Стыд собачий

Художник: Франц Марк

Раннее солнечное утро, благовест. У нас дом рядом с церковью – слышно прекрасно. Выглядываю во двор: мужик из соседнего дома выгуливает свою собаку. Французского бульдога, кажется. Тот бежит себе с умным видом, переваливается с лапы на лапу, и, главное, весь из себя счастлив, судя по морде. А мужик считает, видимо, что никто его не видит – по утрам это случается. Услышал благовест, оглянулся с опаской по сторонам, смущенно и неумело перекрестился, вздохнул – и дальше повел свою счастливую псину. Такой вот потаенный бульдожий призыв на молитву – мы заторопились на службу.

Дети это дело, разумеется, запомнили и целый день посвятили разговорам о духовной жизни животных. По крайней мере об их влиянии на нашу духовную жизнь. Кот Кактус снисходительно внимал их рассуждениям со своей верхней полки. А я достал, без должного уважения его отодвинув, книжку Борисава Станковича, сербского писателя, подаренную Драганом, нашим сербским кумом. Полистал, нашел коротенький рассказ про псинку Мицу и начал читать вслух. На русском перевода не было – пришлось переводить с листа, но дети простили. Надеюсь, простят и читатели. Рассказ такой.

Псинка моя Мица!

Сборник рассказов Борисава Станковича Псинка моя, Мица! Почему я тебя вспоминаю всё время? И когда вспоминаю, особенно холодной зимой, как же тепло на сердце! Тепло – и стыдно. Ты ничем от других собак не отличалась. Простая дворняжка с закрученным грязным хвостом, грязными же лапами, маленькой мордочкой и постоянно грязными влажными глазами – всегда большими, глубокими и, несмотря ни на что, чистыми в этой своей глубине. Ходила короткими шажками, принюхивалась все время, смотрела на каждого встречного-поперечного своим добрым взглядом и, видно, любила его. Но все тебя гнали – кому понравится грязная псина!.. И я тебя гнал. По три дня корки хлеба не давал, не пускал во двор переночевать. А ты стоишь у калитки, лаешь, скулишь, а когда поймешь, что все легли спать, свернешься клубком, ляжешь у двери, там и спишь. Утром, голодная, встречаешь меня радостным танцем, прыгаешь вокруг меня и смотришь в глаза – по-доброму, чисто-чисто… Я не знаю, откуда у тебя такая любовь ко мне.

Помню, из всего помета я выбрал почему-то тебя. Проколол тебе уши, надел ошейник, все время водил с собой на поводке, куда бы ни шел. Но откуда я знал, что ты такая грязнуля. Друзья смеялись надо мной, когда видели, как мы с тобой гуляем. И я тебя невзлюбил, стал гнать. Ты мне надоела, я тебя стеснялся и стыдился. Гнал: бывало, и камнями в тебя кидал, потому что так легко ты от меня не уходила. Однажды пнул: ты отлетела, затряслась, заскулила, а потом, смотря на меня своими грязными, но глубокими и добрыми глазами, все еще трясясь, подбегаешь ко мне. И я опять тебя пинал. И камнями кидал. До крови. Ты хромаешь, идя домой, садишься, оборачиваешься и смотришь вслед мне – по-доброму, чистым-чистым взглядом... Псинка моя Мица!

Я вырос, оставил отчий дом. Когда собрался в дорогу, мама плакала, старалась, чтобы я не видел ее слезы. Уже на пороге, когда взял свои вещи и открыл дверь, она не выдержала, заплакала в голос:

– Останься, сынок, я уже старая…

– Я должен, мама.

– Ох!

Я уклонился от ее объятий и прощальных поцелуев. Стыдился, стеснялся. Запретил ей даже проводить до станции: только до калитки – дальше нельзя. Смирилась. Идя по улице, оглянулся – мама смотрела мне вслед. Смотрела с болью, без всякой укоризны – просто с болью.

Никому не позволил проводить меня. Не простился с соседями – просто уехал.

Ты выбралась из конуры, поднырнула под забор и побежала за мной, моя псинка Мица. Бежала, пытаясь догнать. Или что-то сказать мне напоследок?

Только тебе я не смог запретить ничего: ты выбралась из закрытой конуры каким-то чудом, поднырнула под забор на дорогу и побежала за мной, моя псинка Мица. Бежала, пытаясь догнать. Или что-то сказать мне напоследок? Или хотела поехать со мной? Догнала. Лаешь, скулишь от радости, просишься ко мне.

– Марш! – крикнул тебе.

А ты танцуешь, повизгиваешь, виляешь хвостом. Я ударил тебя палкой:

– Марш!

Ты упала. Мы тронулись. Вскочила, побежала за машиной: то остановишься, то снова бежишь, провожая меня. Сядешь, посмотришь вслед, понимая, что меня уже не догонишь, встаешь на задние лапы, чтобы я тебя запомнил. И смотришь вдаль – по-доброму, чисто-чисто.

Годы... Помню: мне со смехом рассказали, как ты, когда все мои уже умерли, шла на кладбище, лежала у наших могил, до крови дралась с чужими псами, чтобы не подходили, не разоряли... Ты их охраняла и мертвых. А потом ты шла к дому. Но дом уже был чужой: продан дом. И ты доходила только до калитки, сворачивалась клубком и лежала, ни от кого не принимая еды. Но на каждого проходящего ты смотрела своими влажными, глубокими и чистыми-чистыми глазами.

Псинка моя Мица!

***

Не зря наш сербский кум подарил нам эту книгу. Говорит, иногда животные учат человека покаянию. Судя по детским слезам (впрочем, не только детским), он прав. Спасибо Борисаву Станковичу, замечательному сербскому писателю.