Не Украиной единой

Профессор Дарко Джого считается одним из лучших православных теологов. Фото: ПСТГУ     

Новость о том, что Афинская Архиепископия ("Православная Церковь Эллады") приняла решение признать, то есть принять в общение "Православную Церковь Украины", интересна и трагична. И не только потому, что она играет важную роль в нынешней драме распада Православной Церкви, какой мы ее до этого знали на повседневно-церковно-политическом уровне. В какой-то степени это решение было ожидаемо и не удивило тех, кто знаком с ситуацией и отношениями в Православии, когда отношения между Москвой и Константинополем ставятся на один уровень с расовой солидарностью, теорией крови и среды обитания, эллинами и варварами, конфликтами власти. Что нас действительно должно было удивить, так это некое чувство такта и вежливоcти, которое до сих пор еще сохранилось. Однако то, что постепенно становится очевидным, это не столько разрыв общения между эллинистическими и славянофонными поместными Церквями и не столько литургико-каноническая стабилизация геополитических разделений православного мира, сколько - и это представляется глубочайшим и далеко идущим разделением - постоянное разделение в языке, понятиях, значениях и толкованиях, которое все больше становится очевидным. При этом трудно сказать, будет ли это разделение преодолено и когда.

Поскольку Афины не признают, что, оказавшись под политическим влиянием и (возможно) из-за своих собственных этноцентрических фобий "русской напасти, они согласились участвовать в проекте развала нарратива русской идентичности. В рамках которого Киев является неотъемлемой частью полицентризма "Великой, Малой и Белой Руси(ии)", независимо от того, отождествляем мы этот нарратив с идеологией "русского мира" или нет. Они даже не упомянули о своем собственном вассальстве перед геостратегическими центрами силы, вассальстве, которое дало бы им хоть какое-то оправдание. По сути, они упомянули лишь об одном фундаментальном и основополагающем факте, герменевтическом ключе, на основе которого мы можем понять реальный ход событий - они сослались на "право Вселенского Патриархата предоставлять автокефалию", на основании которого Афины решили признать "автокефалию Православной Церкви Независимой Республики Украины". Безусловно, как в Элладе, так и во всем православном мире вскоре зазвучат диссонирующие голоса, которые начнут поднимать бесчисленное количество вопросов, одним из которых (и всего скорее наиболее часто поднимаемым), возможно, будет вопрос о апостольском преемстве в самой "ПЦУ". Но сегодняшний церковный кризис от всех предыдущих, отличает не геостратегическая глубина разделения или слабость внутреннего единства православной церкви. Православная церковь, кстати, никоим образом не устанавливает способ выживания в собственном единстве (помимо пассивных представлений о каноническом и литургическом общении, которые говорят нам, какие общины не являются его участниками), и в том, как в действительности осуществляются взаимоотношения между всеми поместными Церквями. Если бы мы говорили в духе коммунистических лозунгов, что путь к достижению единства всех поместных Церквей можно отождествить с соборностью, то мы бы тем самым лишь представили факт отказа от этого принципа - в реальном положении православной церкви. (Если мы являемся общесоборной Церковью, где тогда регулярные соборы всех поместных Церквей?) Сегодня очевидно, что Константинополь и поместные Церкви, которые согласились или согласятся с его видением существования Православной Церкви, приняли свою особую точку зрения на реальность, по сути, представляющую собой постмодернистское видение Церкви. Это реализация идеи примата в ключе и контексте постмодерна.

Но нетерпеливый читатель, несклонный верить чему-либо в названии и тексте (подразумевающему рассуждения грубыми жаргонными клише гуманистических дисциплин, именно в число которых давно включены понятия "постмодернисткая" и "постмодернистский"), да не увидит и здесь какого-либо приукрашивания еще одного богословского текста. Я, наоборот, пишу этот текст не как "постмодернистский". Но настаиваю, что без представления хотя бы об элементарных концептуальных постмодернистских утверждениях невозможно по-настоящему понять поведение Константинопольского Патриархата.

В чем проявляется постмодернизм церковной драмы, которая началась (или стала актуальной) после решения Фанара даровать "ПЦУ" "автокефалию", а затем еще и дополнительно узаконить этот факт мероприятиями, в которых другие поместные церкви вольно или невольно (солидарно или под угрозой) согласятся с данным решением.

Понятия не означают то, что означают. Одной из отличительных характеристик постмодернизма является убежденность в тщетности концептуальности как таковой: язык не несет очевидности, поскольку силу устанавливает чтение. Картина разрушенного мира, в котором нет стабильности, (той, что сама по себе не является лишь врéменным продуктом силы и условности), подразумевает, что именно сила диктует нам не только то, как интерпретировать факты, но и как толковать понятия.

Варфоломей полагает, что он может установить ложь как истину

Относительной, как и любая другая реальность. Таким образом, понятия, лишенные смысла, могут быть полностью лишены значимости. Деконструированные они могут быть реконструированы как собственная противоположность: истина одного может оказаться ложью другого.

Какое это имеет отношение к богословию Константинопольского Патриархата? Самое прямое. Давайте рассмотрим Toмoс об автокефалии, данный "ПЦУ":

"…С учетом вышесказанного мы заявляем, что своей главой Автокефальная Церковь на Украине признает Святейший Апостольский и Патриарший престол, равно как и другие патриархи и предстоятели, и выполняет, наряду с другими каноническими обязанностями и обязательствами, свою важнейшую миссию - сохранить чистоту нашей Православной веры, а также каноническое единство и общение с Вселенским Патриархатом и другими поместными Православными Церквями... В случае возникновения серьезных вопросов церковного, догматического или канонического характера Его Блаженство, митрополит Киевский, от имени Священного Синода своей Церкви обязан обратиться к нашему Святейшему Патриаршему и Вселенскому престолу, стремясь получить его авторитетное мнение и достоверное толкование, в то время как права Вселенского престола в отношении Экзархата и священной ставропигии не должны нарушаться".

Здесь мы подходим к проблеме конструирования реальности: несмотря на то, что Варфоломею Архондонису совершенно ясно, что престол, на котором он сидит, другие "патриархи и предстоятели" не признают своим "главой", он полагает, что при выборе между фактической действительностью, которая есть, и конструированием некой новой реальности, которая, по сути своей, является ложной, он может установить ложь как истину, полностью перевернув систему ценностей. Эта способность игнорировать другого не является постмодернистской. Она лежит в основе идеи римского первенства, когда "наследник Петра" выполняет свое "служение" даже над поместными Церквями и людьми, которые этого не признают и не желают.

Однако, в то время как Первому Риму необходимо было узаконить свои собственные стремления, по крайней мере, хотя бы с помощью ряда исторических фальсификаций (наиболее известной из которых является "Константинов дар"), Второй Рим основывает свои претензии в духе постмодернистов, опираясь не столько на документы, сколько на интерпретации (согласно ницшеанскому принципу, который гласит, что нет никаких фактов, кроме интерпретаций). Таким образом, если "фактическая действительность" установлена исходя из ее интерпретации, то очевидно, что фактическая действительность как таковая ничего не значит.

Любому здравомыслящему человеку, обладающему хотя бы основными познаниями в области православного богословия, очевидно, что в документе с одной стороны говорится о предоставлении автокефалии (полной церковной независимости от внешнего влияния), а с другой - "ПЦУ", по сути, "даруется" что-то, что даже не представляет собой автономию.

Весь томос, с точки зрения формальной логики, можно рассматривать как бессмыслицу

А предложение: "С учетом вышесказанного мы заявляем, что своей главой Автокефальная Церковь на Украине признает Святой Апостольский и Патриарший престол" [Προσεπιδηλοῦμεν τοῖς ἀνωτέρω ὅτι ἡ ἐν Οὐκρανίᾳ Αὐτοκέφαλος Ἐκκλησία γινώσκει ὡς κεφαλὴν τὸν Ἁγιώτατον Ἀποστολικὸν καὶ Πατριαρχικὸν Οἰκουμενικὸν Θρόνον] представляет кульминацию этого абсурда и противоречивости.

Но бессмыслица эта не случайна - она постмодернистская. Автокефалия - это не автокефалия в своей сущности, а то, что Константинополь предлагает как автокефалию. Значение одного термина определено лишь тем, что Константинополь (его истинная самовлюбленность и геополитические заказчики) хочет использовать в качестве значения. Оно может быть бессмысленным, но смысл для постмодернистов и не существует сам по себе: в случае необходимости он каждый раз определяется заново в зависимости от ситуации. В этом как раз и наблюдается "неслучайный" симбиоз, политический и герменевтический, неокрепших и еще несформированных идентичностей и Константинополя: не только исторические факты, но и институты могут и должны быть подвергнуты диктатуре новых навязанных значений. Значений, которые существуют и имеют смысл (только) в момент, когда их определяет Вседержитель силы. И именно поэтому то, о чем в первую очередь позаботился Константинополь, это реальная власть. И это не (банальная) власть, налагающая обязанность спрашивать одобрения епископов-фанариотов в деле распределении денег внутри киевского архиерейского наместничества. Но власть, дающая право распоряжаться толкованием фактов и институтов: таким образом, "ПЦУ" навсегда останется герменевтическим клиентом "Матери-Церкви".

Конец истории: воспоминания стираются, а власть, которую так жаждет Константинополь, по сути, с постмодернистской точки зрения, носит демонический характер. Этой власти нужна непрерывная текучесть, единое существование, внутри которого все может быть, но быть не обязано. А что есть эта власть, определяет один единственный "распорядитель" интерпретаций - самостоятельно. И несмотря на то, что Москва обладает и военной, и демографической, и церковно-политической, и финансовой силой, которая зачастую принимается извне за неделикатную и грубую силу, ослепляющую и всегда самоуверенную, она вдруг, по сути, оказывается банально слабой перед требованиями, которые выдвигает Фанар. Да, ей нужно, чтобы ее величие самоочевидно воспринималось как мощь, но у нее нет стремлений создавать постоянные "колебания" фактов и институтов, в рамках которых остается лишь способность Одного устанавливать и уничтожать достоинство других в той мере, которая подходит лишь этому Одному. Поэтому Москва не демонична. Появляются идеи о том, что уже предоставленные автокефалии Сербской православной, Болгарской православной церкви, Румынской Православной Церкви и пр. как факт могут претерпеть изменения. Или быть интерпретированы иначе. То есть можно "договориться" о том, получил ли Святой Савва автокефалию 800 лет назад или она была предоставлена лишь в 1879 году! Такое можно услышать только в постмодернистских речах Фанара!

Но значение истории нельзя определить задним числом в зависимости от сегодняшней выгодной интерпретации самих фактов, правда, только в том случае, если речь идет о давно произошедших событиях. Особенность константинопольской постмодернистской идеологии заключается в том, что она способна предложить нам идею, что Сила Интерпретатора (Матери-Церкви) такова, что она может формировать наши коллективные воспоминания пока о событиях прошлого года. Сегодня Фанар уверяет нас, что Украина всегда была ее канонической территорией, а Патриарх Варфоломей (тот же самый человек), не подтверждал анафемы Филарету Денисенко и т.д.

Здесь мы видим общие идеи с новоиспеченными проектами идентичности. Так же, как сегодня никто в Киеве не помнит времен, когда на Крещатике 9 мая проходили парады с участием ветеранов Красной Армии (чье антифашистское наследие, по крайней мере, до Евромайдана хотела унаследовать и Украина), а не ветеранов ОУН-УПА, в Константинополе никто не помнит себя до осени 2018 года. Это наркотическое восприятие текучей реальности, в которой отсутствует единение даже с самим собой, подразумевает безумный, непрерывный и неразборчивый выбор между (квази) реализмом и вымыслом.

И здесь мы сталкиваемся с еще одним парадоксом - с постмодернистской инструментализацией "реального" и "воображаемого". Иными словами, когда, например, Фанар указывает на политическую ситуацию на Украине как на причину для предоставления "автокефалии", то выходит, что политическая ситуация может быть легитимным критерием для действий церковной организации? Но если политическая реальность является единственным или даже решающим критерием, то проект украинской автокефалии оправдан в той мере, в которой он оправдывает суждение, что Константинополь есть Стамбул, город в Турции. То есть "воображаемый" Константинополь предпринимает "церковно-миссионерские" шаги, руководствуясь "реальной" независимостью Украины. Долговечность сохраняется "для себя", потому что, несмотря на все издевательства над историей и искажения фактов, Власть не готова отказаться от релятивизма как своего основания при взгляде на все вокруг. "Новый Рим" стоит и существует, даже когда его нет, а Украина, как и все остальное, играет здесь лишь эпизодическую историческую роль. История - это поле, на котором те, кому нужно подтверждение в сегодняшнем Константинополе/Фанаре/Новом Риме, могут получить только эпизодические роли. Сила систематически, с точки зрения герменевтики, нечестна. Но ее это не волнует, потому что она ощущает себя как силу. Она говорит нам, что мы можем договориться о том, что произошло и в 1219, 1767 или 1879 годах. Можем даже согласиться на массивную галлюцинацию, параллельную реальность, в которой она не меняла свою позицию 2018 года по сравнению с позицией 2017 года. Но она никогда не позволит нам усомниться в реальности 1453 года.

Есть в постмодернистских действиях некая своего рода демоническая природа. Постмодернизм хорошо предугадал, насколько трагически "раздроблен" человек, существующий в падшем мире, насколько подвержены изменениям все отношения и институты. Но постмодернизм сделал из падения религию, а из фрагментаций падшего мира - молчаливое мерило и норму, смеясь над всеми нормами целого. Деконструируя "нарративы силы", он тайно поклонялся силам власти, насилию над человеком. Вот почему его природа носит демонический характер. И именно поэтому она ведет к саморазрушению.

Константинопольский Патриархат, опьяненный постмодернистской властью в создании истории и ее понятий, уничтожает сам себя. Поэтому так важно, чтобы мы не доверяли этой постмодернистской власти. Чтобы защитить себя и настоящий Константинополь - от теперешнего постмодернистского квазибогословия Фанара. Константинополь не есть Фанар, Фанар не есть Константинополь.

Константинополь может управлять отношениями между православными церквями и выступать посредником там, где он нужен, и председательствовать, будучи "первым среди равных" - все это ему принадлежит по Преданию. Но он хочет и укрепить свою власть, чтобы быть "первым без равных", и по абсурдным фантазиям митрополита Эльпидофора, предоставлять автокефалии без консультации с какой-либо другой поместной Церковью! На каком основании он хочет устанавливать факты и их интерпретации? На основании собственного восприятия самого себя. На основании эллинистической расовой солидарности и геостратегической выгоды в рамках определенного и актуального на сей день проекта.

Еще большая парадоксальность заключается в том, что в пределах реальных границ своей законности "прежняя" Константинопольская Церковь существует сейчас на основании культурной памяти. Которую теперь Константинопольский Патриархат разрушает своей собственной постмодернистской идеологией. Мы продолжаем наблюдать за тем, как эти "истинные, законные" привилегии и прерогативы Константинополя проистекают из его положения Нового Рима. Несмотря на то, что давно нет ни империи, ни города, в котором он был бы "Великой Церковью Христовой". Константинополь существует только в одном коллективном, и одинаково для нас значимом "воображении" Православной Церкви как место имеющее фундаментальное значение для ее соборного этноса. Эта "имагология" является одновременно исторической и эсхатологической. Исторической по своей сути. А эсхатологической потому, что мы ожидаем - в противовес "реализму нынешней ситуации" - что Христос вновь появится и соберет нас в Своем Храме, в Храме Его как Премудрости Божьей. Но она не произвольная, она не подлежит отмене и признанию по договоренности. Если же все подвергать "контекстуализации", принятию во внимание "реальной картины мира", то первой жертвой этого банального реализма станет сам Константинополь, которого нет. Тем не менее, он, Константинополь, есть. Но значительно отличающийся от того, каким он является сейчас. Это Константинополь, который не одержим расами. Не выступает слабым слугой других. Это Константинополь, пославший Константина Философа и Мефодия. Это Константинополь, который этносом переселился в Никею и был способен братски любить других.

Такой Константинополь до сих пор встречается повсюду. Но только, по-видимому, его нет на Фанаре.

В некоторой мере именно способность Константинополя быть "пупом земли" сделала его "хронотопом" таких великих современных романов, как "Баудолино" Умберто Эко, "Хазарский словарь" Милорада Павича, "Пупа земли" замечательного Венко Андоновского. Константинополь объединяет и игнорирует время и место. Но только тогда, когда это место постоянства, преполненное смысла и содержания. Лишенный их, Константинополь перестает существовать.

Он не прекратил свое существование ни в 1204 году, ни в 1453 году. Прекратил ли он свое существование в 2019 году?