«Аз есмь» и аз несмь

Наше существование изначально и необходимо укоренено в существовании Божественном. Забвение этого факта ничего не меняет в отмеченном духовном законе. Чем ближе мы к Богу, тем больше в нас жизни, чем дальше мы удаляемся от Бога, тем меньше в нас жизненных сил и тем глубже мы погружаемся в область смерти, в область небытия. Эту закономерность можно проиллюстрировать известными евангельскими событиями.

Фраза Аз есмь является именем, с которым Бог открылся пророку Моисею

В нескольких случаях в евангельском повествовании Господь употребляет выражение ἐγὼ εἰμί, что по-славянски звучит как Аз есмь, а на русский обыкновенно переводится как это Я, и реже — Я есмь. Но дело в том, что в еврейском языке фраза Аз есмь является именем, с которым Бог открылся пророку Моисею у подножия горы Хорив (Исх. 3,1), и в письменном начертании известна как священная тетраграмма.

Из евангельских случаев употребления этого выражения хочется остановиться на двух, наиболее, на наш взгляд, показательных. Это Евангелие от Иоанна, 8 глава, 58 стих и 18 глава с 5 по 7 стих в том же Евангелии.

В первом случае Господь, отвечая на упоминание иудеями Авраама, произносит фразу: Прежде, нежели был Авраам, Я есмь (Ин. 8,58). Почему после этой фразы оппоненты Христа уже не пытаются продолжить беседу, но делают попытку умертвить Его: Тогда взяли каменья, чтобы бросить на Него (Ин. 8,59). В чем причина столь молниеносной реакции?

Вполне возможно, что причина заключается в том, что Господне «Я есмь» здесь является Божественным именем, произнесенным «его буквами». Сложность состоит в том, что Евангелие написано на греческом, Христос говорил на арамейском, а Тора написана на еврейском. Поэтому нам трудно понять, какие, собственно, слова употребил в этих местах Господь. Тем не менее, велика вероятность того, что Господь наш Иисус Христос произнес запретное имя Божие.

Дело в том, что еврейский и арамейский языки относятся к одной языковой группе и являются родственными. Кроме того, знание Торы также было невозможно без знания еврейского языка. Божественное имя, открытое Моисею (Исход 3,14), начертание которого יהוה называется священной тетраграммой, имеет достаточно много вариантов прочтения. Наиболее распространенный перевод – «Сущий» или «Аз есмь». Английский этнограф Эдвард Тайлор заметил: «Если запрещенное имя есть употребительное в разговоре слово или если оно только несколько походит на такое слово, то оно выкидывается и заменяется другим»^[1]. Поэтому само выражение, ставшее у еврейского народа именем Бога, выходит из повседневного употребления. Тем не менее, имя это еще не забыто в еврейском народе, поскольку оно произносится за богослужением. Есть некоторые талмудические данные, «по которым употребление тетраграммы при богослужении продолжалось до самого разрушения второго храма»^[2].

Публичное произнесение этого имени строго запрещалось, а нарушение запрета наказывалось карами небесными и земными. «Во II веке авва Саул на всякого, осмеливающегося произнести это имя, провозглашает грозное запрещение – лишение прав в будущей жизни»^[3]. Есть свидетельство этого же века, что осмелившиеся нарушить запрет карались смертью: «Когда привели рабби Ханина бен-Терадиона, то его спросили: почему ты занимаешься Торой? Он ответил: потому что יהוה, мой Бог, повелел мне. Тотчас решили его сжечь… Почему постановили над ним приговор смерти сожжением? Потому что он Божественное имя произнес его буквами»^[4].

Произнесение священного имени было табуировано, и нарушение этого табу каралось смертью

Таким образом, мы можем сделать вывод, что, с одной стороны, во времена Христа библейское Божественное имя «Аз есмь» было известно в израильском народе. С другой стороны, произнесение священного имени вне храмового богослужения было табуировано, и нарушение этого табу каралось вплоть до смертной казни.

В свете сказанного, становится более понятной ответная реакция иудеев на слова Христа: Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь. Тогда взяли каменья, чтобы бросить на Него; но Иисус скрылся и вышел из храма, пройдя посреди них, и пошел далее (Ин. 8,58-59).

В подтверждение обозначенной версии мы можем привести толкование на этот евангельский отрывок свт. Иоанна Златоуста: «Почему же Он не сказал: прежде даже Авраам не бысть, Я был, но – Аз есмь? Как Отец Его употребил о Себе это слово: есмь, так и Он. Оно означает присносущность бытия независимо ни от какого времени. Поэтому слова Его и показались им богохульными. И если они не потерпели сравнения с Авраамом, хотя это и не так важно, то могли ли перестать бросать в Него (камни), когда Он стал часто сравнивать Себя с Богом?»^[5]

К этим же выводам пришли и некоторые православные богословы и библеисты XX века. Так, епископ Кассиан (Безобразов) пишет: «Как утверждение собственного бытия в полном и единственном смысле слова, ἐγὼ εἰμί в греческом подлиннике и “Я есмь” в современном переводе допускает сближение с ветхозаветной Тетраграммой. В этом понимании ἐγὼ εἰμί могло бы выражать откровение во Христе Отца. <...> Но учение Иисуса в гл. VIII кончается торжественными словами ст. 58: ...истинно, истинно говорю, прежде, чем Авраам был, Я есмь. <...> Господь заключает беседу торжественным свидетельством не только о Своем предсуществовании, но и о предсуществовании в Божественном достоинстве»^[6].

И в другом евангельском отрывке мы так же предполагаем в ответе Христа прямое указание на Его Божественное достоинство.

Окончив гефсиманское моление «о чаше», Спаситель ожидает тех, кто поведет Его на смерть. Борьба со страхом смерти позади. Сам, будучи Источником жизни и самосущной Жизнью, Он идет на смерть не потому, что не может ее избежать, но добровольно, из любви к погибающему творению. «Бог таящийся»^[7] частично открывает Свое Божество, называя Себя по имени: Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я. Стоял же с ними и Иуда, предатель Его. И когда сказал им: это Я, они отступили назад и пали на землю (Ин. 18,4-6). Здесь это Я синодального перевода в греческом тексте — все то же ἐγὼ εἰμί, то есть «Я есмь», Тот Самый Сущий, открывшийся Моисею в горящей купине, а теперь пришедший к Своему народу и отвергнутый этим народом.

Неудивительно, что служители от первосвященников и фарисеев (Ин. 18,3), слышавшие это великое и страшное имя в храме в День очищения, но боявшиеся даже наедине с собой произнести его вслух, услышав его как самосвидетельство из уст Сына Божия, не могли устоять на ногах. Они пришли схватить самозванца-назарянина – и вдруг, на мгновение, словно в блистании молнии, увидели перед собой Сущего. Тварь падает ниц пред своим Творцом, падает на землю, из которой и произошла.

Кроме того, поклонение при чтении тетраграммы для евреев было частью привычного ритуала, поскольку в храмовом богослужении во время проговаривания первосвященником Божественного имени «близ стоящие падали вниз лицом, дальние говорили: да будет благословенно славное имя Его во век. Но ни те, ни другие не трогались, пока имя это вновь не скрывалось от них»^[8].

Отречение апостола Петра

Итак, если Господь есть Тот, Кто поистине существует, то что же есть человек сам по себе? Это нам показал апостол Петр в своем ответе служанке первосвященника. После взятия Христа под стражу ближайший ученик впадает в состояние, которое на языке православных молитв называется «окамененным нечувствием». Пред читателем Евангелия предстает человек, который хочет скрыться, остаться неузнанным, возможно даже – исчезнуть, испариться, аннигилироваться, одним словом – не быть.

Петр как бы говорит: оставьте меня, меня нет, забудьте обо мне, я не существую

Петр отрекается от Христа, но для нас показателен ответ, который он дает вопрошающим. В русском переводе это простое отрицание: нет (Ин. 18,17, 25, Лк. 22,58), но в славянском мы находим более точный перевод греческого: «οὐκ εἰμί» («несмь»), что дословно будет означать «не есть я». Петр как бы говорит: оставьте меня, меня нет, забудьте обо мне, я не существую. Несколько изменив, мы получаем: я не есть или, если по-славянски: аз несмь. Чтобы усвоить нравственный урок из ответа апостола, вернемся к теме, с которой начали наше рассуждение.

Вне Бога – вне жизни

Бог есть Сущий. Он имеет жизнь в Самом Себе (Ин. 5,26). Человек, как и весь мир, создан из ничего и не имеет автономного источника существования. Он существует только в меру причастности к Богу. Вне Бога – вне жизни. Если человек не утверждается на незыблемом фундаменте божественного Аз есмь, он не только соскальзывает в бездну небытия, в бездну своего изначального ничто. Он не может даже дать внятное обоснование своему собственному существованию, которое представляется в этом случае лишь игралищем стихий. В этом случае нельзя найти никаких серьезных доводов в подтверждение реального личностного существования.

Некоторые философы обращали свое внимание на эту безосновательность существования вне Бога. К примеру, английский мыслитель Дэвид Юм писал: «Если идея нашего я порождается некоторым впечатлением, то оно должно оставаться неизменно тождественным в течение всей нашей жизни, поскольку предполагается, что наше я таковым именно и остается. Но нет такого впечатления, которое было бы постоянным и неизменным. Страдание и наслаждение, печаль и радость, страсти и ощущения сменяют друг друга и никогда не существуют все одновременно. Итак, идея нашего я не может происходить ни от этих, ни от каких-либо других впечатлений, а следовательно, такой идеи совсем нет»^[9].

То есть при подобном подходе человек представляется не личностью, не субъектом, а неким явлением, вроде радуги или северного сияния, некоторым непрестанно меняющимся набором материальных и, возможно, даже духовных элементов, случайным соединением, обреченным на бесследное исчезновение. Отсюда и учение индуизма о майе, о мире как иллюзии, как различных модификациях безличного Брахмана, который и сам не имеет свойства бессмертия.

Безосновательность человека вне Бога, отсутствие у него «жизни в себе»^[10] особенно остро ощущают святые. Эта тема рефреном звучит в «Исповеди» блаженного Августина.

Все творение, и тем более человек, имеют необходимым условием своего существования утвержденность в бытии божественном: «Все, что есть, есть только потому, что Ты есть»^[11]; «Каждое создание существует только потому, что Ты знаешь его»^[12].

Человек вне Бога теряет жизнь, будучи недостаточным по природе к автономному существованию: «Истинно существует только то, что пребывает неизменным. «Мне же благо прилепиться к Богу», ибо если не пребуду в Нем, не смогу и в себе»^[13].

Бог для человека значит больше, чем душа для тела: «Он жизнь жизни твоей»^[14].

Жизнь вне Бога – жизнь ненастоящая, некая подделка под жизнь, ее суррогат, жизнь условная, жизнь, отравленная ядом смерти, умирание, недостойное именоваться жизнью: «Я не знаю, откуда я пришел сюда, в эту – сказать ли – мертвую жизнь или живую смерть»^[15].

Только в Боге человек обретает истинное существование: «Да не в себе найду жизнь свою: я плохо жил собой, смертью был я себе – в Тебе оживаю»^[16].

Другой возможности жизни для человека не существует: «И настоящая счастливая жизнь в том, чтобы радоваться Тобой, от Тебя, ради Тебя: это настоящая счастливая жизнь, и другой нет»^[17].

Таким образом, можно сказать, что атеист – своего рода самоубийца, сознание которого до известной степени перевернуто. Для него жизнь, основанная на вере, представляется жизнью безосновательной, придуманной, но на деле оказывается, что сам он лишает себя основы и рано или поздно (лучше, конечно, рано) приходит к пониманию всего ужаса своего существования в небытии, жизни в смерти, к леденящему аз несмь.

Христианин же имеет твердую надежду на свое реальное существование не только во времени, но и в вечности, потому что он получает это существования от Самого Сущего, от Того, Кто поистине Аз есмь, и Кто оставил нам обещание, которое неизмеримо надежнее всех человеческих гарантий: ибо Я живу, и вы будете жить (Ин. 14,19), ибо все обетования Божии в Нем “да” и в Нем “аминь”, – в славу Божию, через нас (2 Кор. 1,20).