Наталия Сухинина: «Вот святые – это православные. А мы?»

Помню, гостила в селе Эммануиловка Рязанской области, где в храме преподобного Сергия лет 15 до открытия Свято-Успенского Вышенского монастыря почивали мощи святителя Феофана Затворника, и матушка Лидия Глазунова, супруга настоятеля, всё спрашивала: «А вы книги Наталии Сухининой читали?» Тогда еще нет, а когда прочитала, поняла, откуда это: «Ах». Это такие живые строки «об обычных людях в подчас необычных обстоятельствах», – как говорит сама Наталия Евгеньевна, которой в минувшее воскресенье, 2 апреля, исполнилось 75 лет.

Наталия Сухинина

Я делаю исключительно то, что хочу

– Наталия Евгеньевна, вы ведь стали писать книги именно тогда, когда уверовали?

– Я меньше всего думала о том, что мой труд будет называться книгами. Сама я журналист, много писала. И в какой-то момент просто скопились материалы. На них обратило внимание издательство «Алавастр» – это первое и последние издательство, с которым я сотрудничаю, меня всё устраивает, – они предложили издать книгу, собрав в нее то, что было уже написано. Например, в газете «Семья» я тогда вела рубрику «Шаг к храму». Что-то писала там для неофитов: о святых, о православных праздниках. «Давайте сделаем книжечку», – предлагают. «Давайте». Сделали, а материалов оказалось больше, чем на одну. Тогда еще издали, потом еще. Только третья или четвертая книга была написана мною уже как собственно художественное или точнее документально-художественное произведение. Это был сборник повестей «Какого цвета боль?». По итогам командировки в женскую колонию в Самаре.

– Как вы находите темы или как они вас находят?

Я звоню главному редактору: «Ой, Наташ, знаешь, я хочу написать…» – я еще даже не успеваю сказать, а она мне отвечает: «Пишите!»

– Это всё из области: так не бывает. У нас предельно хорошие отношения с издательством. Я делаю исключительно то, что хочу. Меня никто не одергивает: надо писать это, а то не надо. Бывает до смешного – у меня появляется какая-то идея, я звоню главному редактору: «Ой, Наташ, знаешь, я хочу написать…» – я еще даже не успеваю сказать, а она мне отвечает: «Пишите!» Я очень дорожу нашими отношениями и этой полной свободой.

И тут мне просто захотелось понять психологию этих женщин в заключении. Все мои героини были уже на момент нашей встречи воцерковленными. Я пришла на службу в тюремный храм, взяла у батюшки благословение, мне разрешили к ним обратиться: «Мне не нужны, – говорю, – ваши фамилия, имена, мне нужны ваши истории и только при условии, если у вас есть потребность рассказать». Остались все, кто был на службе. Слушать их истории очень сложно, это же не про погоду разговор, поэтому он не мог быть быстрым… Ты эмоционально во всё включаешься, пропускаешь через себя… «Простите, – говорю тем, кто ждет, – я не смогу сегодня еще кого-то записать». – «Мы тогда придем завтра», – отвечают. То есть у них была потребность выговориться.

Знаете, есть такая поговорка: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Я к ней раньше легкомысленно относилась. А вот после этой командировки я поняла, что каждый из нас от этого не застрахован: православный, не православный – мы все настолько к этому близки… Потому что там я увидела женщин, которым самим раньше и в страшном сне не могло привидеться, что они окажутся в тюрьме. Я-то думала, увижу там прожженных теток-уголовниц, а это простые русские женщины, несчастные – где-то только чуточку оступились, и всё: как карточный домик вся жизнь рассыпалась.

– Но кто-то из них, пройдя сквозь все эти испытания, обретает веру.

– Дело даже не в том, что кто-то обрел веру, а кто-то еще нет. Мы должны учиться видеть образ Божий в каждом человеке.

Надо читать святых отцов,
чтобы понять, что в мире происходит

– Вам писательство помогало при воцерковлении? Или, наоборот, усложняло этот процесс, добавляя искушений?

– Когда я начала писать книги, я была уже воцерковленным человеком. У меня был духовник – очень опытный, замечательный. Архимандрит Георгий (Тертышников). Восемь лет батюшка меня окормлял. Пристально за мной следил, чтобы я чего не наворотила, направлял меня.

Когда я начала писать книги, я была уже воцерковленным человеком

Помню, приеду в лавру вся такая из себя светская журналистка, в Москве кручусь в бомонде. Подхожу на исповедь, потом беру благословение. А он руку мою взял, посмотрел на накрашенные ногти: «И зачем вам это надо?» – даже не спрашивая, а точно сам с собою вздохнул, опустил мою руку. А я действительно думаю: а зачем? И с тех пор как отрезало. Никакой маникюр мне уже был не нужен.

– Помню тоже этот момент в беседе со старицей-схимонахиней. Она была немногословная и четкими, почти рубленными фразами говорила: «Внешняя неприметность – духовная красота». И понимаешь, что ресурс-то твоего времени жизни, внимания ограничен – на что ты его потратишь?

– Аскеза созидательна – отсекает второстепенное ради существенного.

– Вы же, кстати, этот момент точь-в-точь в одной из своих книг описали. Будто в каком-то смысле книги написаны в соавторстве с батюшкой?

– Отец Георгий меня и как журналистку курировал. Всё, что писала, показывала ему, он читал, делал замечания. А на какую-то круглую дату святителя Феофана Затворника он мне сказал: «Давайте разделимся: вы будете в светских изданиях писать о святителе, а я в церковных, чтобы нам как-то пополнее осветить юбилей». Я ему показывала, что писала, – мы обсуждали. Он мне и свои книги о святителе Феофане давал на редактуру. Батюшка все-таки не писатель, у него могли быть какие-то повторы и т.д. Тут уже я ему осторожно помогала.

– С тех пор и полюбили святителя Феофана Затворника?

– Да, я практически всего его прочла. У него потрясающий слог без всякой зауми.

– Святитель Феофан говорил: всякая наука есть холодило, в том числе и богословская. А сам старался потеплее, от сердца писать.

– Его сочинения – просто кладезь. Читаешь – и настолько очевидны параллели с современностью. Вот он, например, писал про то, что на Россию было попущено нашествие Наполеона за то, что русская знать слишком увлеклась на тот момент уже секулярной французской культурой, в салонах исключительно на французском изъяснялись так, что и знали его иногда даже лучше родного.

– Клин клином вышибают. А в наше время после засилья американского масскульта тоже ведь конфронтация в острую фазу зашла!

– Всё не случайно.

– А у вас есть еще любимые святые?

– Вообще, любимые святые – это те, с кем ты связан. Я еще преподобного Паисия Святогорца очень люблю. В свое время мне предложили быть главным редактором издательства «Святая гора». Мы тогда стали публиковать его труды – эти известные «Слова» в белых обложках. Причем начали со второго тома «Духовное пробуждение». Был и первый том, но второй по содержанию казался нам ближе. А потом мне даже захотелось о нем детям рассказать – написала для них книжечку «Депутат от Бога».

У Господа столько чудес,
что и выдумывать ничего не надо!

– Что отличает «писателя от Бога», писателя-христианина?

– Вот святитель Феофан Затворник – это писатель от Бога. А себя я не дерзаю даже православным писателем называть. И я не знаю, есть ли отличия – писатель-христианин ты или нет. По-моему, есть хорошие и плохие писатели. Хороших читают, плохих нет. Бывает, я где-то в магазине открою какую-то даже вроде православную книгу, пару строк прочитаю и понимаю, что мне неинтересно дальше читать. Меня напрягает постоянная декларация Православия. Не приемлю «православной» сентиментальности, особенно когда какие-то чудеса начинают придумывать: кому-то там что-то в облаках вдруг привиделось… Да у Господа столько чудес, что и выдумывать ничего не надо!

Я стараюсь ничего не декларировать, у меня есть книги, где ни разу не упоминается слово «православный». Это нечто сокровенное, оно должно быть внутри, а если есть, то зачем говорить: «православный-православный-православный»… Совсем не факт, что некто, кто считает себя православным, может быть лучше того, кто таковым себя не называет. И насколько мы вообще все православные? Вот святые – это православные. А мы? Мы еще по земле колупаемся. И что там еще с нами произойдет?..

– Наверняка с книгой «Женщина в пестром» были связаны какие-то обсуждения-предостережения. Иконописцы, например, фокусируются на святости – пишут только иконы. Это церковное искусство. А про грех-то, тем более в Церкви, зачем?

Я не считаю, что пишу про грех. Я пишу о слабых людях, которые запутались. Это всё мы

– Я не считаю, что пишу про грех. Я пишу о слабых людях, которые запутались. Это всё мы. Сказано: осудить грех и полюбить грешника. Надо полюбить человека даже с ошибками. Почему я должна его полюбить? Да потому что я такая же. У меня миллион ошибок.

Чем дальше я живу, тем меньше понимаю что-либо в жизни. Раньше думала, что могу дать совет на любой вопрос, на любую жизненную ситуацию. А сейчас вспоминаю: а сама-то я не смогла поступить так, как хочу сейчас посоветовать, – и осекаюсь… Как я могу тогда давать этот совет?

Сейчас у меня полная растерянность перед жизнью. Особенно при том, что в наши дни размываются многие понятия, с которыми ты прожила, верила в них, – это всё очень сложно принять, а тем более соответствовать этому. Но нам же никто и не обещал, что будет легко.

Вопрос был про «Женщину в пестром»: почему я взялась за эту тему? Да потому что практически на каждом приходе есть такие случаи. Я очень долго думала. Я взяла не одно благословение. Поэтому и дерзнула.

В своих книгах я очень боюсь назидательности

– А какие советы давали отцы?

– Один из советов был сделать центром повествования женщину. Не священника. Про него мне, как сказал бы мой духовный отец, не по чину писать. А вот о женщине – в силу возраста, жизненного и писательского опыта – я могла писать. Понимала всю щепетильность темы. Но если хотя бы одна девочка, которая прочитает мою книгу, одумается, – для меня это будет самая высокая награда.

Я и сама боялась. Скажут: что, мол, сор из избы выносить? Но мы же должны говорить о том, что болит. А это то, что болит. Но до меня какой-то такой особой хулы по поводу этой книги не дошло. Были, конечно, нарекания. Кто-то что-то не понял, звонил-выяснял. Но я пыталась писать всё как есть.

Я очень боюсь в своих книгах назидательности. И сама не люблю, когда мне кто-то указывает: делай так, а не иначе. Поэтому всю назидательность я из своих книг каленым железом вытравливаю.

Единственный случай, когда я прямо и нагло говорю: «Не надо»

– Режиссер Владимир Хотиненко, помню, всё говорил: в жизни, куда ни кинь, столько грязи. В любой из сфер бери и показывай драмы человеческие. А в Церкви-то зачем? В Церковь мы приходим с конкретной целью – с покаянием.

– Все мы не ангелы. И внутри церковной ограды тоже. Показано, что человек запутался, девочку зашкалило в ее страстях. Может быть, этот момент пройдет и дальше будет другая жизнь, она всё поймет.

– Как показать подлинную суть церковной жизни?

– У меня нет цели показывать церковную жизнь, я самая обычная прихожанка. Мне не надо этим заниматься. У меня свое направление. Предостерегать от каких-то серьезных вещей, которые не сразу заметны, – это все-таки дело духовников.

Есть единственный случай, когда я прямо и нагло говорю: «Не надо». Это когда какая-нибудь прихожанка, едва переступив церковный порог, возжелает вдруг работать в храме. Крепких верующих, которые четко знают, что такое Церковь, не так уж и много. А слабых искушения могут надломить. Какие-то вещи можно просто не понести. Лучше просто ходи в храм.

– «Поближе к Церкви, подальше от попов», – как сами батюшки шутят.

– Да. Я проработала семь лет экскурсоводом в лавре. Помню, приду к отцу Георгию, плачу: «Батюшка, ну зачем я это знаю?» Не то, что я любопытный человек, что-то там высматривала, но вот откроется внезапно тебе что-то такое, что лучше б не знать! А батюшка утешает: «Ну, ладно, ничего-ничего». Всякое бывает, просто это сокрыто от нас. А когда этот покров приподнимается, надо еще найти в себе силы совладать с тем, что ты теперь знаешь.

– Церковь – это же единственное место на земле, где враг борется. В миру ему и выгодно не обнаруживать себя – там ему все равно никто не оказывает сопротивления.

– Святые отцы об этом пишут. Да вот только кто их читает? Мало кто. Не у всех есть духовники. И все мы в основном немощные. Поэтому и собрались в одну «клинику», и что я тут буду осуждать того, у кого насморк, если у меня у самой голова болит?

Моя задача – не исказить открывшуюся мне правду
об образе Божием в человеке

– Вы сказали, что у вас свое направление работы. А как бы вы определили, какое оно?

– Рассказывать о самых обычных людях подчас в необычных обстоятельствах. Каждый человек – это образ Божий. Вот я и стараюсь показать образ Божий в каждом человеке. В ком-то он явен, где-то надо всмотреться, прищуриться. (У Наталии Евгеньевны так называется одна из книг «А если прищуриться?». – О.О.). Сколько Господь даст времени – столько и буду писать. Я люблю этим заниматься. Это то, к чему я чувствую призвание.

У меня сейчас очень хороший период, уже нет всяких дерганий: «А может, хватит писать? Может быть, заняться чем-то другим?» У Господа прекрасное чувство юмора. Он так может всё обставить, что обхохочешься: «Господи, помилуй! Как же это всё, оказывается, бывает!» Он всегда подсказывает именно твое место.

Так что я пишу о самых обычных людях, которые ходят в булочную, детей воспитывают, подтирают им попы, платят кредиты и плачут, что мало денег… Мне не нравится выражение «маленький человек»: не нам судить, кто маленький. Все мы Господом любимы. Моя задача – не исказить открывшуюся мне правду об образе Божием в человеке.

– Говорят, невозможно понять ни себя самого, ни другого без глубокого осмысления жизненной мотивации. Ради чего жить, трудиться? У вас есть ответы на эти вопросы?

Нужно просто делать то, для чего ты предназначен. Жить для Бога и ближнего

– Мы пришли в эту жизнь – это же как-то само собой случилось. Нас никто не спрашивал: хотим мы этого? Надо ли нам сюда? И сколько проживем, мы тоже не знаем. Нужно просто делать то, для чего ты предназначен. Жить для Бога и ближнего. Я стараюсь быть честной по отношению к самой себе, не допускать самообмана. Быть искренней с моими читателями. Я их люблю. Со многими я общаюсь.

В доковидные времена я проводила встречи с читателями, и это получались какие-то грандиозные события, собиралось по 500 человек и больше. Я приглашала читателей в гости и делала им подарки. Мне хотелось как-то их порадовать. Выступали хорошие артисты. Всё проходило на волне какой-то всеобщей радости. Я даже своих читателей воспринимала как некую общину. Многие между собой перезнакомились – каждый помогает кто чем может: один лечит, другой с детьми по предметам к ЕГЭ занимается и т.д.

Помню, у меня дом сгорел в Пицунде, и все стали как-то помогать – кто материально, кто морально поддержал. Столько было трогательного участия! Пожар из беды стал счастьем. Я увидела людей, которым не все равно, что со мной случилось. Это очень дорогого стоит.

А может быть, наши трафареты надуманы?

– У вас в книгах часто говорится про то, как суметь задать главный вопрос. Может быть, вы могли бы привести примеры, когда в ваших беседах с героями будущих книг звучал решающий вопрос и уже было понятно, что книга состоится?

– Здесь общего ответа не может быть. В каждом конкретном случае это решается индивидуально. Скоро, Бог даст, у меня выйдет книга (сейчас с ней работает корректор) «Я садовником родился». О ней говорю в первый раз. Но это уже литература, тут я шла не от конкретного героя.

Мне просто хотелось рассказать о мужчинах, которые, уже будучи во взрослом возрасте, остаются слишком привязаны к матерям, не могут обустроить свою семейную жизнь. Я думала предостеречь тех же матерей, чтобы они помнили, что надо все-таки в какой-то момент отпускать своего уже взрослого сына в жизнь…

А в процессе написания я поняла, что хочу сказать совсем о другом: хочу сделать книгу в защиту странных людей. Странные – они ведь только для нас странные, сами себя они странными не считают. Вот мужчина 35 лет и не женат. А почему он не как все? – задаемся вопросом. Но мы же не знаем всей сокровенной жизни его души…

– Мне нравится история про греческого писателя Александроса Пападиамантиса. Его отец-священник как-то пригласил в гости епископа. Александросу как раз исполнилось 18 лет. «Давай тебя женим», – говорят ему. Отказывается. «Тогда пострижем в монахи». – «Я не хочу быть монахом». – «А кем же ты хочешь стать?» – «Я хочу стать Александросом Пападиамантисом». И он стал великим писателем. И ни один грек не спутает это имя ни с каким другим.

– Почему мы вообще подходим к людям с некими трафаретами? Если человек не умещается в этот общепринятый образчик, значит, с ним уже что-то не так? А может быть, наши трафареты надуманы?

– Есть поверье, что, когда зачинается человек, у Господа для него уже есть пара – жених или невеста. А когда при нынешней эпидемии абортов умерщвляется этот человечек, перечеркивается и будущая семья. То есть кто-то так и будет маяться всю жизнь без возможности найти свою вторую половинку… Какие уж тут трафареты?..

– В том-то всё и дело. Новая книга как раз о герое, который всю страсть своей души отдает саду, любуясь каждым новым бутончиком, не имея возможности найти себе человека под стать.

– Что в жизни главное?

Часто говорят: «Творчество – часть его жизни». Про себя я так не могу сказать. Потому что творчество для меня – это вся моя жизнь

– Часто говорят: вот творчество для этого человека – часть его жизни. Про себя я так не могу сказать. Потому что творчество для меня – это вся моя жизнь.

– «Ибо раз голос тебе, поэт,// Дан, остальное – взято», – как писала Марина Цветаева.

– Именно так. Хорошо это, плохо ли – другой вопрос. Это дано. Я живу своим творчеством и страшусь что-то сделать не так. Отсюда вся моя повышенная щепетильность: как бы не обидеть тех, кто со мной делится своими историями. Это мое дело жизни. Чувствую себя ответственной. И я благодарна Господу за то, что могу сказать эти слова.