Моменты истины Павла Астахова

Это интервью продолжает разговор с адвокатом, писателем, государственным деятелем Павлом Астаховым, начатый на портале Православие.ру. Напомним, что под особый прицел прессы он попал в те годы, когда занимал пост Уполномоченного при Президенте Российской Федерации по правам ребенка (2009–2016). Отзывы о его деятельности были всегда противоречивы: одни писали, что он лоббирует ювенальную юстицию, другие – наоборот, что не дает ее вводить. Кто-то критиковал его за то, что он борется с международным усыновлением российских детей, а кто-то – что мало делает в этом направлении или делает медленно, поскольку случаев жестокого обращения с усыновленными детьми из России там, за границей, стало слишком много. Где правда, где ложь, и как было на самом деле – в этом интервью расскажет сам Павел Астахов, тем более что уже прошло определенное время с того момента, как он оставил свой пост, и многое можно поведать из того, что, возможно, раньше рассказывать было преждевременно. Беседует журналист, режиссер, создатель авторского ютуб-канала Елена Козенкова, которая провела с Павлом Астаховым две встречи.

Секрет Патриарха и ювенальная юстиция

– Если касаться внедрения ювенальных технологий в России, ювенальных судов, то можно сказать, что вы притормозили введение западного жестокого варианта, когда буквально по малейшему звонку приходит полиция и отбирает детей у живых родителей?

– Один из упреков, в том числе в мой адрес, – что у нас очень мало ювенальных технологий, ювенальных судов и ювенальной работы.

Открою вам небольшой секрет: у нас была первая встреча с Патриархом Кириллом в октябре 2010 года, когда Святейший совершал патриаршую поездку по Дальнему Востоку. Так получилось, что в это время, не подгадывая, я три недели был на Дальнем Востоке. Я проехал от севера Чукотки до Владивостока, потом на Сахалин. В Южно-Сахалинске мы с Патриархом на три дня оказались вместе. Была замечательная служба, на которой случилось чудо: был конец октября, шли дожди, было серое небо, и вдруг, как только Святейший вышел, овалом над площадью расступилось голубое небо, а вокруг – серые тучи. Так продолжалось два часа, пока шла служба, пока не закончилось причащение. Все стояли и смотрели на небо.

Перед этим был вечер, меня позвали на ужин, и был достаточно откровенный разговор со Святейшим, как раз тогда я думал, с чего начать, за что схватиться. С одной стороны, обвинения в лоббировании ювенальной юстиции, которые сыпались от государства, с другой стороны, бедственное положение некоторых семей, где детей просто уничтожали. У нас был откровенный разговор на эту тему. Когда мы с Патриархом условились, совершили словесный завет, он сказал: «Павел Алексеевич, давайте договоримся, что никакой западной юстиции у нас не будет». Я говорю: «Ваше Святейшество, я сам понимаю, что это такое, я сам во Франции работал и видел, как вся система работает на то, чтобы ребенка изъять из семьи. Там конвейер, на этом все зарабатывают». Он говорит: «С другой стороны, вы понимаете, что есть преступные люди, которые уничтожают детей, и этих пьяниц, хулиганов, преступников от детей надо изолировать». Конечно, должен быть баланс. Никаких западных калек у нас быть не может, это однозначно. Кстати, примеры из Норвегии, Финляндии, Франции, которые я стараюсь донести до общественности, становятся резонансными. Пример того, как это может выглядеть, когда придет к нам. А такие попытки есть.

Со Святейшим патриархом Кириллом

Никаких западных калек у нас быть не может, это однозначно

Моим первым делом было дело Веры Камкиной в Санкт-Петербурге, – она не пьяница, не наркоманка, просто не работает, у нее четверо детей. Дети были с педикулезом, дистрофией, потому что мать их не кормила, и соседи позвонили в полицию, которая приехала и отобрала детей. Я приехал к этой женщине, сам пошел к прокурору, председателю суда, в опеку. Мне говорят: «Павел Алексеевич, зачем вы ее защищаете? У нас у таких детей изымают». Я поехал в детский дом, – действительно, дети там отъедались, но они все равно хотели к маме. Мы помогли Вере получить квартиру, два раза устраивали ее на работу, она все время увольнялась. Я подарил ей швейную машинку, она ее продала. Это сложный процесс, но мы за нее боролись.

– Плохая мама, но все равно мама.

– Мы вернули детей. Это было первое, знаковое дело, с которого я начал свою работу.

– А дети были счастливы при этом?

– Конечно, дети маму любят. Я был в 1237 детских домах и интернатных учреждениях России. Я видел детишек, которые были изъяты и даже брошены родителями, детей, которых били, над которыми преступления совершали. Но у каждого из них под матрасом – телефон мамы, которая била, тушила об него окурки, пьяная валялась и так далее. Он все равно маму любит и хочет к ней. А почему она была пьяная и совершала преступления? Почему к ней приходили всякие темные личности, сожители, которые также над ребенком издевались? Где было общественное окружение? Можно сколько угодно говорить, что опека не смотрит, социальные службы и государство, но, простите меня, если у вас такая соседка, то вы хотя бы зашли к ней? Спросили, может, ей помочь надо?

У каждого под матрасом – телефон мамы, которая била

– Раньше коллектив исправлял.

– Да, и коллектив есть не только на работе. Женщина давно не работает, сидит на детском пособии. Есть коллектив рядом, который живет по соседству.

– Общество стало очень равнодушным.

– С одной стороны – да, а с другой стороны, посмотрите на активность в социальных сетях. Ведь нельзя сказать, что люди равнодушны, они разложат от и до: «Где Астахов? Где социальные службы? Вы это не сделали и то…». Вы потратьте энергию не для того, чтобы написать 150 постов и комментариев на эту тему, а подойдите к своей соседке, которая живет, может быть, в вашем доме, и купите ботинки ребенку, который бегает в рваных ботинках. И спросите маму – может, ей надо помочь, может, ее надо полечить? И кстати, такой опыт есть. Этим занимаются в Курске, в Тюмени, там семьям помогают. Не ювенальная юстиция приходит с компостером: «Сейчас мы все отберем, опломбируем и так далее», а дают двух коров, но при условии, чтобы родители вылечились от алкоголизма, потому что это должно быть добровольно, нельзя лечить принудительно. Родители сначала лечатся от наркомании, а им за это – гусей, кур. И каждый год будем наблюдать, как это действует.

Когда люди этим занимаются, тогда семья восстанавливается. Я видел несчастную маму в Кемеровской области, где как раз был на Крещение. На следующий день мы поехали в район Белогорска и встретились с родителями, которые восстановлены в родительских правах. Я туда рекомендую заходить всем, кто на эту тему рассуждает и пишет. Мама была законченной алкоголичкой, у нее три дочери, и неизвестно кто в семью приходил. Это страшное дело, когда мама алкоголичка, валяется пьяная, а у нее три девочки, представьте себе. Сколько у нас таких случаев в криминальной хронике? За маму боролись все вместе, вылечили, и она стоит и рыдает из-за того, что ей дали еще один шанс, ее восстановили в родительских правах и девочек вернули. И дочки вокруг нее стоят, обнимают.

– Может быть, они спасут ее?

– Да, они ее спасут, но ей начали помогать, а если не помогать и не обращать внимания, то в конце концов найдут ее замерзшей пьяной в канаве. А девочки куда пойдут?

– Ювенальщики вас не простят.

– Меня ювенальщики и так не прощают, я для них архаичный персонаж. Я вам даже больше скажу, я работал в этой должности чуть больше пяти с половиной лет, и когда я пришел, вообще было поле непаханое, то есть не было никакой системы. Не было уполномоченных, проверок, не разрабатывались никакие фундаментальные вещи, и международное сообщество по объективным критериям говорило, что мы с точки зрения защиты детей где-то на уровне Гондураса, Анголы. И это правда, потому что уголовное законодательство было смешное по отношению не только к тем, кто нарушает права детей, но и к тем, кто просто уничтожает детей. Мы добились того, что у нас появилось 14 новых статей в Уголовном Кодексе, прежде всего, за посягательство на неприкосновенность детей, на половую неприкосновенность. А что происходило раньше? Была волна ужасных, совершенно кошмарных дел. У меня на работе всегда была сводка о разных событиях, происшествиях. Иногда я ее публикую, люди читают и находятся в шоке даже от того, что прочитали. Для этого уже надо иметь крепкие нервы и устойчивую психику.

Мы добились того, что у нас появилось 14 новых статей в Уголовном Кодексе за посягательство на неприкосновенность детей

Западно-ювенальный поход был и продолжается в очень разных формах, раньше это было более открыто. У меня есть тумбочка (я хотел ее сжечь, потом решил сохранить), в ней стопки книг по внедрению в Россию ювенальной юстиции – все переводные западные материалы. Первые, кто ко мне пришли, когда я только вошел в этот кабинет, были несколько человек, которые ювенальную юстицию просто «проталкивали». Это были агенты в прямом смысле. Они получали хорошие западные гранты за то, чтобы ювенальную юстицию внедрить в России.

Отчего и почему это стало возможным? Первая серьезная волна началась в 1993–1995 годах. Просто не знали, что делать с ситуацией, потому что было огромное число беспризорных детей, детей-сирот, и оно все время росло. Детские дома не справлялись.

– Это время можно было сравнить с послереволюционным?

– В какой-то степени да, потому что был такой же исторический излом, на котором проявились все социальные беды и язвы. Начав свою работу, я не случайно заказал полное собрание сочинений Макаренко и еще раз его перечитал. Антон Семенович сделал уникальную вещь, из вчерашних малолетних бандитов с улиц он создал завтрашних героев. Ведь он собрал этих ребят, которых было под два миллиона.

– Мы все прочитали «Педагогическую поэму».

– Ее мало прочитать, надо было понимать, чем он руководствовался и какие методы использовал. В 1921-м году он создал первую коммуну, и ребята, которые были там воспитаны и росли, в 1941–1945 годах стали героями.

– Пошли защищать Родину.

– Вы вспомните, Александр Матросов был в прошлом сиротой и беспризорником. Опыт Макаренко сегодня изучается в Америке, как ни странно. Как в театре метод Станиславского, так в воспитании они берут метод Макаренко.

– Когда вы ездили по стране, вы видели таких Макаренко, они у нас еще есть? Такие преданные своему делу люди?

– Вы знаете, Антон Семенович Макаренко говорил, что гениальных педагогов должно быть 0,1 %.

– Хорошо, хотя бы такой процент есть?

– Есть, я могу вам назвать таких людей. Например, Ояшинский детский дом-интернат для умственно отсталых детей, тяжелейшее учреждение. Он находится в двухстах километрах от Новосибирска. Там работает Людмила Михайловна Присмакина. Когда я увидел, как она работает с детьми, я попросил президента наградить ее орденом Почета, и ее наградили.

– То есть жертвенных людей еще много?

– Они есть. Опять же, говоря словами Макаренко, их должно быть 0,1 %, но вокруг них должны быть люди, которые просто любят свою работу и честно ее выполняют. Вот что требуется сегодня от педагога и воспитателя в детском доме. Ошибка Антона Семеновича заключалась в том, что он видел будущее за детскими домами. Вы помните период, когда даже народные комиссары отдавали своих детей в детские дома.

– Была идеология об обобществлении детей и даже жен.

– Да, в эту канву все и укладывалось А я пошел от другого. От того, что детский дом, как написано в законе (как это ни удивительно), – это учреждение временного пребывания ребенка. Надо бороться за семью.

Сиротство при живых родителях

– То, о чем вы рассказываете, происходит с нашим народом.

– 84 % детей при живых родителях находятся в детских домах, это социальное сиротство, и 100 % детей в детских домах имеют родственников. И когда ты видишь в личных делах подшитые заявления от дяди, тети, бабушки, дедушки: «Не могу принять своего племянника или внука в семью, потому что у меня стесненные жилищные условия», сразу вспоминаешь, какие были условия после войны, когда разыскивали даже не своих детей, а родственников из семьи, чтобы забрать. Даже чужих детей принимали в семью. Разве тогда время было лучше? Как мы так изменились?

– Мы не найдем брошенных детей при живых родителях, сирот у евреев или мусульман из наших мусульманских регионов, там, где уцелело традиционное общество, почитание женщины-матери, культ семьи, культ ребенка, культ старости.

– Среди азербайджанцев, грузин практически не найдем, среди чеченцев и ингушей не найдем.

– Там уцелело традиционное общество.

– Знаете, есть несколько очень хороших примеров. Когда Моисей принес свои заповеди, он понимал, что он пошел говорить с Богом, потому что этому народу нужны заповеди, народу, который он вывел из рабства, который жил в рабстве и привык быть рабом уже несколько поколений. Моисей водил их по пустыне для того, чтобы вытравить этот дух рабства, и нужны были очень простые заповеди. И эти заповеди дал ему Господь Бог.

Приведу другой простой пример. Когда меня только назначили на эту должность, я сидел и думал: «Господи, с чего начать-то? За что ни схватишься, везде какие-то проблемы: преступность, насилие, аборты девочек, бросают детей, детские дома». И вдруг я вижу по каналу «Культура» программу про Суворова, в которой рассказывается история о том, как Суворов создал новую русскую армию, когда ему матушка Императрица приказала. Из кого создавать? Из этих ребят, которых оторвали от плуга и сохи, из деревни забрали в солдаты на 25 лет? Суворов в каждом полку и подразделении нанял на два года грамотных людей, которые умели читать, были высокими и обладали сильным голосом. С шести утра до десяти вечера на плацу стоял человек, который читал: «Родина. Победа. Гигиена. Дисциплина».

– В пропаганде это называется «метод внушения».

– Простой код, или нейролингвистическое программирование. Так и здесь: хорошо и плохо. Не убей, не укради, не прелюбодействуй, не лжесвидетельствуй, не возжелай добра и жены ближнего – все понятно. Это надо делать, и нам показан пример еще тогда, когда человечество только формировало свои цивилизационные институты, никакого государства не было.

Нужно объяснять азбучные истины – что такое хорошо и что такое плохо

Нужно объяснять фактически азбучные истины – что такое хорошо и что такое плохо. Человек рождается высоконравственным существом. Ребенок до четырех-шести лет даже врать не умеет. Он понимает, что без мамы и папы, которые рядом и его любят, ему не прожить. Он не понимает и не знает, что такое деньги, но ему нужны, прежде всего, забота и любовь вокруг. Тот, кто ее вовремя не получил, начинает смотреть на мир и относиться к людям по-другому. Я говорю о тех, от кого отказались в роддоме. Им не повезло, они живут сначала в Доме ребенка, потом в детском доме, потом в интернате. Они выходят оттуда и не знают, как семью создать и для чего вообще нужна семья, потому что никогда не жили в семье.

На историческом изломе нравственные ценности были первыми брошены в огонь, когда стало возможно все то, что раньше запрещали профсоюз, компартия, местком… Например, было стыдно разводиться и быть матерью-одиночкой, иметь любовницу тоже было нехорошо. Сейчас вы в своем окружении найдете огромное число людей, которые, добившись какого-то материального успеха, тут же начали менять жен (чем моложе, тем лучше) – новая семья, вторая, третья, четвертая, пятая. Я много таких знаю. А какой пример они показали своим детям: «Все возможно, гуляй – не хочу. Что тебе брачная клятва? Это смешно, архаика. Зачем вообще нужен брак?» Посмотрите, какое сегодня количество людей, живущих (сожительствующих) вне брака. Я даже не говорю сейчас про церковный брак, а просто про светский.

– Вас бросили разгребать эти «авгиевы конюшни». Что с нами происходит, ведь таких фактов не было на протяжении тысячелетней истории России?

– Да, уже полуторатысячелетней истории. У нас выросло уже два поколения людей, которые просто не понимают, что такое любовь, взаимное уважение в семье, и вообще не понимают, что такое семья. Я начинаю анализировать каждый регион, приступая к инспекции, с количества разводов и браков. Это первая цифра. Вы знаете, меньше, чем 62%, разводов первичных браков, в регионах нет. Есть регионы, где до 80% разводов. Это первый признак неблагополучия. Второй критерий, по которому я смотрю, – это количество абортов, прежде всего, абортов девочек до 17 и до 14 лет.

Однажды я вернулся из Владимира, пребывал в тяжелейшем состоянии духа: 378 девочек сделали аборт – и при этом 110 из них успели дважды его сделать. Вы представляете, какая ситуация?

У нас выросло уже два поколения людей, которые не понимают, что такое любовь, что такое семья

Когда я столкнулся с иностранным усыновлением… Это же позор, если честно. Во-первых, иностранцы очень мало детей-инвалидов забирали, русские всегда в свои семьи брали больше. Не просто больше, а в десятки раз больше.

– Но об этом мало говорят почему-то.

– Да. Я специально сделал подборку и показал, что, например, в 2010-м году российские семьи взяли 1140 детей-инвалидов, а американцы взяли 71 ребенка. Но есть люди, которые про американцев рассказывают с пеной у рта, а про наши семьи тихонечко молчат. А кому легче воспитывать такого ребенка? Нашим тяжелее, правда?

– Конечно.

– Но не в этом дело. У нас были времена, когда мы не то что детей не отдавали, но принимали других детей. В 1933-м году был создан Международный Ивановский детский дом. Он до сих пор есть в Иванове. Я стараюсь регулярно, раз в год, туда приезжать. Я говорю директору: «Вы знаете, вас надо брать с собой на переговоры в Америку. Сажать в Госдепе (я туда регулярно езжу и все это выслушиваю)». И в этом детском доме до сих пор нет российских детей, там дети из ближнего зарубежья. Там с 1933 года воспитали детей из 98 стран мира, его построили для испанских детей.

– А что вы регулярно выслушивали в Госдепе? Упреки?

– Конечно! «Как это так, вы нам всегда давали детей, вы обязаны нам давать детей. Почему вы решили, что вы не будете нам давать детей?» – это основная претензия. Я говорю, что мы и раньше не давали…

– Мы приняли закон, что больше не будем отдавать детей в Америку?

– Да, но они все равно не прекращают попытки. Сейчас начнется избирательная кампания, там регулярно, каждые два года, идут выборы сенаторов, конгрессменов. Обязательно находится какой-нибудь взбалмошный сенатор (там была такая сенаторша, которая меня обзывала неприличными словами). Когда я приехал это все выслушивать в последний раз, я им ответил достаточно жестко. Она стояла и требовала, чтобы Астахов с ней встретился и отменил этот «дурацкий», как они говорят, закон. Простите меня, но это наш закон, и мы его выполняем, между прочим, неплохо. Ведь это никого не интересует, сейчас перестали на эту тему говорить и спорить.

– Все-таки сейчас продолжается усыновление иностранными гражданами?

– Европейскими – да, но и оно постепенно сходит на нет, это общая тенденция. Мы в своей истории этого никогда не знали, а короткий промежуток в 20 лет породил новое поколение людей, которые считали, что без иностранного усыновления жить невозможно – по той простой причине, что сами не хотели этим заниматься, понимаете? Я много раз сталкивался с людьми, которые живут с позицией: «А почему ты ко мне претензии предъявляешь, что там живут сироты или брошенные дети? Это же не я их бросил. Мои дети все здесь, все посчитаны, накормлены. Я раз в год даю деньги на благотворительность и плачу налоги. Пусть государство ими занимается, а если государство не может, то давай за границу их отправлять».

– Есть либеральная точка зрения, что им там будет лучше.

– Тогда давайте все переедем туда, правда? А этого от нас и хотят! Они хотят нас сделать народом-донором.

Если бы такая идеология у нас была в 1941-м году, то кто бы выиграл войну?

– Сейчас еще возобладала точка зрения, что родина там, где тебе хорошо.

– А ваши предки, благодаря которым вы вообще появились и эта страна существует? Мир был завоеван в тяжелейших сражениях вашими предками, вам перед ними не стыдно? Перед теми поколениями, которые были до вас и дали вам жизнь, чтобы вы теперь думали: где лучше, там и буду жить. Если бы такая идеология у нас была в 1941-м году, то кто бы выиграл войну? Все бы считали, что сейчас война, нас захватят, и хорошо. Давайте, как французы, будем сидеть, пусть в Москву, как в Париж, заходят немцы.

– Помните скандальный опрос оппозиционным телевидением: «Зачем нужна была блокада?»

– Да, это показатель. Я пару дней назад посмотрел американские фильмы про блокаду, и там американцы, передавая ужас блокады и положение наших людей, показывали их стойкость, то есть ужас показали через стойкость. И комментарии, они шли от американских экспертов, которые не могли объяснить, как умирающий, голодающий человек в Ленинграде, который по 20 часов стоит у станка, верит, что завтра будет победа.

Россия – страна-донор?

– Все-таки когда мы перестанем отдавать детей на Запад? Потому что, так или иначе, они все равно попадают в то поле, где правят бал Содом и Гоморра.

– Тогда, когда детские дома у нас практически исчезнут, когда у нас родная семья перестанет отторгать ребенка, когда матери не будут стоять перед выбором: оставить ребенка или отказаться от него.

– Тогда можно говорить, что наше общество нравственно больно?

– Оно действительно больно, но нельзя сказать, что все общество настолько глубоко болеет, что надо резать и выжигать каленым железом. Общество меняется. Я приведу простой пример. Вы хотите, чтобы к нам и к нашей стране относились с уважением, чтобы нас не считали второсортными. Иногда бывает такое пренебрежительное, снобистское отношение на Западе. Тот же диалог в Госдепе: «Вы должны, и все!» А почему? Но сейчас мы поправили свое положение, ситуация исправилась. За период 2010–2015 у нас стало в два раза меньше детей в детских домах. До начала моей работы, в 2009-м году, их было 142 тысячи, а на начало 2015 года их было 70 тысяч. Сегодня еще меньше.

– Это ваша программа «Россия – без сирот», вы этому способствовали.

– «Россия – без сирот» – это одно название. Проделана большая системная работа – всем государством, не мною. Я, может быть, каким-то толчком явился, и это все сдвинулось, но есть огромное число людей, которые работали в этой программе. Мы перестали быть донорами, а вы ко мне приходите и говорите: «Секундочку, мне твоя кровь понравилась. Ты мне давал ее 20 лет и будешь еще давать. Давай-ка еще!» Все страны в мире делятся на доноров и принимающих. И мы для них до сих пор доноры, потому что мы еще отдаем в Европу детей.

– Как говорит протоиерей Димитрий Смирнов: «Сколько еще нужно, чтобы убили наших русских детей на Западе, чтобы мы прекратили туда их отдавать?» Самое интересное, что действительно существует либеральное лобби, которое доказывает, что нужно продолжать это делать. Кстати говоря, мы ратифицировали закон с Испанией, разрешили усыновлять испанским гражданам наших детей, но там есть пункт о переусыновлении. И это очень тревожит общественность, потому что можно ребенка передавать из рук в руки, а в Испании разрешены гомосексуальные семьи.

– Да, к сожалению.

– Где гарантия, что при переусыновлении дети к ним не попадут?

– Нет никаких гарантий, что бы ни написали.

Артем Савельев

– А почему тогда этот закон ратифицировали? Он отменяет запрет 2013 года отдавать детей туда, где признаны эти содомские браки?

– В этой связи вопросов много. Сейчас получается странная ситуация. Оператором иностранного усыновления у нас в стране выступает Министерство образования и науки. Есть департамент, который занимается этими вопросами, и то, что он не сделал 20 лет назад, сейчас пытается сделать постфактум, когда, может быть, это и не нужно, надо двигаться в сторону полного запрета. Объясню почему. В 2010-м году, когда я столкнулся с этим безобразием, и первый мальчик Артем Савельев приехал с билетом в один конец…

– Которого мама посадила на самолет?

– Да, и я его принимал. Это шестилетний мальчик. Его привезли в Министерство образования и науки, потому что американцы точно знали адрес, кому возвращать бракованный товар. Они его перевели из Тверской, дом 11, через дорогу в Тверское отделение полиции, куда я и приехал. Там уже сидели два американских консула и требовали мальчика снова отдать. Мы его забрали и не отдали американцам.

Первый вопрос, который я задал тогдашнему руководителю этого департамента, выдававшему лицензию американцам и всем иностранным агентствам: «А договор с Америкой у нас есть?» Она говорит: «Нет». Я спрашиваю: «Как же вы 20 лет ведете иностранное усыновление без договора? Возьмите мешок картошки и попробуйте привести рейсом ‟Москва – Вашингтон”. Вас арестуют с этим мешком, посадят в тюрьму и оштрафуют, а ребенка можно взять и привезти – без договора и без всего, без всяких обязательств».

Я начал смотреть дальше и увидел, что соглашений нет. Я юрист и не понимаю, какие есть гарантии и обязательства, когда вы отдаете детей. Мне говорят: «У нас есть общее видение и прочее…». Вот тогда надо было делать соглашения, а не самолетами вывозить детей по «серым» схемам. До сих пор мы находим таких детей в Америке, без всяких документов.

– А сколько было вывезено за эти годы? У вас есть такая цифра?

– Официальная цифра, которую мне дали американцы, кстати, они в первый раз ее рассекретили, – 61 265 детей. Это те, которые получили миграционную визу. А неофициально, я думаю, надо прибавить еще тысяч 20–30. То есть около 100 тысяч детей было вывезено только в одну Америку.

Около 100 тысяч детей было вывезено только в одну Америку

– А в общем и целом?

– В другие страны мира было вывезено около 25 тысяч, это достаточно много. В тот момент, когда в России шел демографический спад. Как же не относиться к этому как к организованной кампании для того, чтобы в России было как можно меньше детей?

– Фактически обескровить народ.

– Чтобы население страны было как можно меньше. Я уже не говорю, что многое дополнительно делалось для того, чтобы разваливать семью, разложить семейные ценности, и это до сих пор продолжается.

– Какую Россию вы хотели бы видеть, в какой России вы хотели бы, чтобы жили ваши дети?

– Конечно, я хотел бы видеть Россию без войн, без потрясений, без внутренних волнений и раздирания (они случаются периодически, очень разные, то националистические, то политические, то преступные, как это было в 1990-х годах). И хотел бы видеть, чтобы все люди были объединены вокруг своей страны, семьи, вокруг того места, где они живут, и вокруг детей, конечно. Потому что мы сами себе иногда не отдаем отчета, что ребенок растет каждую секунду, минуту и час. Он растет, все слышит и впитывает все, как губка. Когда мы говорим, что дети – наше будущее, то оно создается сегодня, наше будущее. Давайте не забывать об этом, потому что завтра будет поздно. Я хотел бы видеть свою страну именно такой, где любили бы каждого ребенка. Просто за то, что он появился на свет, каким бы он ни был: особенный или нет, инвалид или без инвалидности.

– Благодарю за этот разговор.