«У Господа Свой сценарий»

Продолжаем серию публикаций с членами Патриаршего совета по культуре. Сегодня наш гость – Владимир Иванович Хотиненко, народный артист России, кинорежиссер, актер, сценарист, педагог, профессор кафедры режиссуры Всероссийского государственного университета кинематографии им. С.А. Герасимова.

Владимир Иванович Хотиненко родился 20 января 1952 года в г. Славгороде (Алтайский край). Окончил Свердловский архитектурный институт и в 1982 году Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Снял более 30 кинокартин, в том числе «Зеркало для героя» (1987), «Мусульманин» (1995), «Паломничество в вечный город (1995), «Гибель империи» (2005) «Поп» (2009). С 2010 года – член Патриаршего совета по культуре. С 2017-го – первый заместитель председателя Комиссии по развитию культуры и сохранению объектов культурного наследия Общественной палаты Российской Федерации.

Владимир Хотиненко

– Владимир Иванович, формат нашего интервью продиктован необходимостью соблюдать правила общения, вызванные коронавирусом. Как на вас отразились введенные ограничения?

– Всё это время я был очень занят, из дома проводил занятия со своими студентами. Мы придумали новый формат взаимодействия – пробовали экранизировать свои сны, впечатления. Я дал задание ребятам вести видео-дневники, снимать новеллы. И, думаю, у нас это получилось. По крайней мере они всё время были поглощены работой, и на тревогу о том, что же сейчас происходит за порогом наших домов, и у них, и у меня попросту не оставалось времени. Но дистанционная работа длится уже три месяца, и могу сказать, что живое общение назрело.

– Ведутся разговоры о более широком распространении этого метода. Что вы думаете об отказе от очного обучения в пользу дистанционного?

– Пока мы не понимаем, что из этого выйдет, во что разовьется наша сегодняшняя ситуация. Когда мир откроется, мы уже посмотрим на него по-другому, другими глазами. Может быть, некоторые наши рассуждения покажутся нам наивными, а некоторые, наоборот, – пророческими.

Применительно к этой ситуации я бы вспомнил слова Парацельса: «Всё есть яд, и всё есть лекарство». Интернет – это и помойка, и одновременно удобная для обучения платформа, хотя больший крен в сторону яда.

Несмотря ни на что, я не посыпаю голову пеплом. Я глубоко уверен, что Божественное Провидение всегда урегулирует события мирового порядка. Мы можем что-то прогнозировать, но у Господа Свой сценарий.

Если мы имеем в виду механистический, мрачный мир без человека, тогда да. В таком мире образование может быть и дистанционным. Но сквозь экран мы не видим выражения глаз, мы не чувствуем невербальных сигналов, исходящих от человека, его настроения, его внутреннего посыла. Всё это невозможно без живого взаимодействия.

– Другими словами, проблема состоит в минимизации участия человека в творческом процессе?

– Меня в этой связи больше волнует состояние кинематографа. Кино по-прежнему остается важнейшим из искусств. Вместе с тем в продолжение вашего вопроса скажу, что самое страшное, что может произойти в кино, – это исчезновение живого, настоящего человека. Если технологии заменят человека, тогда всё станет бессмысленным и искусству кино настанет конец.

Если технологии заменят человека, тогда всё станет бессмысленным. И искусству кино настанет конец

Компьютер уже может написать музыку и сценарий. Довольно скоро могут появиться программы, которые будут симуляторами внешних образов людей, актеров. Например, ты покупаешь программу, благодаря которой в твоей картине появляется Чарли Чаплин. Он двигается, как живой Чарли Чаплин, смотрит, как Чарли Чаплин, говорит, как Чарли Чаплин. И это будет страшная подмена, причем весь ужас в том, что зритель может ее не заметить, другими словами – согласится на такую подмену.

Без настоящих, искренних чувств, мыслей, которые рождаются изнутри, идут из потребностей человеческого духа, нет и самого человека. Ведь человек – как сосуд, в котором нет места пустоте. В пустоте рождаются только искусственные идеи. Проникая в человека, они заполняют душу пошлостью, мелочностью, ерундой. Но вот рассыпались в прах все искусственные идеи, и когда они исчезли, оказалось, что профессия врача важнее профессии футболиста, например. Не могу сказать, что до пандемии мы об этом не подозревали, всё это – прописные истины.

– Но эти прописные истины с большим трудом закрепляются в обществе, и это понятно. Делать добро бывает очень трудно. Тем не менее решаюсь спросить о занятиях режиссурой с детьми-инвалидами.

– Да, меня попросили провести занятия с детьми с ограниченными возможностями. Это была исключительно важная страница в моей жизни, действительно, скрытая от посторонних глаз. Но это совершенно особый опыт и особые дети. Один мой знакомый написал очень хороший сценарий: как ощущает себя слепоглухой человек. Но мне за такой сценарий было бы страшно взяться.

Я представил себе день медицинской сестры. Она ухаживает за тяжелобольными людьми. Она моет их, она переворачивает их. В этом нет ничего героического; это некрасиво и не эстетично, но говорит о самоотверженности и любви. Сегодня, когда мы вспоминаем события столетия «Русского исхода», мы задумываемся о том, что великие княгини, женщины, работали в военных госпиталях. Что это значит? Они выполняли самую грязную и простую работу – и во всем этом жили. И это и есть человеческий подвиг, красота души. Он вот так выглядит на самом деле. Подвиг – это не абстракция, это всегда что-то конкретное и простое, труд, и очень тяжелый. Можно говорить о подвиге высоким стилем, но рассказать посредством кино – для этого нужен особый талант. Правда жизни пересиливает любые художественные вымыслы. Я всегда считал себя человеком с крепкими нервами, но искренне говорю, что для меня это было бы очень и очень непросто.

– Сейчас много говорят о патриотическом воспитании подрастающего поколения, в котором верная оценка «Русского исхода» должна занять свое место. Но воспитание патриотизма невозможно, если в человеческой душе не родилась сначала любовь к собственным родителям. На ваш взгляд, в современной молодежи живы эти чувства?

– Когда мы росли, для нас патриотизм был естественной средой, это был наш воздух. Современная молодежь, пожалуй, оказалась в более сложном положении: у них немного сбита система координат. Природа не терпит пустоты. И эта пустота неизбежно заполняется. Мы с вами говорили о вечных ценностях. И сюда относятся и любовь к родителям, любовь к родному дому. Она абсолютно вписывается в определение, данное однажды апостолом Павлом: «Любовь не превозносится, не гордится»…

Патриотизм невозможно насаждать дидактически, он прорастает изнутри. Помните песню «С чего начинается Родина…»? – С калитки, с березы

Патриотизм невозможно насаждать дидактически, он прорастает изнутри. Помните песню «С чего начинается Родина…»? – С калитки, с березы… и так далее. Нормальный человек всегда это изнутри себя почувствует. Он не будет об этом говорить. Он не будет его афишировать. Патриотизм – сокровенное, личное чувство, которое обнаруживается лишь тогда, когда Родина в опасности. Во всех остальных случаях он не является предметом, который можно выучить. Это совокупность нравственных качеств, которые, если угодно, воспитываются в семье, в школе, в институте, в социуме, через книги.

Занимаясь со своими студентами, я, безусловно, имею в виду такую сверхзадачу, но никогда не беру на себя смелость «учить». Я лишь стараюсь посеять зерна, а не всучить им горшок с выросшими цветами. Моя задача в обучении – разбудить интерес к собственному внутреннему миру. Как бережно делала моя мама.

– Мама была педагогом?

– Она была для меня настоящим наставником, но не таким: «Ты поел? Ты шапку надел?» Вовсе нет. Она была строгая, с чувством юмора. Она ходила в кино, и мы с сестрой всегда ждали ее возвращения. У нее был хороший слух и музыкальная память, и, вернувшись из кинотеатра, она пела нам песни из фильма, рассказывала сюжет. Я помню о матери всё до мельчайших подробностей, помню, какие она замечательные делала котлеты. Причем, еще раз подчеркну, это не тот гротескный случай, когда она меня принудительно воспитывала. Нет. Она всегда говорила: «Это твоя жизнь». Я всегда был отличником, но моя учеба ее совершенно не интересовала: «Какой такой дневник? Зачем? Это твоя жизнь, ты ею и распоряжайся». При этом она, безусловно, любила меня. И я так рад, что она дожила до моей картины «Зеркало для героя» и смогла ее увидеть.

От отца достались свои уроки. Однажды я убежал из дома. Это было давно – шестьдесят с лишним лет назад. Отец искал всю ночь, не спал. А я пришел домой, мама говорит мне: «Ложись немедленно и лежи тихо!» Отец зашел в дом. Посмотрел на меня и после паузы вздохнул: «Ну как же ты мог, сынок?!» И больше ничего не сказал.

– Внушение подействовало?

– Подействовало сильнее, чем любые наказания. Больше я из дома не убегал. Тогда было модно бегать из дома, вот в чем дело. А там еще повод был. Кого-то несправедливо наказали…

– Протест – это часть роста, безусловно.

– Да, этот побег был протестный: «Я убегу, и посмотрим, что вы тогда будете делать». Есть такое не очень расхожее слово: «убеги». Кажется, его использовал Василий Шукшин, если я не ошибаюсь. Он жил в Москве, но это ему не нравилось, он хотел уехать. Это такое настроение человеческое, когда хочется убежать от самого себя, и ничего с этим поделать не можешь. Возможно даже, это одно из свойств русской души. Глубина и драматизм.

– Но кроме возрастного протеста в обществе существует такое явление, как «антикультура», ориентированное на протест. «Я – против!»: добра, красоты, Бога…

– Сейчас в Третьяковской галерее напротив картины Александра Иванова «Явление Христа народу» в качестве экспоната вывесили в рамке сухую ветку дерева.

– Вы имеете в виду «Ветку» Андрея Монастырского?

– Да. Напротив очень символического полотна, известнейшей работы художника, отдавшего ей десятки лет жизни, висит арт-объект, приобретенный за какие-то немыслимые деньги. Колоссальный труд – и поднятая с земли сухая ветка! Представляете, как это соседство влияет на восприятие зрителя? Какие мысли рождает такое сопоставление? Зритель переводит взгляд с картины на «объект», и в его сознании образуется каша. Это в лучшем случае. Я не против того, чтобы такие вещи в искусстве вообще были в отдельных залах музеев или помещениях. Люди разные: может быть, кому-то и понравится. Но ведь это выставляется рядом с картиной Иванова не случайно! Это совершенно разные послания. Может быть, картина Иванова и не самое выдающееся произведение искусства, но оно наполнено чувством. И рядом повесили вот такую пустышку.

– О чем это говорит?

– Это говорит о том, что мы живем в «осыпающемся мире». Опоры нету.

«Явление Христа народу» и рядом – сухая ветка… Мы живем в «осыпающемся мире». Опоры нет

Мы продолжаем жить в мире искусственных идей. А ведь есть и другой уровень действительности, более глубокий, отправляющий нас к вечным вопросам, например: «Для чего я здесь?» Человечество пыталось ответить на этот вопрос уже много-много раз, и мы знаем, чем это заканчивалось: войны, революции, кровь… Но только Промысл Божий всё расставляет по своим местам.

– Можно сказать, что вопрос «Для чего я здесь?» напрямую связан с поиском Бога, как однажды возник и для вас. Кто-то из вашего близкого окружения был верующим человеком?

– Как-то так повелось, что я уже много лет каждый день читаю «Жития святых» Федора Бухарева, дореволюционное еще издание. Во что-то верю, во что-то не очень. И там такие судьбы, такие пути! И сколько их, и они все разные, эти дороги к Богу.

А мама моя открыла для себя веру гораздо позже меня. Помню, я диктовал ей по телефону «Отче наш» уже после смерти отца, а она записывала. Этот наш разговор оказался для нас обоих очень важным. Ведь иногда в пять минут можно уместить так много!

Нужно сказать, что я всегда делал то, что от меня зависело: «Делай что должно – и будь что будет». С кем-то сводил, с кем-то, наоборот, разводил. А сколько прощал! Но на все воля Божия – это я точно могу сказать.

– В Евангелии говорится: «Кому мало прощается, тот мало любит». Да, нам всегда есть за что прощать друг друга.

– Конечно, ведь мы живые люди…

– …и живем в «осыпающемся мире», как вы выразились. Тем более в таких условиях чрезвычайно важно сохранять связь времен через культуру, сохранять наше культурное наследие.

– Да. Но, опять-таки, формировать этот пласт нужно осторожно, очень тонко создавать. Это нужно делать совсем с молодых ногтей. Здесь нужно придумывать программы, как детям это преподносить потихонечку, в хорошей, удобной форме.

– Через кинематограф в том числе. В своем выступлении на заседании Комиссии по развитию культуры и сохранению культурного наследия Общественной палаты вы упоминали о необходимости создания Студии детско-юношеского фильма.

– На мой взгляд, кино – это единственное искусство, которое развивается естественно. Все остальные виды искусств уже достигли своего потолка и дальше будут только вариации на тему, либо протест, либо движение в обратную сторону. А в кино этого еще нет, поскольку мы только открываем для себя возможности новых технологий. То есть кино – это единственное современное искусство, и потому в нем заложен еще неизведанный потенциал. Раньше существовала киностудия, которая специализировалась на создании замечательных детских фильмов. Но на сегодняшний день у нас хорошего игрового кино для детей среднего возраста просто не существует. И дело не только в отсутствии средств. Для такого кино, прежде всего, необходимы не корыстные, а идейные люди, которые будут понимать, во что они вкладывают средства и для какой цели. Да пусть себе зарабатывают на здоровье. Но надо здесь костьми лечь.

– Может быть, именно теперь и появится возможность реализовать эту идею?

– Возможно. Но мы с вами начали беседу с того, что мир поменялся. Старые методы уже не будут работать. Нужно искать новые подходы. Пока мы находимся в состоянии, что называется, «и в лес не пойду, и дома не останусь». Нужна определенность. Например: этот вирус навсегда. И тогда этот странный, сюрреалистический мир, где люди шарахаются друг от друга, где все ходят в масках, будет нашей новой платформой жизни. Эта история в какой-то степени трагическая, но человек пластичен, он приспособится.

Но может быть и другой вариант. Вирус, конечно, останется с нами, но будет не опаснее простуды. Снимайте маски, перчатки, идите обнимайтесь. Если представить, что всё закончилось, минимум у 50 процентов людей будет возникать пауза, мгновенное замешательство перед тем, как пожать руку, обняться, поцеловаться. А ведь эти мгновения чрезвычайно важны. Но вот эти «заплетыки» будут препятствием для проявления искренности, важнейших, глубинных человеческих чувств. Придется заново учиться общению, даже тому, как выражать или скрывать свои эмоции. Это тоже непросто.

– Надо сказать, сценарий последних месяцев нашей жизни превзошел все ожидания. Вы бы хотели снять об этом картину?

– Всё не так просто. Уверен, в творческой среде уже сейчас многие увлечены сегодняшним сюжетом. В скором времени появится целый пласт произведений, причем в разных жанрах, посвященных пандемии. Но я человек основательный, я бы не стал так скоропалительно бросаться в работу только для того, чтобы кого-то опередить. На мой взгляд, мы все еще не до конца осознали, что же на самом деле с нами произошло. Думаю, мы это довольно скоро увидим. Это будет отражаться как в поступках людей, так и в окружающей нас природе. Природа существенно изменилась. И это является безусловным сигналом наступивших перемен. Я замечал, что те или иные человеческие настроения или состояния, страсти всегда отражаются на состоянии природы. Мы – точно такие же шестеренки Божественного механизма и должны правильно воспринимать свою роль в мировом процессе.

Мы, люди, – шестеренки Божественного механизма и должны правильно воспринимать свою роль

Западная философия антропоцентрична. В центре всегда расположен человек, а окружающий мир – лишь сцена для него. Восточная же имеет другой взгляд, другую точку отсчета, где человек – часть природы, в первую очередь – наблюдатель и созерцатель. И здесь совсем иная «точка сборки» картины мира. Кстати, в природе русского человека (я сейчас употребляю слово «русский» в наднациональном смысле) есть эта созерцательность. И я бы не стал отдавать ее исключительно восточной философии, скажем, китайцам, хотя у нас с китайцами очень много общего. Гораздо больше, чем мы привыкли считать.

– И традиционный вопрос: каковы ваши творческие планы на ближайшее время?

– Знаете, я очень хочу сейчас оказаться на берегу моря. Не плавать даже, а просто постоять ногами в воде. Послушать, как оно шумит. Это очень творческий план. Я спокойно пережил острый период эпидемии, но накопилось. Просто вздохнуть хочется.

А в плане работы я ищу что-то такое, что резонировало бы со временем. Ищу историю, которую можно нарисовать: либо портрет, либо пейзаж. Если обратиться к сюжетам моих работ, они все резонировали со временем, в котором создавались.

– Владимир Иванович, мы с вами начинали разговор с того, что ситуация с коронавирусом для творческой личности может стать чем-то вроде шукшинских «убегов» – шансом убежать от себя. Убежать – и начать жить заново.

– Да. Изменить то, что не получилось.

– Но у вас-то получилось очень многое. И я надеюсь, мы еще увидим не одну вашу работу.

– С Божией помощью, думаю, всё возможно.