Повернёмся к общине ?

Выступая на ежегодном Епархиальном собрании Московской епархии 21 декабря, Патриарх Московский и всея Руси Кирилл в очередной раз обратился к важности возрождения общинности церковной жизни. Предстоятель Русской Церкви подчеркнул, что "основное духовное руководство человек должен получать в своей церковной общине", и это является "исконным христианским принципом".

После того как Патриарх Кирилл еще в сентябре прошлого года выступил с обращением "о важности воссоздания общинного строя приходской жизни", этой теме было посвящено немало дискуссий. В том числе и в рамках самих православных приходов. Однако в практическом отношении за прошедшее время едва ли могло что-то измениться кардинально. Тем более что разобщение, "разобщинивание" (или, говоря языком социологической науки, атомизация) русского народа продолжается уже не одно столетие и коснулось практически всех сторон нашей жизни.

На протяжении столетий русское общество представляло типичный образец патерналистских отношений, основанных по принципу "большая семья". С четко выстроенной иерархией, но при этом живыми связями семейного типа в любом из сообществ. В значительной степени это было связано с многовековой русской "сверхзадачей": собиранием собственных земель, а затем и заселением и, что немаловажно, удержанием обширнейших, практически безлюдных пространств, зачастую с суровым климатом. И решение этой задачи практически невозможно без общинного менталитета.

Своего рода семейность всегда была присуща двум ключевым основам русского народа. Крестьянской и церковной общинам. Собственно, разделение между ними еще в начале XX века было весьма условно. Сам русский земледелец всегда осознавал себя именно "крестьянином", христианином, а приходские общины, формировавшиеся вокруг того или иного храма, обычно были объединением нескольких крестьянских общин. Жизнь каждой русской деревни на протяжении без малого тысячелетия в значительной степени была "приходоцентричной".

Церковный приход был основой жизни дореволюционного русского общества. Он являлся и базовой административно-территориальной единицей, и начальным учебным заведением, и элементом низовой демократии (так, до XVIII века церковная община сама избирала священнослужителей, после чего представляла кандидатов архиерею для рукоположения), и, конечно, местом совершения таинств и треб. Кроме того, именно приходы выполняли функции современных загсов, нотариальных контор и паспортных столов. С церковным приходом в русской жизни было связано все: от традиционных, привязанных к церковному календарю периодов создания новых семей до столь же четкой привязки сельскохозяйственных работ к тому же годичному кругу православных праздников и постов.

Разрушение приходской жизни началось еще до установления советской власти. С XVIII века священников стали назначать не из членов общины, а по распределению из духовных семинарий. Нередко на великорусские епархии назначались клирики-малороссы, воспитанные в традициях, отличных от укоренившихся в местной общине. Отношение к священнику постепенно начало меняться: от, по сути, семейного почтения к родному батюшке до отчужденного уважения к присланному сверху духовному руководителю. Отчасти именно это привело к трагическим последствиям первых советских десятилетий, когда большевикам удалось настроить против духовенства значительную часть людей, еще вчера не мысливших без церкви свою жизнь.

Но вместе с этим советская система не разрушила общинность как таковую. Социалистический коллективизм стал "первой производной" от русской общинности. Он утратил (причем далеко не сразу и отнюдь не тотально) религиозный характер, но сохранил базовые человеческие отношения. И когда известный советский педагог Антон Макаренко (кстати, родной брат белого офицера-эмигранта) говорил о необходимости "гармонизации общих и личных целей", он не изобретал "социальный велосипед", но лишь проговаривал научным языком многовековые принципы жизни русской общины:

"Каждая отдельная личность должна согласовать свои личные стремления со стремлениями других: во-первых, целого коллектива, во-вторых, своего первичного коллектива - ближайшей группы, должна согласовать так, чтобы личные цели не делались антагонистичными по отношению к общим целям. Следовательно, общие цели должны определять и мои личные цели".

Причем та же коллективизация в русских деревнях далеко не всегда воспринималась "в штыки". Нередко она становилась своего рода "контрреформой" после отнюдь не столь успешной, как это видится некоторым либеральным исследователям и публицистам, столыпинской аграрной реформы начала XX века. Хотя тот факт, что коллективизация нередко проводилась людьми, не просто незнакомыми с жизнью русской деревни, но и вообще призирающими все русское, зачастую приводил к самым трагическим последствиям. А соответственно, при первой возможности молодые крестьяне покидали места, на которых веками жили их предки. И успех советской индустриализации, тех же комсомольских строек, во многом был связан не с пресловутым рабским трудом заключенных, а с тем, что их основой был коллективный труд вчерашних крестьян.

Но именно это породило начало широкомасштабной советской урбанизации, на определенном витке своего развития выразившейся в борьбе с "неперспективными деревнями". Борьбе, против которой активно выступали русские писатели-деревенщики, называя ее "раскрестьяниванием". Так, еще в 1980-х годах в интервью газете "Правда" приснопамятный Василий Белов с горечью вспоминал события относительно недавнего прошлого:

"В пятидесятых годах раскрестьянивание воплотилось в укрупнение колхозов. Это было вредным явлением – уничтожались лучшие коллективные хозяйства... Прекрасные земли запущены, зарастают лозой. Крепкие еще и поныне дома (надежно строили деды) гниют и пустуют... И, наконец, доплыли мы до "неперспективных деревень"... Это было преступление против крестьянства!"

Именно в описываемый Беловым период общинность, как хребет русского народа, получила серьезный удар. Окончательно же она была разрушена в постсоветские годы. Когда большинство коллективных хозяйств оказались не нужными государству, активно обменивавшему нефть и газ на продовольствие, а счет погибших деревень шел уже не на сотни, а на тысячи.

Но даже в крупных городах долгое время сохранялись элементы общинности. Несложно вспомнить. Еще совсем недавно у каждого подъезда можно было встретить "дворовый КГБ" - всеведущих бабушек в платочках, знающих каждого жильца не только родной хрущевки, но и соседних домов и даже дворов. А для дворовых пацанов их родной город делился не по официальному административному принципу: каждый из них отлично знал, чем "шанхайские" отличаются от "наших". Все перечисленное - чрезвычайно интересный социологический феномен, связанный с тем, что вплоть до конца XX века (а кое-где и сегодня) в городах сохранялись корневые сельские традиции. И это выражалось во всем, включая обычай петь народные песни во время праздничных застолий, практически полностью отсутствующий в современной молодежной среде и даже у большинства представителей среднего поколения.

Также и в корпоративной культуре большинства трудовых коллективов вплоть до последних десятилетий главенствовал коллективизм, мало отличавшийся от общинности. И только в современных, позаимствованных с Запада (а во многом - навязанных им) формах менеджмента основой "ключевых показателей эффективности" (KPI) стала атомарная, индивидуалистская оценка производительности труда и мотивации сотрудника. Для решения сиюминутных задач эта методология может быть вполне эффективной, но является своего рода "миной замедленного действия" для долгосрочного планирования, поскольку неизбежно подразумевает принцип "человек человеку волк" и уж никак не "друг, товарищ и брат". И никакое командообразование (так называемый тимбилдинг) не поможет тем, для кого их коллеги (с которыми, конечно, можно выпить в пятницу вечером, не сближаясь больше, чем с попутчиком в купе) в первую очередь являются лишь реальными или потенциальными конкурентами.

Известная поговорка "что русскому хорошо, то немцу смерть", к сожалению, работает и с "перестановкой мест слагаемых". А потому если для протестантского (и постпротестантского) общества с его "духом капитализма", а соответственно и индивидуализма, подобные формы социальной конкуренции вполне органичны, то для русского (в духовном смысле основанного, в том числе, на православном понимании коллективного, соборного спасения) - смерти подобны.

Сложившаяся ситуация из офисных окон столицы и многих крупных городов кажется практически безвыходной. Но это не так. И сегодня в России существует немало социальных групп, для которых патерналистский коллективизм является основой. В первую очередь, это, конечно, военные (и нам нельзя забывать максиму императора Александра III о том, что у России "есть только два надежных друга: русская армия и русский флот!"). Как, кстати, и многие крупные отечественные промышленные и сельскохозяйственные коллективы, которым посчастливилось пережить "лихие 1990-е", воспринять западные технологии, но сохранить отечественные, коллективистские формы управления и организации труда.

И сегодня Русская Православная Церковь, возрождая общинный строй своей приходской жизни, вполне может стать инициатором широкого общественного диалога по вопросу возрождения традиционных для России форм социальной солидарности. А это, в свою очередь, позволит всем нам, несмотря на сугубую урбанизацию, а соответственно - индивидуализацию нашего бытия, повернуться к своим исконным общинным ценностям и скрепляющей их традиционной народной культуре.

Увы, точка невозврата на пути к потере нами собственной идентичности и к превращению в "русскоязычных наследников русских" очень близка, но, слава Богу, еще не пройдена.