Как создавалась машина атеизма

Сто лет назад, 20 января 1918 года, Совет народных комиссаров Российской республики принял «Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах», согласно которому религиозные организации полностью изгонялись из всех сфер жизни государства и общества. Религия с этого времени юридически стала только частным делом гражданина. Новый закон был радикальным не только для своего времени: и сейчас, как бы далеко ни зашла секуляризация западного общества, большевистский декрет кажется «недостижимо передовым» и «прогрессивным». А в 1918 году он просто резал российский социум по живому. Тогдашний русский человек, в среднем, был весьма воцерковлен, и ликвидация религии как значимого фактора жизни не могла не быть для него болезненной и вредной.

Об утверждении государственного атеизма и борьбе с Церковью после октября 1917 года рассказывает доктор исторических наук Арсений Соколов.

Меня тянет к живой работе

— Что представлял собой известный «Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах»? Как он составлялся?

— Уже в ноябре 1917 года в Совнарком обратился петроградский священник Михаил Галкин со своим предложением церковных реформ. Его письмо известно специалистам давно, но некоторое время назад историк Павел Рогозный обнаружил документы, доказывающие, что сначала отец Михаил добился личной аудиенции у Ленина, и именно вождь большевиков посоветовал ему направить Советскому правительству письменные предложения, чтобы запус­тить их «официальным порядком». Что священник и сделал. В письме он сокрушался о неправильной, на его взгляд, политике руководства Православной Церкви и просил привлечь его к работе на этом поприще. «Меня тянет к живой работе, — сетовал отец Михаил. — Хочется строить, бороться, страдать, торжествовать, а я в своей рясе живой мертвец». К письму священник приложил статью с проектом реформаторских мероприятий, в числе которых были объявление религии частным делом, переведение Церкви в статус «частных союзов», лишение её государственного финансирования, введение григорианского календаря, объявление о необязательности изучения Закона Божия в школах, устройство светской регистрации рождений, браков и смертей, лишение духовенства всех льгот по налогообложению и отбыванию повинностей (в том числе указывалась необходимость призыва клириков на военную службу) и реквизиция церковных ценностей. Но на самом деле основной целью отца Михаила Галкина были отнюдь не церковные преобразования, а карьерные соображения. Ведь в своем письме он открыто рекомендовал немедленно создать «Комиссарство по делам культов» и занять под оное обер-прокурорский дом на Литейном проспекте, а на должность комиссара священник предложил, естественно, самого себя.

— А кем был отец Михаил? Его знали до революции?

Один из соавторов «Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви» священник Михаил Галкин летом 1918 года отрекся от священнического сана. Он стал активным деятелем атеистической пропаганды и антирелигиозным писателем. Например, в 1922 году он выпустил брошюру «Голод и церковные ценности».

— Но что-то пошло не так?

— Да, хотя поначалу письмо священника обсуждалось на заседании Совнаркома 27 ноября, а его статью опубликовали в газете «Правда» 3 декабря 1917 года. Но отца Михаила, а точнее его сан, просто использовали для внесения смуты в среду духовенства и верующих, и никакой должности при Совнаркоме священник, естественно, не получил. 11 декабря была организована комиссия в составе А. В. Луначарского, П. И. Стучки и отца Михаила Галкина для выработки церковных (а точнее, антицерковных) мероприятий, позже к ней подключились сотрудники Наркомата юстиции М. А. Рейснер и П. А. Красиков, а также другие деятели, в том числе левые эсеры (ведь в декабре 1917 года Наркомат юстиции возглавил левый эсер И. З. Штейнберг). Интересный момент: никаких материалов деятельности этой комиссии, кроме финальной версии декрета, не сохранилось. По крайней мере, пока их ни в одном архиве найти не удалось, хотя протоколы других советских комиссий этого времени имеются. Можно предположить, что документы могли быть впоследствии уничтожены именно в связи с борьбой с левыми эсерами, чье плодотворное участие в комиссии бросало тень на достижения большевиков. Кроме того, вспоминать о тесном сотрудничестве с левыми эсерами в рамках этой комиссии чуть позже стало неудобно и даже опасно для отдельных советских деятелей.

Так или иначе, 31 декабря 1917 года, в канун Нового года по старому стилю, правоэсеровская газета «Дело народа» опубликовала проект готовящегося декрета. Он еще был отличен от конечного варианта, но основные положения были те же. И интересно отметить, что публикация состоялась не в большевистской и даже не в левоэсеровской газете, а именно в правоэсеровской. Получалось, что пробный мяч бросался не со стороны большевиков, а со стороны их главных конкурентов, чтобы народное недовольство косвенно отразилось на них.

Прошу ускорить принятие декрета

— Какова была реакция на этот декрет в Церкви?

— До начала января 1918 года противостояние Церкви и советского правительства сглаживалось ожиданием со стороны духовенства и верующих открытия Учредительного собрания. Не признавая легитимность власти большевиков и их союзников, Церковь старалась игнорировать их законодательные «опусы» и реагировала только в случае угрозы практических действий. Так, на «Декрет о земле» от 27 октября, в котором провозглашалась национализация церковных и монастырских угодий, Святейший Синод отреагировал только 20 декабря, поручив епархиальным властям, монастырям и причтам в случае насильственной реквизиции составлять акты и детальную опись изъятого имущества, а затем подавать иски в суд. Таким образом, церковное руководство исходило из того, что советская власть носит временный характер и её распоряжения будут пересмотрены Учредительным собранием.

— В январе ситуация изменилась?

— Именно так. На подконтрольной им территории большевики закрывали старые суды, опиравшиеся на букву закона, а 6 января 1918 года оказалось разогнано и Учредительное собрание. Члены Поместного Собора в этот момент разъехались на рождественские каникулы, Синод во главе с патриархом находился в Москве, где ситуация была несколько мягче, чем в столице, да и информация туда доходила с опозданием. Поэтому первым в связи с публикацией проекта декрета об отделении Церкви от государства выступил митрополит Петроградский Вениа­мин (Казанский). 10 января он направил в Совнарком письмо, в котором призвал не принимать этот декрет, потому что ­«народная власть» должна учитывать волю народа, а в России все-таки большинство православных, и этот декрет может иметь страшные последствия. Это письмо рассмотрели в Совнаркоме, и Ленин поставил на нем резолюцию: «Прошу ускорить принятие декрета». Большевики шли своим намеченным курсом, и их ничего не смущало.

— Но ведь Ленин внес в итоговый текст декрета несколько правок?

— Главная — идеологическая: первый пункт, гласивший, что «религия есть частное дело», Ленин зачеркнул, заменив на «Церковь отделяется от государства». Дело в том, что формулировка про «частное дело» — это пункт из партийной программы эсеров, а Ленин заменил его на соответствующую формулировку из программы РСДРП. Декрет опубликовали в «Газете Рабочего и Крестьянского правительства» 23 января 1918 года сначала под старым названием «Декрета о свободе совести, церковных и религиозных обществах», а во всех последующих публикациях он именовался уже как «Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви». Суть его — устранение Церкви из всех сфер государственной и общественной жизни и лишение её всякого имущества и юридического статуса. И уже 25 января Поместный Собор принял постановление о непризнании этого декрета, назвав Совнарком «отдельными общественными организациями и лицами, ныне стоящими у власти». По мнению Собора, под предлогом отделения Церкви от государства Совнарком «пытается сделать невозможным самое существование церквей, церковных учреждений и духовенства» — и в этом члены Собора не ошибались. Однако ситуация в те дни оставалась настолько неясной, что на Соборе высказывали мнение, что решения Совета народных комиссаров вообще можно игнорировать, поскольку этот орган никем не признан.

— На тот момент сила советской власти подвергалась сомнению всеми…

— Да, в газете «Новая жизнь», редактором которой был А. М. Горький, вышла статья, одобрявшая содержание декрета, но назвавшая его постановлением «уходящей большевистской власти». В целом меньшевики и эсеры отмечали, что декрет хорош, но принять его нужно было Учредительным собранием, а не руками «ненавистных смольных диктаторов», и что большевики сделали всё, чтобы настроить против себя и Церковь, и общество, и долго они у власти не удержатся. В либеральной прессе отмечали поспешность, грубость и юридическую неграмотность декрета, а также имевшиеся в нем противоречия. Например, в одной его ­статье права религиозных и церковных обществ приравнивались к частным, а другая статья говорила о лишении их прав юридического лица.

— Декрет был радикальным по тем временам?

— Он был страшным. Чем являлась Церковь на тот момент? Это была обширная сеть центральных и епархиальных структур. Это и Святейший Синод и синодальные учреждения, которые еще действовали. Это и духовные консистории, и архиерейские дома, и прич­ты, и монастыри, и учебные заведения, и церковная пресса, и сеть благотворительных учреждений, которые были при Церкви. Представьте, всё это оказывается вне закона. Это катастрофическое, безоглядное, беспринципное решение. Это в буквальном смысле «закатывание катком». Смягчало ситуа­цию только то, что большевики не стали это всё сразу же вводить в действие. Но своим декретом они, образно говоря, открыли шлюзы, легитимирующие насилие на местах. Они попустительствовали антицерковной самодеятельности местных властей и отдельных «инициативных групп», провоцировали и стимулировали их, но процесс центра­лизованных репрессий и гонений начался несколько позже. Массовое закрытие храмов и требование подписания прихожанами отдельных договоров на пользование «богослужебным имуществом» (включая здание храма) началось не сразу после принятия декрета, не с 20 января, а с осени 1918 года. Кроме того, сразу пошла дезинформация в советских газетах, что декрет не столь уж суров и права верующих будут соблюдаться.

Лишить Церковь всего

— Почему Церковь не получила юридического лица?

В.Д. Бонч-Бруевич, управляющий делами Совета народных комиссаров РСФСР

Нет церковных слоев, есть церковные люди

— Наблюдались ли случаи паники, снятия с себя церковного сана, например, после принятия этого радикального декрета?

— Снятия с себя церковного сана случались и до декрета, даже до революции. В 1917 году участились такие вещи. Самым вопиющим был случай с епископом Енисейским Никоном (Бессоновым). После Февраля он начал забрасывать Думу письмами, где выражал горячее желание включиться в процесс строительства «новой России». Епископ сам стал инициировать «демократические» преобразования в своей епархии, ­пытался сотрудничать с новой «общественной» властью. И когда к лету он понял, что «заскочить» в новый правящий класс ему не удается, то сложил с себя сан и уехал на Украину. И потом работал в структурах самопровозглашенной Украинской народной республики, аналогичных Министерству исповеданий. Подобное «преображение» пережил впоследствии и вышеупомянутый отец Михаил Галкин, сложивший с себя сан и устроившийся на работу в «ликвидационный» VIII отдел Наркомата юстиции, занимавшийся уничтожением Церкви. Кстати, ряд большевистских агитаторов — «воинственных безбожников» — тоже из бывших духовных лиц. Это говорит о том, что для данных людей вера была скорее средством для обеспечения карьеры, а не чем-то искренним. Имелся и материальный фактор. Еще при Временном правительстве из-за критической экономической ситуации Синод обсуждал возможность того, чтобы священники подрабатывали на светской службе. А после отмены казенного жалования и начавшейся реквизиции церковной собственности клирики, особенно семейные священники, оказались в крайне стесненных материальных условиях. И кому-то волей-неволей приходилось оставлять свою пастырскую деятельность. Добавим сюда последовавшие закрытия храмов, изгнания священников из приходов, репрессии. Но, тем не менее, массовых явлений доб­ровольного сложения с себя сана после октября 1917 года по документам не прослеживается. В отличие от репрессий по отношению к клирикам и верующим.

— И именно благодаря подвигу духовных лиц, не снявших с себя сана, удалось сохранить Церковь?

В.И. Соловьев, в конце 1917 года комиссар Московского Военно-революционного комитета, после революции — член Президиума Моссовета