Поднять русское слово к свету

В 2009 году решением Священного Синода Русской Православной Церкви была учреждена ежегодная Патриаршая литературная премия имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия «За значительный вклад в развитие русской литературы». Впервые она была вручена 26 мая 2011 года писателю Владимиру Крупину. В 2012 году лауреатами стали Олеся Николаева и Виктор Николаев, в 2013-м – Алексей Варламов, Юрий Лощиц и Станислав Куняев, в 2014-м – Валерий Ганичев, Валентин Курбатов и протоиерей Николай Агафонов, в 2015-м – Юрий Бондарев, Юрий Кублановский и Александр Сегень.

Мы продолжаем серию бесед писателя и лауреата премии Александра Сегеня с теми, кому выпала честь получить из рук Патриарха Московского и всея Руси эту высокую награду. Сегодняшний его собеседник – известный русский критик, литературовед и прозаик Валентин Курбатов, автор книг о Викторе Астафьеве, Валентине Распутине, Михаиле Пришвине, Семене Гейченко и многих других.

29 сентября у Валентина Яковлевича день рождения. Поздравляем его, желаем многая лета и помощи Божией в его трудах.

Валентин Яковлевич Курбатов

– Валентин Яковлевич, как вы оцениваете нынешнее время в его соприкосновении с литературой?

– Сейчас пришла пора поднять каждое русское слово к свету, поглядеть на него, чтобы увидеть, есть ли в нем зернышко, есть ли семечко, как в яблочке спелом. Много написано, пора дать общую оценку, что в современной литературе семена, а что плевелы.

– Вы были очень дружны с Валентином Григорьевичем Распутиным, ушедшим от нас в лучший мир в марте этого года. И для вас это была особо тяжелая утрата. Чем стал для русской и мировой литературы уход такого человека?

– Валентин Григорьевич ушел из жизни тогда, когда он уже не знал, как остановить обезумевшее человечество в его продолжающемся падении. Господь как бы говорит: «Я всё вам сказал устами Своего пророка и теперь отбираю его у вас!» Распутин, безусловно, стоял в одном ряду с авторами «Капитанской дочки», «Казаков», «Бежина луга». Признаюсь честно, Александр Юрьевич, узнав о его кончине, я впал в отчаяние. Приехал в Михайловское, бродил, убитый горем по аллеям, по парку, и вдруг! – впервые за все годы, что я приезжал сюда, – северное сияние! Вспыхнуло на несколько секунд, как озарение, как привет из небесного бытия.

– Недавно я беседовал с главным редактором издательства «Молодая гвардия» Андреем Витальевичем Петровым, и он горестно сообщил мне, что не может найти автора, который бы написал для серии «Жизнь замечательных людей» книгу о Распутине. Вы знали Валентина Григорьевича всю жизнь. Почему бы вам, Валентин Яковлевич, не написать эту книгу?

– К сожалению, Александр Юрьевич, я должен признать, что не смогу поднять такую огромную тему. В свое время мне так же предлагали для «ЖЗЛ» написать книгу о Викторе Петровиче Астафьеве, и я тоже отказался, понимая: то, что могли обнять и охватить такие люди, как Распутин и Астафьев, мне не под силу. Взгляните на фотографии Валентина Григорьевича в гробу. Он настолько избавился от всего земного, что в смерти стал неким существом, не знающим ни пола, ни возраста. Оно, скорее, бабушкино лицо. Вместе с ним ушли в иной мир все его старушки, все Дарьи, Настены, Анны. Чтобы написать это, надо владеть словом, переходным от земного к небесному. Нужна какая-то неслыханная отвага, чтобы взяться за книгу о Распутине. Он сам был необычайно молчаливым, слов не подберешь для тех обертонов молчания, которые он дарил миру, и книга о нем должна быть полна молчания. Кто сможет написать такую?..

Писатели Валентин Курбатов и Валентин Распутин

– Видите ли вы кого-то, кто мог бы продолжить линию творчества Распутина?

Валентин Распутин – последний художник, державшийся между землей и небом

– Ушел последний земной художник, державшийся между землей и небом. Ныне вся русская литература переехала в город. Фермерская литература отнюдь не то же самое, что крестьянская. Поэтому я боюсь, что такого художника, унаследовавшего земную крестьянскую традицию, уже больше не будет. Связь с русским словом осталась, но нет больше связи с русской почвой.

– И всё же не может не быть сейчас писателей, которые вселяли бы в вас надежду, что отечественная литература поднимется к новым вершинам.

– Мне нравятся писатели, которые пытаются прорваться сквозь время. Время прогрызает литературу, прогрызает дыру между прошлым и будущим, дабы мы все поняли, что мы дети одного духовного пространства. Как Аверинцев некогда писал: «Господи, мы последние наследники греков», имея в виду греков, устремленных к совершенствованию человека. Вспомните даже любимое слово чеховского Беликова, который иногда останавливался и важно, подняв вверх указательный палец, произносил: «Антропос!», что значит по-гречески «человек». И все замирали…

– Что же необходимо, чтобы русская литература устремляла современного антропоса к совершенству?

Один из главнейших живительных истоков – наследие церковное. Где еще вы встретите такие благоуханные слова?

– Надо, чтобы эта литература всегда припадала к прекрасным истокам. И один из главнейших живительных истоков – наследие церковное. Где еще вы встретите такие благоуханные слова? Как, например, из акафиста Богородице: «Радуйся, древо благосеннолиственное! Радуйся, древо светлоплодовитое!»

– Не потому ли и так востребована ныне читателем литература православных авторов?

– Именно потому, Александр Юрьевич! Зайдите в любую церковную книжную лавку и ахнете, сколько там продается замечательных произведений литературы. Какие прекрасные авторы, ставшие священниками: архимандрит Тихон (Шевкунов), отец Владимир Чугунов в Нижнем Новгороде, отец Николай Агафонов в Самаре, отец Ярослав Шипов в Москве, поэт отец Виктор Теплицкий в Красноярске. И сколько вообще поэтов-священников замечательных!.. Они привлекают меня жесткой православной поэзией. Это не те, которые подстраиваются под Православие, благовидные, в платочках, но мелко шагающие. Церковь принимает вызов мира и призвана отвечать на него. Ей никуда не деться от мира, который она призвана исцелять.

– Но вы сами, Валентин Яковлевич, в начале разговора сказали об окончательно обезумевшем человечестве…

– Да, мы часто склонны впадать в уныние: всё кончено, мир не исправить, он обречен. А потом стряхнешь с себя всё это и понимаешь, что снова для русского художника благоприятное время. Он первым должен опамятовать в этом хороводе теряющих рассудок людей. Ответственность вся на нем – на русском писателе – и ни на ком другом. Не на американском, английском, французском. Они ко всему уже привыкли и автоматически доживают. А мы сейчас стоим на пороге подлинного возрождения национального русского православного самосознания. Я бы даже дал Государственную премию Обаме, Меркель и Олланду за то, что они своими санкциями, своей ненавистью к России толкают русского человека к противостоянию всей этой тьме, а, стало быть, к духовному возрождению. И русский писатель теперь призван стать одним из вождей народа на пути к возрождению.

Церемония награждения лауреатов Патриаршей литературной премии 2014 года

– А какова, на ваш взгляд, роль Патриаршей премии в призвании писателей к правильному пути?

– Это одна из самых главных литературных премий. Она еще только начинает набирать обороты, но уже обрела огромный вес, показав, что евангельское слово о двух крылах. Одно крыло – церковное, другое – светское. И только на двух крылах можно взлетать к высотам.

– Валентин Яковлевич, а как вы лично пришли к религии, к Богу, к осознанию, что Христос – Сын Божий, как пришли к Церкви Христовой?

– Если бы я пришел… Я всё еще иду…

– Ну, это, имея в себе смирение, каждый христианин может о себе сказать. А все-таки какие были первые шаги?

– Мой дедушка был крестьянин Симбирской губернии, раскулаченный только за то, что у него было 13 детей, которых надо было кормить, и он с утра до ночи вкалывал, имея большое хозяйство. Когда его раскулачили, то отняли всё, но не сослали, как многих, а разрешили жить в леднике – таком особом подвале, где летом хранили продукты на заранее заготовленном льду. Когда я родился в 1939 году, то до семи лет жил с дедом в этом бывшем леднике, в котором у деда была устроена печурка для обогрева. И дед учил меня читать по Псалтири, которая стала моей первой книгой.

– Вашей первой словесной печуркой для обогрева души…

– Первое, что я знал наизусть, – псалмы и молитвы. И когда пошел в школу, мне трудно было осваивать иную русскую письменную речь. В кармане школьной курточки у меня был зашит крестик, потому что, сами понимаете, носить крестик на шее запрещалось.

– А пионером, комсомольцем вы были?

Владыка Псковский Иоанн всё тогда во мне увидел: и мои блуждания, и мое возвращение к Богу

– Пионером – да, комсомольцем – нет, и в партии никогда не состоял. После школы служил на флоте в Североморске и не помышлял о Боге, но после демобилизации первым делом приехал во Псков и пошел на Пасхальную всенощную службу. И, представьте, Александр Юрьевич, попал на архиерейскую службу, которую совершал известнейший митрополит Псковский и Порховский Иоанн (Разумов). Завершилась служба, он начинает всем подносить крест для целования, а меня обносит стороной. Всем дает крест, а мне – нет. Через год я вновь оказался на его богослужении. И что вы думаете?! На сей раз он не только мне крест подал для целования, но принес и вручил большую просфору. И строго так сказал: «Смотри же у меня!» То есть он всё тогда во мне увидел, мои блуждания и мое возвращение к Богу. С той поры, с 1964 года, я, можно сказать, из храма не выхожу. Сейчас несу послушание в виде чтения «Апостола» и шестопсалмия. Это самая высшая школа для человека. Стараюсь читать размеренно, неторопливо, или, как раньше писалось в указаниях к чтению святых книг, «не борзяся». Читать надо так, чтобы спиной чувствовать внимательное молчание паствы.

Валентин Курбатов

– Непосредственно на рассмотрение комиссии по присуждению Патриаршей премии была выставлена ваша книга «Батюшки мои». Собрание дневниковых записей конца ХХ века, зарисовок о церковной жизни. И, в частности, о знаменитом иконописце архимандрите Зиноне. Какую цель вы ставили перед собой, публикуя эти записи?

– Мне хотелось показать живую жизнь Церкви, которая невозможна без осознания, что все церковные книги, все тексты богослужений были написаны не когда-то давно, а – вчера!   

– Или даже сегодня.

Если мы научимся крепкому стоянию в Церкви, никаким силам тьмы нас не одолеть

– Или сегодня. Они еще дымятся от дыхания написавших эти тексты боговдохновенных людей. Если мы научимся крепкому стоянию в Церкви, научимся отрешаться от мирской суеты, никаким силам тьмы нас не одолеть.

– Это очень важно – то, что вы сказали про непреходящую свежесть божественных глаголов. Помнится, выступал по телевидению католический священник и сказал: «Рождество Христово – это событие, значение которого не утрачено даже сейчас». По-моему, это полное непонимание того, что оно не утратит силы никогда. Что Рождество Христово произошло не два тысячелетия тому назад, а происходит ежегодно, как ежегодно Христос воскресает в том же величии и свете, что и тогда.

– Он воскресает на каждой Литургии, Александр Юрьевич. И когда ты осознаёшь это, то уже не можешь механически стоять во время богослужения. Как раз об этом я и говорил, когда сказал, что писатель призван прорывать время. Времени нет, оно едино в своем литургическом пространстве. Когда мы подходим к причастной Чаше, мы становимся участниками Тайной вечери. И от каждого зависит, кем они отойдут от Чаши – Иудой или верным апостолом.