«Ты станешь слабей, но от этого станешь сильней»

Проблема, которая еще недавно считалась исключительно зарубежной, – нападение школьников и студентов на собственные учебные заведения – становится бедствием и для России. Очередная трагедия случилась на днях в Серпухове: на этот раз в православной гимназии. Количество подобных инцидентов пугающе растет. Как правило, за оружие берутся тихие, нелюдимые подростки, жертвы травли со стороны одноклассников. Психологи считают, что «шутинг» и «булинг» – два синдрома одной и той же социальной болезни, но средства от нее пока не найдено.

Марина Ахмедова отправилась в Пермь, но не в местный Университет, где в этом году тоже гремели выстрелы, а в «Международный центр социальных инноваций “Вектор Дружбы”» – организацию, которая уже много лет занимается темой инклюзивного образования. Ее основатель Ольга Зубкова организует совместные летние лагеря для детей с ограниченными возможностями и без. Ее опыт показывает: тот, кто подружился с «особенными», больше никогда не будет ни жертвой, ни агрессором.

Бобр, ножницы, бумага

– Егор, аккуратней с бобром! – предупреждает Маша. – В прошлый раз у него голова отвалилась, и это было очень, очень грустно.

Маша – инструктор по добру. Бобр – символ «Дружного». И вовсе не из-за того, что у «бобра» и «добра» похожее звучание, а потому что «строит плотину с таким же трудолюбием, с каким мы строим дружбу».

Маша и еще с десяток девушек-волонтеров усердно режут детали для баннера. Скрипят ножницы по бумаге. Скоро слет волонтеров и инструкторов. Бобр будет встречать их у входа. А сегодня в семь вечера в кинотеатре премьера фильма «Нормальный только я». Он был снят амбассадором «Дружного», звездой «Реальных пацанов» Антоном Богдановым по мотивам жизни пермского инклюзивного лагеря. В нем сыграли Хабенский, Виторган, комик Сергей Кутергин, а также сами дети – с ограниченными возможностями и обыкновенные.

– Мы в этом лагере инструкторы, а инструктор – это как вожатый, только не вожатый, – говорят девушки. – Его задача – научить дружить! Он – авторитет и лидер. А помогают ему инклюзивные волонтеры, такие агенты под прикрытием внутри отряда. Они много раз были в лагере, уже всё понимают.

За столом у окна тихо работает за компьютером Ольга Зубкова – создатель и организации, и детского инклюзивного лагеря «Новый город “Дружный”». Вопреки типичным атрибутам благотворительной команды, это проект коммерческий: путевки туда продаются по реальным ценам, даже скидки не предусмотрены. Ольга – социальный предприниматель, она не собирает деньги на благое дело, она его делает и тем самым зарабатывает. Ее инклюзивный лагерь – это прежде всего очень ценная услуга, за которую готовы платить и те, у кого ребенок с особенностями, и те – у кого без. Первые возвращаются из таких лагерей с чувством собственного достоинства, вторые – «обретают духовную силу».

– Причем ребенок с инвалидностью может родиться в семье богатого человека, а обычный жить с одной бабушкой, – говорит Ольга. – Но она копит денег, чтобы его к нам отправить, хочет, чтобы он человеком вырос. У нас 75 процентов обычных ребят, 25 – с особенностями. Всё как в жизни.

Целовались в лифте

«Ты станешь слабей, но от этого твоей силы только прибудет»: примерно это обещает подростку «Дружный». Инклюзия здесь умеренная: в каждом отряде обычных детей всего один или двое с особенностями. Именно эти, особенные дети, по заверениям самой Зубковой, оказывают удивительный эффект на детей обычных – дают нужной слабости тому, для кого уже в подростковом возрасте не существует авторитетов. А у того, кто сам слаб и кого уже травят в школе и не понимают в семье, появляются моральные силы травлю пережить или даже избежать. Зубкова считает, что именно такой подход помогает снизить школьное насилие, ведь сильный станет слабее, а слабый – сильней. Об этом она рассказывает каждый год и в ООН, где ее организация имеет свою площадку.

Зубкова – педагог. А у педагога, говорит она, должна быть стратегия. Получив семилетнего ребенка, учитель обязан понять, что хорошего с этим ребенком может случиться за следующие десять лет. И с каждым новым уроком, с каждым новым шагом педагог должен все лучше и лучше уяснять для себя траекторию пути своего ученика.

– Что, прямо каждого? – уточняю я.

– Каждого, – говорит она. – Каждого, – и повторяет это слова еще пару раз.

– А жить педагогу когда?

– Когда учителя говорят: «Нет времени», это отговорки. Может, просто быть учителем – не твое призвание? Ну, может не быть времени на то, что ты это любишь?! Ты ведь можешь в два часа ночи закончить печь торт, если ты любишь печь торты и любишь тех, для кого печешь.

Она по-учительски выделяет в своей речи главные слова, чтобы до меня лучше дошло. Сейчас она выделила интонацией слово «любовь», ее голос на нем потеплел. А самые важные смысловые посылы она повторяет. Вот сейчас она повторяет такие слова: «Никогда не надо обвинять родителей в том, что происходит с твоими учениками в школе».

– Родители же не зовут учителя в семью: «Ольга Викторовна, а вы знаете, что-то Петя сегодня суп не поел», – продолжает она. – Ну, это их проблемы, может, они его пересолили. Чего учителя-то звать? Ровно так же учитель не должен звать маму, если Петя плохо вел себя на уроке. Но когда родитель приходит и спрашивает: «Как мой?», ты говоришь: «Твой – замечательный. Конечно, вчера он не сделал домашнее задание, но он у вас всё равно такой классный! Сегодня Маша расстроилась – прочитала стихотворение без выражения. А он её так поддержал. Это у вас семейная традиция такая – поддерживать друг друга, да?» И всё, мама – «ваша навеки». Но ты должен по-настоящему ее ребенка любить. Абсолютно любить, – ее голос теплеет. – Меня научили любить в семье.

– И как же вас научили?

Важно, чтобы учителем был человек, который сам живет в любви

– А у нас дома просто была такая атмосфера. Как-то родители, а было им уже за семьдесят, пошли в кино. Мы с братом смотрели в окно и видели, как подъехало такси, как они вышли, зашли в подъезд. Мы ждем пять минут, а их все нет. Начали переживать. И тут они заходят. Я говорю: «Мама! Где вы были-то?!» А она мне на ухо отвечает: «Мы с папой в лифте целовались». Это важно – чтобы учителем был человек, который сам живет в любви. Я говорю такие пафосные вещи, но они базовые на самом деле. Люди к любви тянутся. Они хотят любить и быть любимыми. Просто взрослые не могут этого откровенно показать, а дети могут. Но если человек в принципе к любви неспособен и идет в школу потому, что только в пединститут и сумел поступить, то он будет вымещать свои нереализованные амбиции на маленьких людях.

– И что вы предлагаете? Каждому поступающему в пединститут устраивать тест на любовь?

– А тест не проведешь, – серьезно отвечает она. – Поэтому у нас в школе и случается всякое.

– Детей с особенностями вы тоже любите? – спрашиваю ее.

Наш главный посыл: «Каждый человек инклюзивен по факту своего рождения»

– С особенностями? Давайте тогда я озвучу наш главный посыл: «Каждый человек инклюзивен по факту своего рождения». Инклюзия – это разные среди равных, равные среди разных. Инклюзия – нормальная среда обитания. Инклюзивен каждый – если не прямо сейчас, то на определенном этапе своей жизни. Вы лысой были?

– В детстве?

– А колясочницей?

– В детстве?!

– А без зубов? Да, в детстве. И сами не могли поменять себе подгузник. Вы будете лысой?

– Мне бы этого крайне не хотелось.

– Но все может быть. И лет в девяносто вы, возможно, снова сядете в коляску. Мы все проходим через разные возрастные этапы, мы, в конце концов, можем сами тяжело заболеть. Мир – инклюзивен. И пока люди будут думать, что доступная инклюзивная среда создается для кого-то «с особенностями», мы никогда ее не создадим. А когда будем понимать, что создаем ее для себя, тогда всё получится.

– Мне было неприятно, когда вы задавали эти вопросы: «Вы будете лысой? Вы будете передвигаться в коляске?» Зачем сейчас об этом говорить? – интонацией я подчеркиваю слово «сейчас».

Духовную силу накачивают дети-инвалиды. Они – тренажеры для души

– А я спокойно к таким вопросам отношусь, – отвечает она. – Ведь это, правда, может случиться. А человек ведь как думает? «Если со мной что-то произойдет, главное – не быть в тягость». Хорошо, что у младенца ещё нет такого сознания! – громко, на всю комнату говорит она, хлопнув ладонью по столу. Инструктор по добру Денис, сидящий за ближним столом, смеется. – Представляете? – продолжает Зубкова, – лежит весь в какашках и думает: «Господи-и-и, только бы не быть в тягость! Я только один раз покакал, мама, помой мне попу, я больше не буду!» Но ведь это же маразм, понимаете? И из-за такого мышления в семьях даже не готовятся к подобным ситуациям. Смотрите, люди часто желают своим детям и близким здоровья, счастья, много денег. А на самом деле, знаете, чего мы хотим для своих близких? Чтобы они были сильными. Мы очень хотим, чтобы ребенок был сильным, но не только физически, а чтобы он не пасовал перед трудностями, умел делать сложный выбор, из любых передряг умел выходить с позитивом. Но где этой силой запастись? Он может накачаться в спортзале, сходить к косметологу и быть красивым, но духовную силу все это не накачает. И поэтому я считаю, что накачивают духовную силу дети-инвалиды. В нашем лагере они – тренажеры для души.

– Что это за тренажеры? – спрашиваю я.

Звонит ее телефон. Она извиняется – ей прямо сейчас надо отвлечься, и я не узнаю ответа сразу.

Хруст первого снега

Лифт открывается на третьем этаже ТРК «Семья». Стоит сделать из него шаг, сразу попадаешь в пространство, вибрирующее шумом и гамом. Дети и взрослые, не видя ничего вокруг, режутся в игровые автоматы. В глубине зала фуд-корт. Звенят столовые приборы. Через прозрачную крышу-пирамиду с опаской заглядывает темное пермское небо и как будто с удивлением спрашивает: «Почему так шумно?» Напротив фуд-корта тихо мерцают синим неоном буквы «Cinema Park».

В маленьком кинотеатре вокруг Ольги Зубковой нешумно толпятся подростки, их родители, бабушки и дедушки. Всем улыбается крупный парень с синдромом Дауна. Есть подростки в инвалидных колясках, и страдающие ДЦП. Ольга Викторовна раздает всем билетики на фильм «Нормальный только я».

Сеанс начинается, зал наполовину пуст. Завязка: коррупционный мэр городка в исполнении Хабенского задумал присвоить землю, на которой расположен старый пионерский лагерь со всеми полагающимися ему атрибутами – елями, озером и гипсовыми фигурами пионеров в галстуках. Директор лагеря, сыгранный самим Богдановым, помочь мэру заполучить землю категорически согласен, ведь тот ему хорошо заплатил. Детей направило в лагерь Министерство культуры, не осведомленное о коварных планах мэра. Группу сопровождают двое взрослых – вожатая Надя и ее помощник, взрослый мужчина с ДЦП, сыгранный Кутергиным. Директор тут же приступает к разработке жестоких планов по выживанию из лагеря детей, но первые попытки проваливаются. Тогда он едет к владельцу автомастерской дяде Роме, сыгранному Виторганом, и приглашает того в лагерь вместе с толпой подростков-хулиганов. Дядя Рома занимается ими для души – чтобы людьми стали, но результаты пока неоднозначные. Страшные хулиганы приезжают в лагерь и сразу начинают издеваться над детьми с особенностями. Но еще в тот самый момент, когда они только грозно ступают на территорию, ты – зритель – прекрасно понимаешь: в конце хулиганы изменятся, станут лучше, подружатся с обитателями лагеря. Станет ясно, что нормальные – это дети с особенностями, а что-то не так – со здоровыми хулиганами. Но как?! Как это должно произойти?! Вот тут ты не знаешь ответа и ныряешь в фильм с головой.

Одна из последних сцен. В главном хулигане Артуре просыпаются человеческие чувства, он плачет и решает удрать из лагеря, пока что-то в нем не изменилось безвозвратно. Задыхаясь от обиды и жалости к себе, бежит под высокими елями, в макушку ему бьет далекое солнце, и тут появляется Антон – крупный парень с синдромом Дауна. Он догоняет Артура, обнимет его и говорит: «Артур, ты – мой друг».

Воспитанники «Дружного» сыграли в фильме «Нормальный только я» наравне с прославленными актерами

Сеанс окончен. Включается свет. По узкому проходу между рядами к выходу идут хулиганы. Среди них – Артур. Рядом – Антон, тот самый парень с синдромом. Эти воспитанники «Дружного» – с особенностями и без – сыграли в фильме наравне с прославленными актерами.

С их инструктором Денисом мы сидим через 10 минут в фуд-корте под крышей-пирамидой. За наш столик плюхаются киношные хулиганы – Артур и Егор.

– Видели бы вы Артура, когда он приехал к нам в лагерь, – говорит Денис, – он дрался со всеми.

– Я маленький был, – краснеет Артур, когда я перевожу на него взгляд. – Сейчас мне жалко тех, с кем я дрался. Денис постоянно со мной разговаривал. Говорил: «Неправильно подходить к мальчику и бить его просто так».

– Он это делал, чтобы обратить на себя внимание, – говорит Денис. – И он его получил. И тогда ему стало не за что бить других.

– Просто Денис для меня был авторитетом, – говорит Артур. – Я видел, как все его уважали, подходили к нему: «Денис, как дела? Как ты туда слетал? А сюда?» Я хотел, чтобы он обратил на меня внимание.

– А почему он стал для вас авторитетом? – спрашиваю Артура. – Денис же – не силач, не богач и не звезда тик-тока.

– Ну я… я, наверное, хотел… чтобы меня любили.

– А зачем человеку нужна любовь? Допустим, вы самый сильный. Ходите, отнимаете все у слабых, – говорю я. – Как в фильме. У вас всё есть. Зачем еще любовь?

– Но… тяжело же без друзей, – еще больше смутившись, отвечает Артур. – Есть такое – дружат с сильным, чтобы не обижал. Но это же – не любовь. А с Антоном мы на съемках, и правда, очень подружились. Вы видели в фильме момент, когда он ко мне подбегает и говорит: «Артур, ты – мой друг»? В кадре он меня обнял. Но нужно было сделать еще один дубль – в нем Антон должен был с другого ракурса обнять оператора Олега, как будто меня, и еще раз сказать: «Артур, ты мой друг». Но Антон не смог обнять Олега, не захотел.

– Правильно, – вставляет Денис, – Ведь его друг – Артур. Он видит: перед ним не Артур стоит, а другой человек.

– Но потом он все-таки решился, – говорит Артур, – обнял Олега и сказал: «Олег, ты – мой друг». И Олег сразу убежал в туалет, а вышел оттуда с красными глазами.

– Антон никогда не будет учиться в одном с вами институте и работать на одной работе. Почему же вы дружите?
– Потому что он – настоящий!

– Денис, это все, конечно, прекрасно, – говорю я, – но вы же понимаете, что Антон никогда не пойдет в армию, как вы, и никогда не будет учиться в одном с вами институте. И работать на одной работе с вами не будет. Почему же вы дружите?

– Потому что он – настоящий! – выкрикивает Артур. – Я знаю: если он сказал – он сделает!

– Я сам задавал себе вопрос, – задумчиво говорит Денис. – Почему я с семнадцати лет дружу с Антоном? Мне уже двадцать семь, Антону – двадцать восемь. Вы правильно сказали: он не пойдет в армию и на ту же работу. Но если держать это всё в голове, то, значит, что тебя понуждают дружить на перспективу. Если ты не станешь кем-то, то зачем мне с тобой дружить? А я с Антоном дружу просто так. Вот недавно он мне написал, – берет телефон, читает, – «Денис, ты – хулиган». Я еще не успел ответить, был на работе, через минуту приходит новое: «Я пошутил». Еще одно: «Денис, друг, прости. Я больше не буду так шутить. А, кстати, у меня скоро день рождения. Ты об этом не забыл?» Вот такой классный парень…

– То есть вы хотите сказать, что вы с этим классным парнем дружите, потому что он делает вас лучше?

– Он не пытается сделать меня лучше. Эти ребята – единственные люди, которые никогда ничего не навязывают. Когда я встречаюсь с одноклассниками, они сразу пытаются доказать, как надо жить. А встречаешься с Антоном, спрашиваешь: «Как дела?», и он просто начинает рассказывать о себе.

– Вас травят в школе? – спрашиваю Егора.

– Да, – он поднимает светлые незлые глаза. – Причем совсем недавно. Но в какой-то момент я перестал бояться, и это произошло после того, как побывал в лагере.

– А я сам раньше травил, – Артур отворачивается. – Одного мальчика. У него было мало волос. Я один раз его спросил: «Ты как вообще относишься к этим приколам?» Он ответил: «Я всё понимаю. У меня, правда, мало волос. Лучше смейтесь надо мной по-доброму, чем обижайте кого-то по-настоящему».

Артур отворачивается и уходит. За ним – Егор. Черное уже небо легло на пирамиду, прокололо себе живот верхушкой и как будто прильнуло к стеклянным стенам, чтобы разобрать стихшие голоса. Пять минут до закрытия ТРК.

– Когда я впервые увидел Артура, – говорит Денис, – он при мне повернулся и заехал мальчику в живот. Я увел его, понял, что он хочет со мной поговорить, обсудить то, чего не может с родителями. А со мной тоже бывало такое в школе: ребята с задней парты меня жестко третировали. И знаете что? Я вовлекся в эту инклюзивную историю, когда мне было 17 лет, не потому, что думал: делаю хорошее дело. Мне на это вообще было плевать. Просто лагерь – это было тогда единственное общество, которое меня приняло.

– То есть в «Дружный» приходят чуть-чуть изгои? А сильным там делать нечего?

Сильных к нам приводят, чтобы они стали немножко слабей

– Сильных к нам приводят, чтобы они стали немножко слабей. Я слышал ваш разговор с Ольгой Владимировной. Она вам правду сказала: ребята с инвалидностью – это тренажеры для душ тех, кто уже начинает немного окукливаться в собственной силе. Ребенок с инвалидностью ему говорит: «Я не хочу второе печенье. На». – «Круто… Ты просто так отдаешь мне печенье? Но я даже не просил…» Ты не просил, тебе его дали, просто так, и тебя обнимают и говорят тебе, сильному, спасибо. А его раньше никто не обнимал. Для него это ситуация дискомфорта. Он думает: какая-то подстава, так не бывает, печеньки не дают просто так. В наших силах сделать такие лагеря по всей стране. Я давно отписался в соцсетях от людей, которые пропагандируют успешный успех. Нужно просто оставаться собой, отстаивать свои убеждения, и тогда никакой буллинг тебе не страшен.

– Вы тоже учились в университете, где был расстрел?

– Да, я там учился, – Денис мрачнеет. – Мне о расстреле написал мой одногруппник еще до того, как о нем сообщили в новостях. Стрельба была в моем химическом корпусе. Самое ужасное – узнать такую новость и ничего не смочь сделать. Мне было очень обидно. Обидно, что какому-то человеку закрались в голову аргументы, которых никто не смог оспорить.

– А их можно было оспорить?

– Любой аргумент можно оспорить. Если бы мне довелось говорить с ним, я бы, скорее всего, поискал, к чему он сопричастен. Моя основная работа – инструктор по горным лыжам. Если бы я хотел, чтобы вы стали моей клиенткой, я бы начинал разговор не с горных вершин. Я бы спросил: «А вы слышали хруст первого снега?»

– Я бы сказала: «Ну, да…»

– Тогда бы я спросил: «А он вам нравится?»

– А я бы сказала: «Ну, да…»

– А я бы сказал: «Невероятный хруст первого снега слышен из-под горных лыж даже на самых небольших склонах…» Когда случился расстрел в моем университете, я спросил себя: «А что, если бы такое сделал ребенок из моего отряда? Что я не доделал? Что я должен доделать прямо сейчас, чтобы такого не случилось в будущем?» Если бы мне тот расстрельщик достался раньше, до того, как он купил это ружье и пошел с ним в университет, я бы спросил его: «Почему мы никогда не катались на лыжах вместе? И вместе не слушали хруст первого снега?»

Обратки Зубковой

В Перми – обычное зимнее утро, и мелкий снег кружится белым роем у окон. На подоконнике стоит серебристый ангел, держит высоко над головой пальмовую ветвь. Это премия «Импульс добра», которую Ольга только что привезла из Москвы. Кажется, ангелу холодно – хочется взять его в руки и согреть.

– Большинство людей в отношении инвалидов способны, в лучшем случае, на два коротких действия – пожалеть и потерпеть, – говорит Ольга Викторовна. – Это же ненадолго – потерпеть. А вот понять и принять – это уже целая философия. Понять, что он вот такой, и при всем при этом не хуже тебя, и не надо его жалеть, а надо с ним конкурировать. Потому что у тебя, например, память плохая, а наш Антон Мысляев (парень с синдромом Дауна – М.А.) может выйти на сцену и три минуты читать стихотворение, не запнувшись и с выражением. И кто получит награду? Он. И не за то, что инвалид.

– А если человека никогда такому не учили? Не было у него тренажеров для души. Как же ему понять и принять?

Мы не можем переделать общество. Но мы можем внедрять в него людей с развитой душой

– Никак. Волшебной палочки нет. Нужна технология. Мы не можем взять и переделать общество. Но мы можем внедрять в него людей с развитой душой. Знаете, я недавно сама вывела статистику по семье. Что такое, например, семья? Это – чистая инклюзия. Там разный возраст, разные болячки, разные национальности. А когда в семье происходит главная трагедия – развод? Я посмотрела по графику существования семьи и обалдела. Знаете, когда разводятся? Когда рождается ребенок. Не больной, а просто ребенок. Папа не выдерживает. Потому что инклюзия появляется. Появился кто-то, орущий по ночам. Жена ходит в ночнушке, вся грудь в молоке. На психе мужчина решает свалить и переждать, но оттуда уже не возвращается. Следующий этап – мужчина уходит, когда ребенок становится подростком. Он – уже чужой, в нем бурлят гормоны. И третий – когда в семью возвращается пожилой родственник. Старик с Паркинсоном, которого надо кормить и менять ему подгузник. Мы в семьях учимся терпеть и жалеть, а не принимать и понимать. И пока мы в собственной семье не будем нормально относиться к колясочнику, и в обществе тоже не сумеем. Поэтому мы в своих лагерях не читаем детям мораль. Мы помогаем им просто узнать поближе того, кто с особенностями.

– А почему вы решили заняться таким лагерем?

– Я ушла из школы. Там был упразднен институт классного руководства, и я поначалу открыла некоммерческую организацию. А Господь милостив: Он сначала завел ко мне детей, которые мало отличались от обычных, – у них были лишь ограничения по слуху. Потом – более сложных. То есть малыми дозами Он приводил в программу детей с инвалидностью.

– Почему вы думаете, что это – Господь? Может, так просто совпало.

– Я просто думаю, что всё, что есть – это Он. И даже когда случается что-то плохое, значит это я в какой-то момент слабину дала, поддалась искушению, и теперь Он меня аккуратно так вразумляет.

– А что плохого с вами случалось?

– К примеру, заболела онкологией и на многие вещи посмотрела по-другому. Я начала иначе к людям относиться. Я терпеливее стала. Не мое дело – ставить штампы.

– А если человек – реально вредитель?

– А, может, он какого-то своего старика всё равно любит. Это его не оправдывает, но и нам уже не позволяет думать, что он – паразит. «Делай что должно – и будь что будет». Я стала больше ценить время и меньше смотреть по сторонам, кто что делает. Это не позиция равнодушного человека. Просто если у тебя есть какая-то миссия, – а я поняла, что она у меня есть, – то время нужно потратить на нее.

– К тому моменту, как вы заболели, вы были уже сильной?

– Ну да… мне кажется, да. Вообще у меня много испытаний было в жизни. Но по силам дается. И я же не умерла, я выжила.

– А вы ведь зарабатываете на этом лагере?

В лагере детей так любят, что, вернувшись домой, они вспоминают, что и в семье их любят

– Да, наши услуги платные, но сложно сказать, что мы что-то серьезное на этом проекте зарабатываем. Мы упаковали его во франшизу. И вы не представляете, сколько бонусов приобретет каждый регион, если откроет у себя такой лагерь. Франшиза стоит полтора миллиона. Государство могло бы выделять на нее субсидию. Возможно, возвратную. В нее бы пошли педагоги, у них шкурный интерес – создать другой мир для своих детей. Это решит не только проблемы формирования инклюзивной среды. Лагеря будут предотвращать детские суициды, подростковую агрессию, депрессию, буллинг. Эти расстрелы опять же, их теперь все боятся. Лагерь как кокон обнимает детей. Их там так любят, что, когда они возвращаются в семью, то вспоминают, что и в семье их любят. Странные истории у нас в лагере происходят, и это я вам без пафоса говорю. Раньше ребенка мог порадовать только первый айфон, но он видит, как ребенок инвалид застыл перед окном и радуется снежинке, и он сам говорит: «Ой, смотри, снег пошел». Мы выправляем их сбитый прицел. Даем попробовать это чувство – любовь. Ведь если ты ее когда-нибудь испытал – ты будешь высаживать ее как саженцы хоть куда. Какая разница тебе, – повторяет она трижды, – где ты ее сеешь и где ты ее в обратку получаешь?!

Обратка Зубковой Маша отрывается от клавиш компьютера и смотрит на нас. Денис и Вероника продолжают работать, но по всему чувствуется: они ее очень внимательно слушают и какие-то слова упрятывают в себя глубоко. Наверное, для того, чтобы позволить этим словам стать саженцами для своих собственных обраток.