Воевать за идею – не грех

Рассказ русского добровольца, защищавшего Косово

— Скажи, Михаил, ты наемник?  

— Нет! — Резко, с обидой. - Наемник воюет за деньги. Ни я, ни один из русских, кто был со мной, не получили за свою службу в Югославии ни копейки и не стремились к этому. Наемнику все равно, кого убивать. Мне — нет. Да и вообще разве можно убивать за деньги?! Это же грех.  

— А за идею убивать не грешно?  

— Воевать за идею, — поправляет он, — не грех.  

— В чем состояла твоя идея?  

— Помочь нашим единоверцам, братьям-сербам. Это, если хочешь, был зов души, сердца. Это святое. На них ополчилась вся Европа. Албанцы и косовары — лишь инструмент большой, грязной и коварной политики разрушения Югославии, унижения православных сербов…  

Мы встретились в маленьком зеленом сквере Замоскворечья. Он улыбнулся, видимо из вежливости, но улыбка не растопила лед. Говорить с незнакомым журналистом он остерегался: ваш брат такого понаписал и про Боснию, и про Косово, и про нас, добровольцев то есть… Понимаю, соглашаюсь, но не сдаюсь, и лед постепенно тает…  

— А что тебя толкнуло на эту поездку?

Снова пауза. Смотрит на меня, как на допросе, буравит насквозь. Потом откидывается, улыбается и на мой вопрос отвечает своим:  

— А что побудило твоего отца написать письмо Сталину с просьбой отправить его, кинооператора и журналиста на гражданскую войну в Испанию?  

Развожу руками: все ясно.  

— Стало быть, за идею. А тут говорили, что добровольцами в Югославию отправлялись одни безработные, чуть ли не бомжи, неудачники в семейной жизни…  

— Там, — он сделал паузу, чтобы подчеркнуть это слово, — я таких не встречал.  

— А как у тебя с работой?  

— Сейчас безработный. А уезжал с очень хорошего места. Все было в порядке.  

— Вся западная пресса была забита сообщениями об этнических чистках в Косово, даже проходила информация о том, что в них принимали участие «русские наемники».  

Снова укоризненный взгляд — это за «наемника». Но ведь не мои слова, так, мол, писали.  

— Хочешь правду? Мою правду? Вранье это все!  

И начинает долгий рассказ о «его правде», о той, которую он видел своими глазами, которую пережил сам.  

Жена поначалу «не пускала». Если бы речь шла о России, говорила она, я смогла бы понять, а Югославия — слишком далеко, страшно и непонятно. Ему-то все было понятно. Убеждал, как мог. Убедил, даже рюкзак на дорожку собирала. А сынишка… Он был в восторге: «Папка на войну едет!».  

— Лично я считаю, — говорит Михаил, — что Россия — это больше, чем государство, что там, в Югославии, проходит ее дальняя граница, наша духовная граница, и ее, эту границу, надо защищать. Еще Михаил Булгаков устами генерала Чарноты в «Беге» говорил: «Россия не вмещается в шляпу, господа нищие. Ее никто не подаст. Я буду сидеть у ворот рая и просить. Просить Родину, и никто не подаст». Поэтому и я считаю, что родина наша славянская не вмещается в шляпу, и никто нам не подаст ее. Отнять, отколоть от нее куски — да, тут охотников много. Поэтому не поехать туда воевать за сербов лично я просто не мог. Мои ребята, с которыми я воевал, — тоже. Уж за кого-кого, а за сербов…  

— Как добирались в Югославию, в чем была главная сложность?  

— В нехватке денег на дорогу. Рванулся было к американскому посольству: в дни его «осады» во время бомбардировок Югославии там было столько вербовщиков! Там же и пожертвования собирали. И зюгановцы, и жириновцы, и зр-эн-евцы, и анпиловцы, и из той же «Памяти». Все перегрызлись между собой. И знаешь, ни у кого из этих «патриотов-интернационалистов» ни копейки для нас не нашлось, даже несмотря на мои боснийские документы. Я ведь и там, в Боснии, успел уже повоевать. Куда, в чей карман утекли эти пожертвования, одному Богу известно.  

— И чем же все кончилось?  

— По-нашему, по-братски, по-российски. Начальник одного из моих «однополчан» — фирма у него тут небольшая, — когда узнал, что нам не на что добираться до Югославии, тотчас сам выложил деньги на стол. И пожалел еще: если бы не бизнес, да не беременная жена, махнул бы с нами. Я ему верю.  

— Сколько вас было в одной части?  

— Русских 12 человек. Больше не положено. Таков был приказ сверху. Наверное, из политических соображений. Честно говоря, сербы побаивались больших скоплений русских воинов. Помнишь гумилевскую теорию о «пассионариях» — людях, склонных к риску, которые его ищут, любят играть со смертью? Так вот, если таких — а наши как раз и были такими — соберется человек сорок-пятьдесят, они способны на очень многое, но начинают действовать самостоятельно, сами ищут противника, не следуют приказам командования, даже игнорируют их. Наши вытворяли иногда вещи хотя и лихие, но просто безумные.  

Твоим коллегам об этом вряд ли известно, ведь о нас писали только в политических комментариях, да всякие гадости, ложь. Один отряд — тоже из двенадцати россиян — преследовал банду аоковцев из трехсот головорезов, а те ушли через границу в Албанию, в свой тренировочный лагерь, где американские инструкторы дрессировали всю эту нечисть. Они думали, что мы остановимся. Наши же наплевали на границу, ворвались в их лагерь — а это километра три за кордоном - разогнали и ополовинили всю эту банду. Остальные просто с визгом разбежались. Американцы — их было человек сорок — оказались покрепче, схватились за оружие, вступили в бой. Наши и им дали прикурить. Тогда те вызвали по рации на подмогу вертолеты «Апач». Ребята врезали по одному из гранатомета и завалили. Второй драпанул. Потом американцы врали, что-де «неисправный» был вертолет. Про бой умолчали — стыдно было. А наши ушли без потерь. Но за такую «инициативу» всыпали нам крепко: в этой войне политический фактор играл чрезмерно большую роль.  

— Не могу удержаться от банального вопроса: страшно бывало?  

— Скрывать не буду, бывало страшно. Но не в бою. Как у других, не знаю. Скажу о себе. Когда идешь в бой, у тебя есть задача, поставленная командиром: выбить противника, ликвидировать огневую точку, освободить населенный пункт, ну и так далее, вариантов много. Ты идешь, и, в силу своих способностей и везения, стремишься выполнить эту задачу. Ты становишься тем самым «пассионарием». Нечто такое, что выше тебя, опьяняет, влечет, и начинаешь принимать решения автоматически. Включаются инстинкты. Сказывается и опыт, и внутренняя готовность к поступку. И только потом, когда стресс боя позади, замечаешь, что у тебя расстреляно пять или шесть рожков, что у тебя на пальцах по три кольца с чекой от гранат, брошенных тобой в горячке схватки, а порой и что сочится кровь. А когда это случилось, в какой момент ты все это сделал, — не вспомнить. И тут-то охватывает страх, и по спине ползет запоздалый холод от того, что могло бы произойти, но, к счастью, не произошло.  

— Расстреливать врагов не приходилось?  

— Не приведи Господь!  

— А присутствовать при расстрелах?  

— Хочешь верь, хочешь нет, твое дело. — Он снова заводится, видимо, достали с подобными вопросами, стучит ладонью по сердцу. — Говорю тебе, что в сербской армии был железный приказ: никого не расстреливать, раненых не добивать, всех захваченных бандитов сдавать полиции. Даже пойманных с оружием в руках. Этими приказами мы в какой-то степени были повязаны. В нас стреляют, мы с сербами окружаем бандитов, разоружаем их, кто-то в пылу схватки хочет свести с ними счеты, а тебя хватают за руку: ты что, с ума сошел, приказа не знаешь?! Ну, чертыхнется солдат, плюнет и… подчинится. Вот тебе и «этнические чистки»!  

— Значит, ты настаиваешь, что таких чисток не было?  

— Я уже говорил и повторяю: это грязное вранье. Могу говорить то, о чем знаю из собственного опыта. Тот, кто знакомился с историей Югославии, и особенно Косово, помнит, когда и почему появились там албанцы, как они вели себя там, чем занимались, как вытесняли сербов с их исконных земель, истребляли их физически, рушили их храмы. А в последнее время, когда была создана эта бандитская «Армия освобождения Косово», когда их главари вроде Хашима Тачи, подобно Шамилю Басаеву в Чечне, надели приличные костюмы и возомнили себя политиками, они решили, что их час настал. Они стали под прикрытием АОК «просачиваться» в Косово, развязали там настоящий антисербский террор. Тогда-то в Косово и вошла сербская армия, ударила по аоковцам. Те разбежались: по горам и лесам да за границу. Началась партизанщина, а точнее — самый откровенный бандитизм. И тут же появились «советнички» из НАТО, стали наскоро натаскивать их да вооружать. К ним примкнули наемники, слетелись европейские и американские албанцы, прошедшие службу в их армиях, спецназе. И пошло-поехало! Их забрасывали в Косово, они создавали там по лесам и горам тайники с оружием, боеприпасами, продовольствием — сколько таких «точек» я видел своими глазами!  

— Откуда ты знаешь, что в их рядах были иностранцы?  

— Ну, мы же не лопухи! Во-первых, по радиоперехвату слушали их переговоры со своими базами в Албании и еще где-то за пределами Косово. Кстати, среди них были и чеченцы. Со мной служил парень с Северного Кавказа, он знал их язык и засек разговоры. Так вот с ними воевали спецы высшего класса. И стреляли снайперски. Метров с трехсот в циферблат наручных часов попадали! Аоковец на такое не способен. Во-вторых, скажу тебе, что в отличие от них албанцы или косовары — воины плевые, да к тому же трусы. Чуть что — бегут или руки вверх, знают же, что их не расстреляют. Приходилось сдавать их в полицию, как приказано…  

— А когда они брали в плен сербов или такого добровольца, как ты, что с ними делали?  

— Твоим читателям лучше об этом не знать.  

— И все же…  

— Ладно, ты сам просил. Одного мы нашли сидящем на коле — прямо на обочине, чтобы мы не прошли мимо. Весь истерзан, изувечен, и на коле. Кстати, сажать пленных на кол для аоковцев — дело привычное. Иногда мы входили в деревню, а вдоль дороги — с десяток таких колов с жертвами: местные жители-сербы, захваченные в плен солдаты, кто-то еще жив… Освободители!  

Другого, из наших, хотя и не русского, собирали по частям по всей деревне. Тоже сделано умышленно, в устрашение. Не хочу об этом. Скажу одно: с этими, с позволения сказать, людьми сейчас обнимается вся Европа и Америка, их защищала вся военная машина НАТО, все политики Запада. Хочу надеяться, что рано или поздно там поймут, с кем связались. Хотя… Политика!  

— Про наемников-иностранцев. В чью пользу было соотношение «вы—они»?  

— Натовцы и наемники — вояки настоящие. Но с нами им тоже было трудновато: когда они узнавали, что среди сербов есть еще и русские, предпочитали не ввязываться в бой. Поверь — не хвастаюсь, это вполне объективно. Иногда мы вдесятером шли против сотни аоковцев. Да и потом у нас же был радиоперехват, мы слышали, какого они о нас мнения.  

— Как относились к вам сербы?  

— Если бы я был посентиментальнее, пустил бы сейчас слезу. Это трудно описать, но ощущалось во всем. Слово «братушка» было там не просто обращением, а как в той песне: «Дороже всех красивых слов». Они же понимали, что мы пришли к ним не ракию пить, а воевать за них, помогать им, может быть, и ценой жизни. Пусть это патетика. Не люблю ее. Но куда денешься! Так было. И знаешь, в нас видели всю нашу страну. Братскую страну, братский народ. Было и радостно, и горестно. Радостно потому, что так оно и было — мы представляли часть нашего народа, который, я уверен, поддержал бы нас. А горестно оттого, что из-за политических соображений мы отдали наших братьев-славян на растерзание аоковцев и стоящих за ними натовцев.  

— Какое, помимо боев, самое сильное впечатление от пребывания в Косово?  

— Уход из Косово вместе с югославской армией. 11 июня нам сообщили, что подписан договор, и Югославия должна вывести оттуда свои войска. Наша бригада уходила одной из последних. Ехали через Приштину. Ее уже заняли англичане. Едем колонной по правой стороне улицы, левая занята английской техникой. Англичане смотрят на нашу колонну с плохо скрываемым опасением и удивлением: откуда же столько техники? Ведь, как трубила их пропаганда, бомбардировки разгромили чуть ли не всю югославскую армию!  

И вот идут по Приштине наши танки Т-34, Т-72, Т-80, гаубицы, самоходки, бронетранспортеры с пехотой, снова танки. Над каждой машиной знамена: трехцветные — югославские, с золотыми крестами — православные боснийские, хоругви с ликами святых, есть и знамена царя Душана с двуглавыми белыми орлами. Словно вся история Сербии идет вместе со своим войском. Казалось, все сербское население вышло прощаться со своими защитниками: суровые лица мужчин, плачущие женщины. Сербы-солдаты молча сидят на броне, помахивают оружием. Они уходят проданные и обманутые своим президентом, Европой, нашими политиками. Но с высоко поднятой головой, непобежденные и наверняка с надеждой на то, что настанет день, когда они вернутся…