За что, бабуля?

Бабушка. Художник: Анатолий Шумкин

Боже, очисти мя грешнаго,
яко николиже сотворих благое пред Тобою…

– Привет. Я в трансе.

Две подруги встречались редко. К встречам всегда накапливались события, требующие обсуждения.

– И что у тебя?

– Я не умею молиться. В храм почти каждое воскресенье хожу лет 25. А тут поняла, что молиться не умею.

– И как тебя осенило? Денег на ремонт не выпросила?

– Да, это само собой. Пост. Стала лекции слушать. Сайт преподавателя семинарии. Не батюшки из глухомани – богослов читает: попробуй, возрази. А там мысль: если ты каждое слово молитвы произносишь без внимания, то молитва бессмысленна. Так, тарахтишь, а Бог не услышит.

– Открыла Америку!

– Да весь ужас не понимаешь! Правила, что утренние, что вечерние – там сколько молитв!? Над каждым словом со вниманием. А еще допмолитвы – о детях, о муже, о работе, о нуждах. Ну, не могу я. У меня мысли обо всем: о семье, о детях. Дохожу до конца и смысл уже не помню, думаю, читала или нет. Я ж так их не вымолю, ни их, ни себя. Ужас! Делать-то что?

– Шалом, православная, ты чего панику подняла? У меня бабушка по отцовской линии на смертном одре сподобилась Крещение принять.

- Подожди. У тебя мама русская, а отец еврей. Значит, мать его, ну, бабушка твоя, еврейка. Так?

– Браво, мисс Очевидность.

Подруги рассмеялись.

– Кто ее крестил-то?

– Жена православного священника!

На лице отобразилось немое выражение удивления:

– Аудитория у ваших ног.

– Да, просто все. Это было начало 1990-х или середина. Батюшка с семьей снимал часть дома. Небольшой украинский город. Кварталы из частных домов и общие дворы, в которых жило несколько человек. Я уже не помню, то ли в бабушкином дворе, то ли в соседнем. Факт, что как-то они сошлись, ну, общаться стали. Может, знакомые общие. Бабушка хранила у себя их ценные вещи. Может богослужебные, может, личные. Ты если 1990-е помнишь, то тогда квартиры грабили, как хозяева на работу уходили, даже у нас в Москве. У дядьки моего квартиру ограбили в том же городе, где бабушка жила, так даже трусы унесли. Ну, вот бабуля хранила у себя и ценности детей своих, вот и батюшкиного семейства.

– Ну, и к чему ты это? Мне, чтоб чего вымолить, надо со священником подружиться, и с семьей его, и ценности хранить?

– Сама подумай. На старости лет, незадолго до смерти, Господь сводит человека не с раввином, не с муллой, не с бандюком, а с семьей православного священника. Приняла бабушка Крещение в последний момент своей жизни. Все грехи Господь покрыл, понимаешь, ВСЕ, и душа к Богу чистая. Молитв православных она не знала.

– Не, чего-то тут не так. Может, она святая была?

***

– Мирон, кушать с Толей будешь?

– Не, не буду. Поел дома. Здесь подожду.

Парень 14 лет присел на табурет. Толя, которого он ждал, за пару минут управился.

– Сын, вот 5 рублей. Ты все понял?

– Ага, – ответил Толя, вытирая рукой рот и дожевывая.

Выйдя на улицу, когда их разговор уже не мог быть услышан, ребята дали волю радостным чувствам:

– Ну чё, Мироныч, хватит и на папиросы, и в киношку сгонять, – Толя хлопнул друга по плечу.

– Мать у тебя – клад. Если бы мне моя хоть бы половину давала.

– Я у своей один, а у тебя братишка и сеструха. И потом, даст мало – так я рано вернусь, а так до вечера мешать им не буду.

– Шо, опять молиться будут?

– Ага.

У детей еще не было имен. Это были просто младенцы еврейки Фаины и русской Марии

– Я свою мать спросил, шо, мол, ты к ним не ходишь?

– А она чё? – Толя посмотрел на Мирона.

– Говорит, у них веры разные. Какие разные? Ходила бы, молилась и денег мне давала, как тебе. А еще сказала, что если кому сболтну про мать твою, то голову мне оторвет.

– Шо, прям вместе с кудряшами? – Толя взлохматил кудрявую шевелюру Мирона.

Хлопцы засмеялись и прибавили ходу.

Мама Толи – верующая женщина из семьи старообрядцев. После ухода ребят шторы в доме наглухо закрыты. Мама Толи, ее три сестры и еще пара женщин собрались помолиться. В те времена дети взрослели очень быстро, тем более дети войны. Ребята умели держать язык за зубами. За такие мероприятия можно было поплатиться. Шел 1950-й год.

Мирон родился до войны, в 1936-м. У его мамы Фаины не пришло молоко. Кормить новорожденного было нечем. В палате была еще роженица, мама Толи. Вот она и кормила их обоих: Мирона и Толю. Ну, тогда у детей еще не было имен. Это были просто младенцы еврейки Фаины и русской Марии.

***

– Ай, мне страшно. Ноги холодеют.

Старая женщина, Фаина, умирала у себя дома, в здравом уме и трезвой памяти. С ней рядом – Елена, жена православного священника. Детям Фаины уже позвонили, они скоро приедут. Елена успела окрестить Фаину – так, как крестят в Православие человека, если ему угрожает смерть: «Крещается раба Божия Фаина во имя Отца, аминь! И Сына, аминь! И Святаго Духа, аминь!»

Эта «хитрая» еврейка, которая сподобилась принять Святое Крещение перед смертью, – моя бабушка по папиной линии. Папа – тот самый мальчик Мирон, которого грудным молоком кормила русская женщина. Я общалась со своей бабушкой Фаиной, живущей в одном из небольших городов Украины, когда приезжала летом на месяц погостить. Сколько я сейчас ни напрягаюсь, не могу вспомнить чего-либо святого в моей бабушке. Она вообще обычная. Может, в глубинах истории покопаться?

***

Вокзал небольшого украинского города. Лето 1941 года. Женщина с тремя детьми: сын Мирон пяти лет, дочь Оля трех лет и 4-месячный Давид на руках у мамы. Они бегут по перрону, чтобы успеть, наверно, уже в последний эшелон с беженцами. Сзади с вещами пытаются догнать Фаину ее мама и отец. Надо занять места. Муж Фаины Моисей ушел на фронт, как только объявили о начале войны. Евреям нельзя оставаться в городе. Немцы близко, город бомбят.

Где-то во время бесконечной дороги в эвакуацию, на какой-то переправе через реку, кто-то «пожалел» мою бабушку и предложил выкинуть маленького Давида в воду. Аргументами было: «Все равно не выживет. Война. Тут бы самой живой остаться. У тебя вон еще двое есть. Зачем он тебе, война спишет».

Мой дядька! Он выжил, вырос красавцем, гроза местных барышень и дам в свое время. Живчик еще тот. Всю свою жизнь он помогает своим и не своим. Помогал всегда и матери, и сестре, и нас не забывал подарками, хотя мой отец – старший в семье, и в помощи мы не нуждались. Дядька все время называет себя «дурным». После аварии на Чернобыле сам выразил желание поехать строить Славутич. Нахватался радиации, после которой не заживали раны и не срастались поломанные кости. И таких «дурных» поступков за жизнь наберется.

***

Отвлеклась я. Вот еще случай с бабушкой. Узнала я о нем от своей русской бабушки Прасковьи. Она приезжала как-то за мной на Украину – забирать домой в Москву. Обе бабушки – почти ровесницы и за разговорами проводили вечера до нашего отъезда.

Бабушка Фаина рассказывала про своего мужа. С войны он вернулся в конце 1945 года, после госпиталя, из Берлина. Да. Дед дошел до Берлина! Приехал домой он не один, а с... медсестрой, которая выхаживала его в госпитале. Бабушка приняла ее. Гостье был оказан почет и уважение. Какое-то время она жила у них. Потом уехала. Эта история со слов бабушки Фаины.

Вот вы поверите, люди добрые, что жена не догадалась, кого привез муж?

Но не тут-то было! Моя русская бабушка – ох уж эта русская наша прямолинейность и жажда справедливости – всё расставила по своим местам:

– Ну, ты даешь! Как не догадалась? Это ж его любовница! – моя бабуля без обиняков, прямо в лоб. – Мне Миша твой (так всю жизнь звали моего деда Моисея) все рассказал, когда к нам приезжал в Москву в гости.

Там последовали еще оценки наивности бабушки Фаины. Чтобы успокоить мою бабулю-правдолюбку, бабушка Фаина уверила, что если бы знала об этом, никогда бы не пустила эту медсестру в дом.

Вот вы поверите, люди добрые, что жена не догадалась, кого привез муж? Я не поверю. Но при этом – ни скандала, ни упреков. Все как в лучших домах Лондона! Тихо-мирно. Дед-то остался дома. Я бы так не смогла, это точно.

***

Всплывают в памяти отрывочные воспоминания... Бабушка видела сына соседа по двору в какой-то ситуации, о которой его родителям лучше не знать. Бабушка рассказывает мне об этом и тихо улыбается. Я, как прямолинейная пионерка, предлагаю идти к его родителям и всё в подробностях доложить. На что бабуля меняется в лице и говорит:

– Это не наше дело. Нельзя рассказывать.

Нельзя рассказывать, как – нельзя рассказывать?! Справедливость должна торжествовать! Правда – тоже!

Потом – попытки отговорить меня, чтобы я не ходила и не рассказывала соседям. В обоснование – что зрение не то и могла ошибиться, что если я скажу, то бабушка не сможет подтвердить – «не уверена она».

Бабушка не была святой. Вот хоть пример: мой отец не ест пшенку ни в каком виде. Знаете, почему? Бабушка работала на продуктовом складе. Когда фасовали крупу, она насыпала немного на дно кармана сарафана. Дома трое детей. За несколько дней можно было набрать на кашу детям. Она лупила сына – моего отца, тогда еще ребенка, – чтобы тот молчал, откуда в доме крупа. 1950-е годы, голод после войны. Ну, не святая же! Ни разу!

Может, вот оно: она умела молчать! В смысле – не стучать на ближнего, на соседей, которые молятся, не мешать с грязью мужа, не докладывать, что делают взрослые дети пожилых соседей, и просто оставаться человеком.

И это все?..