комнату, где спали дети, накануне простившиеся с ней через решетку. Мать не торопилась будить их, она склонилась перед ликом Спасителя в горячей молитве за тех, кого даровал [ей] и с кем временно разлучил [ее] Он. Затем она встала и тихо подошла к спящему сыну. Он был старший, воспитанный до десяти лет отцом, на лице его была печальная улыбка. С болью вспомнила мать, что именно он получил первую весть о кончине отца!»

В Саратов Елена Сергеевна уехала одна – взять с собой детей ей не разрешили. Их растила Анастасия Николаевна.

«Моя мама терпеливо несла свой подвиг, оставшись одна с пятью детьми. Она никогда не жаловалась, была бодра и решительна, она выхлопотала мне, поехав к Вышинскому, замену 100-верстовой зоной поселение в Саратове. Она была мужественной стойкой женщиной! Запомнились ее слова: “Когда надо помочь человеку в беде, свое – личное – надо отодвинуть на второй план”».

Анастасия Николаевна Борисоглебская с внуками, Петровско-Разумовское, 1930-е годы

Упомянутая выше «замена» позволила бабушке перебраться поближе к Москве – в Каширу. Там она устроилась в школу № 1 учителем музыки и пения. Давала и частные уроки, чтобы помогать семье. Жила в здании школы в маленькой комнатке.

Урок сольфеджио в 6 «Д» классе школы № 1 г. Каширы, 1930-е годы

Обосновавшись на новом месте, Елена Сергеевна смогла взять к себе младшего сына Василия. Старшие дети приезжали на выходные и на каникулы. Иногда вырывалась в Москву и Елена Сергеевна. Но как воспитывать детей, если видишь их несколько раз в месяц? Выручали письма.

«Я в последнее время много о тебе думаю. Я хотела бы, чтобы ты прочел это письмо не наспех, а подумал бы о том, что я хочу тебе сказать. Садовник ухаживает за молодым деревом, и когда оно кривится, то он с любовью его укрепляет, ставит ему подпорку, врывает ее крепко в землю и подвязывает деревце. Так и мать, опытом жизненным вросшая в землю, хочет выправить свое дитя с любовью, но и с твердостью, так как непокорство и непослушание являются как бы расхищающим ветром. “Я сам!” – этот возглас был с малых лет, но мать тихо умиряла своеволие. Сейчас, уже в возрасте семнадцати лет, хочется уберечь молодую неопытную душу. Воспитать, возрастить ее, запечатлеть в ней в этот век материализма светлый лик Христа Бога, чтобы перед тобой встал вопрос о крепкой светлой личности, о воспитании воли, о честности, о стремлении к добру», – обращалась Елена Сергеевна к Даниилу.

В ссылке большим утешением для бабушки было посещение богослужений

В ссылке большим утешением для бабушки было посещение богослужений.

«В полумраке кладбищенского храма города Каширы на середине стоит плащаница. Горят лампады. Тонкая фигура в темном подряснике изредка появляется у плащаницы. Бодрствует пастырь. Он с благоговением тщательно оправляет лампады, и они сияют – кроткие и чистые. Я и сын пришли около 12 часов ночи и сидим на скамье. Зябко. Ждем службы погребения Христа. Пастырь читает акафист Страстям. Его поседевшие раньше времени волосы обрамляют лицо, полное одухотворенности. Началась служба. Близится рассвет – и еще тише на душе, все земное умерло. Дух утончен, плоть побеждена. Сердце теплится молитвой: “Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе!” Сияет в окне рассвет, с тихим пением “Святый Боже” обходим вокруг храма за плащаницей. Впереди с фонарем Даниил (сын). Дай ему, Боже, сохранить любовь ко Христу! Тишина утра глубокая, но где-то начинают просыпаться птицы».

Тогда же в Кашире отбывал ссылку игумен Митрофан (Тихонов)^[6]. По воспоминаниям бабушки, она в эти годы находилась под его духовным руководством.

Игумен Митрофан (Тихонов) Летом 1937 года Елену Сергеевну постигло еще одно горе: утонул Даниил. Он только что окончил школу и готовился к поступлению в университет. Друг семьи Т. А. Букреева писала скорбящей матери:

«Для вас всех сейчас как бы снова раскрылась завеса между нашей земной и небесной жизнью, и Вы не только видите открытые Врата Небесные, но сами только что проводили туда Вашего любимого первенца. Какое это великое и дивное Таинство, но сколько нужно сил, чтобы сердце вынесло: видно у Вас, дорогая Елена Сергеевна, великий запас духовных сил и веры. Но как здесь, на земле, все пережить Вашему материнскому сердцу!»

Осенью 1940 года призвали в армию второго по старшинству сына Павла, попавшего на Дальний Восток. Елена Сергеевна горевала и просила утешения и молитв у отца Митрофана. Павел писал ей:

«Хорошо, очень хорошо я помню вечер в ноябре, кажется пятого, когда я приехал к тебе в Каширу. Если б ты знала, как я бесконечно был счастлив, как дорога мне была маленькая комнатка, и ты хлопотала вокруг меня: какая нежная любовь чувствовалась в этих хлопотах, и я тогда не понимал любви матери. И вот теперь я глубоко уважаю и понимаю материнскую любовь и не в силах наградить тебя за нежное отношение».

Началась Великая Отечественная война. Елена Сергеевна решила сделать попытку перебраться в Москву. Пришла в районное отделение милиции, где ей сказали: «Ну, Надеждина, молись своему Богу! Сын твой в Красной Армии – только поэтому и можем тебя прописать». Павел воевал на Дальнем Востоке, был ранен.

Наконец-то Елена Сергеевна с Васей вернулись в родной дом на Соломенной сторожке, радостно встреченные Анастасией Николаевной, Сережей и Мариной. Школы в 1941 году не работали, дети младшего школьного возраста (в эту категорию попадал и Вася) подлежали обязательной эвакуации без родителей. Елена Сергеевна, уже достаточно настрадавшаяся в разлуке с близкими, строго-настрого приказала Васе сидеть дома и никому не показываться. Как и все москвичи, Надеждины мерзли, голодали…

При общении с прихожанами отца Василия, которые еще оставались на свободе, приходилось соблюдать конспирацию

На следующий год учебные заведения открылись, ребята пошли учиться, а старшие еще и работали – Марина в госпитале, Сергей на лесозаготовках. Елена Сергеевна устроилась преподавателем пения в среднюю школу № 218. Выручали и частные уроки. С возвращением в Москву возобновилась связь с друзьями, с теми из прихожан отца Василия, кто еще оставался на свободе. Приходилось соблюдать конспирацию. Почти до самой смерти бабушки на ее имя приходили письма без обратного адреса на конвертах, а дети порой даже не догадывались, от кого получали гостинцы.

Богослужения в Никольском храме на Соломенной сторожке прекратились. Елена Сергеевна ходила на службы в другие храмы – благо не все они были закрыты. Через надежных знакомых доставала книги духовного содержания. Молитвы, акафисты переписывались от руки. 27 июля 1944 года бабушка записала в дневнике:

«Мне пятьдесят один год! Я пережила многое, была как жена священника в ссылке, в тюрьме, в разлуке с детьми, но за все скорби благодарю Бога! Я познала Христа в скорби под духовным руководством владыки Варфоломея и игумена Митрофана, познала, что есть духовная жизнь. Я прочла дивные творения оптинских и афонских старцев, изучила литургию, приобрела слезы покаяния и теплоту молитвы. Очень помог мне епископ Феофан – “Что есть духовная жизнь” и епископ Игнатий (Брянчанинов). Страдание очистило меня. Как я несла свою обязанность жены священника – матушки? Как я воспитывала детей? Это два важных вопроса! Как шел рост моей духовной жизни?»

А через несколько лет в дневнике появилась следующая запись:

«Вновь перечитав заметку от 27 июля 1944 года, я смущена несколько гордым тоном утверждения. Видимо, волна духовной жизни коснулась, но сегодня опять искания, немощь, трудность пути!»

Урок музыки в ДМШ Тимирязевского района, ученица Майя Федосеева, педагог Е. С. Надеждина, 1949 г. В 1946 году Елена Сергеевна поступила на работу в Детскую музыкальную школу Тимирязевского района, где и трудилась до пенсии. Дети выросли. «Милая труженица» Анастасия Николаевна умерла еще во время войны – зимой 1943-го.

В середине 1960-х годов деревянные домики Петровско-Разумовского начали сносить, участки, взятые в долгосрочную аренду, отобрали, а местных жителей переселили в многоэтажки. В новый дом на Большой Садовой улице вместе с бабушкой переехал старинный рояль. Она давала уроки и играла для себя, для детей и внуков, для многочисленных гостей, приходивших в ее уютную комнатку за советом и утешением. Свободное время посвящала чтению, ходила на концерты классической музыки, на выставки, в музеи. Очень высоко ценила она творчество П. Д. Корина, несколько раз была в его мастерской еще при жизни художника, хорошо помнившего отца Василия, а в 1970-х годах приводила в музей-квартиру Павла Дмитриевича детей и племянников, стремясь приобщить их к той – «уходящей» – Руси.

В 1968 году Елене Сергеевне суждено было похоронить единственную дочь Марину. Остались только воспоминания – об игре с ней в четыре руки, о светлой ее улыбке, о том, как Марина на госэкзамене по научному коммунизму в университете на вопрос: «Ваше отношение к религии?» – твердо ответила: «Положительное»…

Елена Сергеевна Надеждина с дочерью Мариной и сыном Василием, 1950-е годы

Господь никогда не оставлял бабушку без мудрых наставников. Она строго оценивала свою жизнь, советовалась по духовным вопросам с епископом Можайским Стефаном (Никитиным)^[7] – давним другом отца Василия и крестным отцом сына Сергея.

«О Боге говорите с детьми осторожнее. <…> Господь милосерд, и у каждого человека свой путь. Ведь нельзя же считать и Ваших детей, и Леру^[8] неспособными к добру и к развитию. <….> Мы, правда, упустили их, но, повторяю, у них, как и у большинства молодых людей, особый путь, и Господь должен их помиловать. А мы должны неуклонно молиться <…> и просить прощения, что были нерадивы в свое время. А может быть, мы и делали, что могли. Но ведь не от наших слов загорается вера – это тайна Божия. Помните, как у апостола Марка: “Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем, и как семя всходит и растет, не знает он; ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе; когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва” (Мк. 4: 26–29)», – утешал и поучал бабушку владыка Стефан, тогда еще отец Сергий.

Епископ Стефан (Никитин) Семя было брошено: Елена Сергеевна позаботилась о том, чтобы всех ее внуков крестили в раннем детстве – одних дома, других тайно в храме. Она старалась сделать для нас все что могла. И молилась, и продолжает молиться…

На закате земной жизни бабушка составила список «книг духовного содержания, мною любимых за последние годы». Их оказалось более семидесяти – в том числе Добротолюбие, сочинения епископа Игнатия (Брянчанинова), творения Василия Великого и Иоанна Златоуста, «Столп и утверждение истины» отца Павла Флоренского… Тогда же Господь послал бабушке замечательного духовника – отца Тихона Пелиха^[9]. Нечасто удавалось добираться до него, силы уже были не те, но каждый раз духовное общение с ним оставляло неизгладимый след:

«Я переступила порог и очутилась в келье батюшки. Все здесь полно молитвы, святыни. В левом углу много икон, больших и маленьких, и я особо заметила одну икону Божией Матери.

– Как Вы хотите, беседу или исповедь?

– Исповедь, батюшка!

– Ведь Вы не были года два, три?

Батюшка надел епитрахиль, положил крест и Евангелие на аналой. Стал сосредоточенно читать молитву перед исповедью.

– Станьте на коленочки!

Сам сел в глубокое кресло. <…>

– О детях болит душа!

– Утром проснетесь, прочтите те молитвы, которые помните, <…> а потом благословите заочно каждого сына иконочкой Божией Матери “Взыскание погибших”, вот этой.

Он взял ту самую икону, которая мне сразу бросилась в глаза.

– Купите себе ее и каждое утро благословляйте своих сыновей, и вечером тоже. Ложитесь спать и читайте молитву Иисусову с четками, пока не заснете. Евангелие читайте ежедневно и размышляйте, так ли живете. Кто приходит к Вам, не оставляйте без внимания. На вопросы о Боге отвечать надо как сумеете: напишут Вам – без ответа не оставлять, не отталкивать!»

Священномученик Василий Надеждин Лето бабушка часто проводила у младшего сына Василия на Хованихе и в поселке Немчиновка под Москвой. Много гуляла с внуками, любовалась природой. Здесь ее навещали духовные друзья. Отсюда она ездила в храм Покрова Пресвятой Богородицы в Акулово, нынешний почетный настоятель которого отец Валериан Кречетов^[10] стал последним ее духовником.

С особой благодарностью мы чтим ее за то, что составила она жизнеописание отца Василия^[11], чудом сберегла для нас и для будущих поколений его дневники, письма, фотографии, воспоминания о подвижниках благочестия ХХ века.

Елена Сергеевна Надеждина умерла 22 ноября 1974 года в день иконы Божией Матери «Скоропослушница». Отпевали ее в храме Илии Обыденного, а похоронили в селе Ромашкове, в окрестностях которого она так любила гулять, отдыхая в Немчиновке. Многие пришли проститься с ней. Падал снег, было холодно. Постаревшие певчие из хора отца Василия с Соломенной сторожки пели «Со святыми упокой…»

***

Хочется завершить это повествование воспоминаниями нашей двоюродной сестры, полной тезки бабушки Елены Сергеевны Надеждиной:

– Не получается у меня связный рассказ о бабушке, опишу эпизоды.

Бабушка всегда носила сарафан и блузку с брошью у ворота.

Волшебный мир стаккато и легато жил в ней

Она не была мастерицей рассказывать. Скорее, у нее были короткие реплики. Боюсь, у меня в голове они переплелись с рассказами других людей. И про Бутырскую тюрьму, и про Каширу, и про розы, которые выращивал ее папа, и про рояль, на котором все стали играть по-другому, не как ее учили. Волшебный мир стаккато и легато жил в ней. Скорость отрыва пальца от клавиши меняла впечатление от музыки. Я и теперь, слушая пианистов, слежу за этой скоростью. Как-то у родителей был выбор, учить ли меня английскому языку или музыке. Бабушка сказала, вздыхая: “У нее есть музыкальность, а слух, если учить, может развиться”.

В другой раз бабушка рассказала, что куда-то ехала на электричке (не помню куда) и вдруг увидела маленькую церковь в окошко. Она вышла из электрички, дошла до этой церкви и молилась за своих троих сыновей.

Когда мы жили уже на Большой Грузинской, я ходила навещать бабушку на Садовое. Ее комната сохраняла часть очарования с Дачного. В ней было все старинное и настоящее. У нее были красивые альбомы по искусству, мы их рассматривали. Не помню, какие именно были художники. Бабушка спрашивала, не надо ли меня угостить чем-нибудь, я, будучи обжорой, соглашалась. Но из еды у нее была овсянка на воде.

Стыдно признаться, но иногда мама ругала папу за то, что он дает бабушке деньги, а она их тратит на альбомы. Кроме альбомов, ей ничего не было нужно – овсянка на воде и сарафан.

Елена Сергеевна Надеждина, Петровско-Разумовское, сентябрь 1923 г.