Ласкатели слуха

Любовь не радуется неправде, а сорадуется истине.
(1 Кор. 13: 6)

Гуманитарное лжехристианство с одним бессмысленным всепрощением своим, со своим космополитизмом – без ясного догмата, с проповедью любви без проповеди «страха Божия и веры»; без обрядов, живописующих нам самую суть правильного учения… – такое христианство есть всё та же революция, сколько ни источай она меду. При таком христианстве ни воевать нельзя, ни государством править; и Богу молиться незачем… Такое христианство может только ускорить всеразрушение. Оно и в кротости своей преступно…

К. Леонтьев. Розовое христианство

Питер Брейгель Старший. Притча о слепых. 1568 год

Представьте себе ситуацию: что бы ребенок ни вытворил, мама за всё гладит по головке. Чашку разбил – ничего страшного, конфеты съел до обеда – молодец, двойку получил – с кем не бывает. Дальше – больше. Стал толстым, потому что никто не ограничивал в еде, в школе ничему не выучился, потому что не заставляли. Ну а там нарушил правила дорожного движения – ибо он не привык соблюдать правила – и оказался под машиной.

Добрая мама, не правда ли?

А нам сейчас пытаются внушить идею «добренького Бога».

Я достаточно долго посещала протестантскую общину в ранней молодости, чтобы о протестантизме сложилось четкое мнение. Один из главных камней преткновения для меня была иллюзорность многих положений, отсутствие трезвого взгляда на вещи, розовые очки. «Мы спасены», – твердили мне. Ах, как хотелось в это поверить и радоваться вместе со всеми. Но не получалось. Внутри мучительно и властно шевелилось сомнение. Не могла я согласиться и с отсутствием поста и вообще аскетики. Причем я никогда не имела аскетических склонностей и одним из главных удовольствий в жизни считала вкусный торт и болтовню с подругами. А уж когда решила повторно креститься в «Новой жизни» (я крещена в младенчестве), меня так закрутило, что я ощущала почти физическую муку. И когда причастилась в Православной Церкви, не признавшись на исповеди, что хожу к протестантам, мне было реально очень плохо.

Когда я пришла на первую исповедь, прекратив посещать собрания, духовный отец сказал мне: «Как же крепко молился за тебя Ангел-Хранитель». Так вот кто удерживал меня от опрометчивых и кощунственных поступков, вот кто не давал радоваться ложной радостью, вот кто потихонечку подводил к узкой стезе и внушал такие тяжкие для меня мысли о посте. Ангел-Хранитель! В юности я ощущала его присутствие как невидимую стену, о которую я часто больно билась. Как мне хотелось разбить ее! Как она ранила меня! Но разбивалась я сама. Позже его охрана ощущалась не так мучительно и порой радостно. Ангел оставался всё тот же, неизменный. Это менялась я и мое отношение ко многим вещам.

Как-то раз, лет в пятнадцать, я каталась на велосипеде в лесопарке и вдруг поняла, что не могу затормозить. Я летела в обрыв и кричала маме: «Я не могу остановиться!» В последнюю минуту велосипед схватил и бросил наземь муж маминой подруги. Я лежу на земле, ударилась головой, колени и ладони в крови, у дяди Юры колени разбиты, но все счастливы: еще секунда – и костей бы не собрали. Спасение было очевидным, но болезненным.

А сейчас нам пытаются внушить идею легкого, безболезненного, приятного во всех отношениях спасения. Причем далеко не только протестанты.

Многие теперь выше поста и правил. Они, понимаешь, начинают прямо сразу с любви.

Аскетика, даже в гомеопатических дозах, объявляется пережитком прошлого. Многие теперь выше поста и правил. Они, понимаешь, начинают прямо сразу с любви. И плоть им не мешает.

В начале XX века одна серьезная женщина возмущалась, почему Оптинский старец долго не принимает посетителей с тяжелыми проблемами, а часами поит чаем и кормит конфетами двух фабричных легкомысленных девушек. Старец ответил, что хочет оградить их от плохой дорожки и удерживает около себя лаской и чаем с конфетами. И на примере отца Алексия Мечева тоже видно, что чем дальше от Церкви человек, тем больше внешней ласки и снисходительности он к нему применяет. А к близким духовным чадам он был строг, но любил их, конечно, не меньше.

Мы все когда-то стояли на церковном пороге и нуждались в ласке и духовном молоке. У всех разная мера и разные темпы развития. Но неужели мы никогда не захотим пойти дальше чая с конфетами и увидеть сокровища более драгоценные?

«Ты не представляешь, какая это радость – переломить себя, доказать себе, что ты можешь!»

Дети как-то пришли с урока французского и сказали разочарованно: «Выучишь три слова, а тебе за это стикерс дают: “Молодец, мальчик, умница!” Как будто мы идиоты». Легкие достижения их не радовали. Брат специально решил добиться успехов в беге, к которому никто в нашей семье не приспособлен, чтобы вкусить сладость трудной победы. «Ты не представляешь, какая это радость – переломить себя, доказать себе, что ты можешь! Что там плавание и подтягивания – я с детства это умею, а вот бег, мучительный бег, который не люблю, только он приносит радость».

В британских школах сейчас просто культ счастья: главное, чтобы дети радовались, не расстраивались, не переживали о неудачах, не перенапрягались, не сравнивали себя с другими, имели хорошую самооценку. Как их боятся напрячь и расстроить! Я не осуждаю такой подход, в нем много есть доброго, но с боязнью перенапрячь и расстроить здесь явно перебарщивают. В конце концов, в этом выражается не избыток, а недостаток любви: чтобы не вступать в конфликт и лишний раз не расстраивать детей, учителя себя ограждают от неприятной необходимости заставлять и мотивировать, а детей лишают достижений и сладости победы, не говоря уж о том, что растут они не подготовленными к жизни. И вот попадает такой тепличный ребенок в холод обычной жизни и испытывает шок: он-то думал, что всё вокруг для его счастья, а тут приходится заниматься скучной нетворческой малооплачиваемой работой, потому что вся хорошая работа у тех, кто всё детство и юность трудился не жалея сил, у выпускников строгих частных школ, а также у китайцев и индусов, в чьих семьях культ образования и труда. Пока массы усыпляют видимостью легкой и счастливой жизни, в частных школах по старинке культивируют трудолюбие и строгую дисциплину. Консервативные слои населения оперируют таким понятием, как «tough love» – «строгая любовь».

Вспомним мультфильм «Побег из курятника». До некоторых кур доходит, что их кормят и холят не для их счастья, а для чужого стола. Умные прекращают наедаться и начинают заниматься спортом, чтобы сбросить вес и научиться летать.

Помощница знай кивает, улыбается и приговаривает: «Good! Excellent! Good! Great!»

Я преподавала английский язык как иностранный несколько лет. Как-то пришлось заменять заболевшего преподавателя. Помощница преподавателя продемонстрировала, как они готовят студентов к устному экзамену. Экзамен проводится парно. И вот сидят две студентки, одна из Польши, другая из Бангладеш, и что-то беспомощно лопочут, текст записи не понимают, отвечают невпопад, а помощница знай кивает себе, улыбается и приговаривает: «Good! Excellent! Good! Great!» Это как надо не уважать людей, которые тебе доверяют и от тебя зависят, чтобы довести их до полного провала экзаменов, лишь бы не расстраивать! Мне часто жаловались поляки, русские, китайцы и латыши, что такое отношение преподавателя их ранит, что они хотят здоровой критики и реальных успехов, а не елейных улыбок. «Никогда не знаешь, правда ли ты хорошо ответил или тебя за дурака держат». Зато бумага о проваленном экзамене придет вне зависимости от того, верили вы в успех или нет. Бумагу эту студенты получают наедине, и воспоминания о вечно улыбающемся преподавателе едва ли их утешат.

Если уж на обычный экзамен страшно идти неготовым, что уж говорить о Великом Экзамене, который нам всем предстоит пройти?

Спрячет ли нас от Суда либеральный проповедник?

Читала где-то, что безопаснее нам мыслить, как Николай Чудотворец и прочие отцы Церкви, чем как выбранный по своей прихоти учитель. Если угодник Божий в чем-то ошибался – нам безопасно будет за его спиной. А спрячет ли нас от Суда либеральный проповедник? Не бесполезно ли будет нам показывать в его сторону: «Я ошибался с ним»? Где обрящется он – и мы вместе с ним?

Близкий человек как-то рассуждал: вот, езжу в метро, вижу буддистов, такие умиротворенные лица, такая доброжелательность, а православные какие-то немирные, то обругают, то смотрят косо.

А я сказала: «Ну, мы-то в начале пути: немудрено, что дерганные. А когда горе случится или умирать будешь, кого позовешь: Будду или Христа? Спасут ли тебя мирные буддисты?» Задумался.

Даже если сто раз сказать «халва», во рту сладко не станет.

Мы можем внушить себе, что выиграли миллион, – а что толку, если за квартиру платить по-прежнему нечем?

Можно верить в то, что, выпрыгнув с десятого этажа, полетим вверх, – но есть объективная реальность, и полетим мы вниз.

Раковому больному нужна химиотерапия, а не сахарный сироп.

Никто не заставит нас выбирать узкий или широкий путь.

Выбор за нами.