Староста Владимир Васильевич

От священника Димитрия Шишкина: 8 августа 2020 года отошел ко Господу наш многолетний и бессменный староста Владимир Васильевич. Говоря о скорби, я, конечно, имею в виду естественную горечь утраты; но и о надежде, и о радости нельзя не сказать, когда мы говорим о переселении в вечность человека, старавшегося жить по-христиански и с полной самоотдачей служившего Богу и людям.

Предлагаю воспоминания о Владимире Васильевиче нашей прихожанки Елены Качерук.

Владимир Васильевич

Бывают в жизни такие люди, которые с первой встречи с тобой так любяще берут тебя в свои объятья, так заботливо ведут тебя за руку, так трепетно участвуют в твоей жизни, что невольно начинаешь думать: быть может, мы родственники друг другу или точно раньше где-то встречались. Но и не все родственники всегда так себя ведут. А тут вдруг отчетливо осознаёшь: вот оно, родное, родительское теплое чувство, исходящее от этого человека, ничего не просящего, тем более не требующего взамен, отдающего всё даром, только берите. Удивляешься. Воспринимаешь как подарок судьбы, порой не задумываясь, что так Сам Господь печется о тебе. Именно с такой тихой отеческой любовью вошел в нашу жизнь Владимир Васильевич.

***

Машина с нашими вещами спешила в поселок в воскресенье, 31 мая 2009 года. Олег, мой супруг, приехал днем раньше и успел кое-что распаковать. Окрестности поселка нам были незнакомы, но что поблизости есть детский сад и школа, мы разузнали еще при первом осмотре, а вот насчет храма не поинтересовались, предполагая, что ближайший находится в Чистеньком. Полуторагодовалый сынишка Сережик еще не догадывался, что теперь ему не придется кататься в лифте до девятого этажа в съемную симферопольскую квартиру, а нужно будет топать на пятый этаж в свои собственные сельские апартаменты.

Поселок распахнул свои зеленые двери; солнце ослепительно било в глаза; птицы шумели, претендуя на главных хозяев; ребятня копошилась в песочнице; в воздухе царил запах свежей травы с нежными нотками сирени. Природа без грусти прощалась с маем, а мы со своей прежней городской жизнью.

Пожалуй, самым удивительным для меня в этот день было то, что наша квартира по приезду оказалась уже освящена священником. Меня немного смутило то, что мы с Сережей отсутствовали в этот важный момент, но зато Олег был спокоен. «Я-то присутствовал. И иконы были расставлены. Батюшка сказал, что в доме желательно иметь “Неопалимую Купину”», – торопливо излагал он. Быстроту всего происходящего Олег объяснил примерно так: «В храме есть староста, Владимир Васильевич, он оперативно всё и решил; с малышом на Причастие сказал подходить где-то к половине десятого». «Да, в городе так не бывает», – подумала я. И вообще редко бывает, чтобы храм был так близко. Угловое расположение квартиры в доме позволяло видеть храм со всех окон, и путь к нему, и придорожный поклонный крест.

На следующее Причастие мы опоздали, хотя вроде и спешили ко времени. «Опоздали», – как-то чуть смущенно и виновато кивнул нам мужчина лет шестидесяти, с особым интересом рассматривая нашего уже «большого» младенца, который доверчиво сидел на руках. «Это староста, он нам всё и организовал», – шепнул мне Олег. Я тоже кивнула Владимиру Васильевичу в ответ, и с этой минуты чувство необъяснимого отеческого присутствия, ни в коей мере – контроля, но доброго родительского присмотра не покидало меня при встрече с ним.

Очень интеллигентный, всегда тактичный, аккуратный во всем, Владимир Васильевич обаял нас своей сердечной простотой и отзывчивостью. За его видимой строгостью пряталось постоянное переживание и чувство глубокой ответственности за всё происходящее в храме.

За его строгостью пряталось чувство глубокой ответственности за всё происходящее в храме

Он очень печалился, когда отец N (один из прежних настоятелей) делал ему замечания за жарко растопленную печь; испытывал огромное смущение, когда батюшка напоминал, что у нас совсем маленькие пожертвования, и озвучивал сумму. В эти минуты он выглядел как смиренный ребенок, которого хотелось пожалеть и прижать к сердцу. Он старался делать всё точно до мелочей. Я как-то наблюдала, как он пересыпал сахар из мешочка в банку в трапезной, и это напоминало какое-то таинство, а крупинки сахара – кристаллы, которые нельзя было растерять, – настолько бережно он ко всему относился. Возможно, мне так кажется, но в последние годы он был более счастливым и радостным, чем тогда, – наверно, потому, что наконец обрел своего духовного отца.

Полной неожиданностью для меня стало 3 июня – не могу с точностью утверждать, был ли это тот же год, только помню, что почти ни с кем не была знакома в поселке и наш адрес вряд ли кто мог знать, чтобы прийти в гости. Но в дверь постучали. На пороге стоял Владимир Васильевич с букетом цветов и конфетами. «С Днем Ангела тебя, девочка!» – торжественно прозвучало из его уст. (Так до последних своих земных дней он всегда про нас и спрашивал: «А как поживает наша девочка, как ее здоровьечко?» или «Как там наш старший мальчик?» – то есть Олег, мой муж.) Я опешила, задумавшись, как нечасто мы уделяем этому дню должное внимание. Серега тащил какие-то свои игрушки похвастаться, Олег торопил меня очнуться. Мы сообразили маленькую трапезу, и Владимир Васильевич оживленно общался, шутил, радовал нас своими рассказами…

Независимо от расписания служб общение с ним не прекращалось у нас ни на день, пока Сережа был маленький. Мы встречались очень часто во дворе и могли подолгу разговаривать, если Владимир Васильевич не торопился. Мы общались на самые разные темы: кто из нас откуда родом, о вере, кто и где венчался, как к этому пришли, о наших родственниках, об Одессе (там служил Олег и его папа). Он с особой любовью рассказывал о своих дочерях, что девочки его никогда не доставляли хлопот, что в школе он слышал только одни благодарности. «Младшая, ну такая уж ласковая, как малое теля, – трепетно говорил он. – А Валечка, старшая – всегда такая ответственная, серьезная… Степановна (супруга. – Е.К.) всё просфоры печет…» Было ощущение, что с нами гуляет еще один Сережин дедушка. Он никогда не присаживался на лавочку, был очень подвижным и деятельным.

Дорога у него всегда была одна – в храм. И он никогда не забывал помахать рукой – «передать привет» – сыну

Дорога у него всегда была одна – в храм. Маленький Сережка очень любил сидеть на подоконнике в нашей квартире, и, заметив это, Владимир Васильевич завел особую традицию – «махать друг другу приветы». И было так трогательно, что никто из них не забывал об этом. «Идет… иди!» – кричал Сережа. Это означало, что Владимир Васильевич идет в храм или из храма и мне тоже надо подойти передать привет. Если поздно вечером у нас не горел свет, значит – и Владимир Васильевич знал это – мы в Симферополе.

Встречались мы и в Почтовской больнице в процедурном кабинете на электрофорезе: Владимир Васильевич всё лечил ногу, которая периодически напоминала о себе, а Сережка – щеку (наскочил на угол стола). Выглядело это несколько комично, потому что Сережа никак не хотел признавать свое имя и везде – и во дворе, и медсестрам – говорил, что его зовут Таня (так нравилось ему бабушкино имя).

Ни для кого не было секретом, что Владимир Васильевич очень любил детей. При виде детей он сам как будто становился ребенком, глаза его светились, он шутил с ними в трапезной, трепал по соломенным головкам, щекотал и припасал гостинцы. Но особое отношение у него было к выдаче просфор. Получить просфору от Владимира Васильевича было особенным событием для каждого. Ребятишки обожали и чудо-печку в трапезной, часто заглядывали туда, зимой подсушивали свои рукавички.

И вот так случилось, что по некоторым причинам Владимир Васильевич и Александра Леоновна, свещница, перестали на время посещать наш храм. Службы по-прежнему шли, но какое-то смущение чувствовалось и среди прихожан. А Сережа после Причастия постоянно задавал один и тот же вопрос: «Куда Бог делся?» Я пыталась объяснить ему, что Бог всегда с нами, Он везде – и среди людей, и цветов, и деревьев, и животных, – что мы Его не видим, но чувствуем. А если не чувствуем, значит, плохо себя ведем. Сережа внимательно слушал, но по выражению его лица я понимала, что не отвечаю на его вопрос. Так повторялось не один раз. Я припомнила, что некоторые его друзья из песочницы, приходя в храм, тыкают пальчиком в настоятеля, информируя друг друга о том, что он, настоятель, – Бог. Тогда я спросила: «Сережа, ты думаешь, что отец N – “Бог”? Но он же был сегодня в храме». «Нет! – возмущенно ответил он. – Бог пропал!» Я уже начала думать, что мы что-то делаем не так, неправильно готовимся к службе, к Причастию… и, честно говоря, сильно расстраивалась. И вот как-то раз, идя со службы, я остановилась возле клумбы, взяла Сережу за ручки и спросила: «А какой он, твой “Бог”, Сережа, кто он?» «Он… он… хлеб мне и детям дает. Без денег!» – убежденно ответил сынок. Я поглядела на Сережу, потом на просфору и уже с улыбкой стала догадываться, кто этот «Бог». «Так это что же? Владимир Васильевич твой “Бог”?!» – «Васылыч, мама, Васылыч! Давай мы его найдем».

На протяжении многих лет я вспоминаю эти слова. С какой точностью ребенок передал это чувство Божественной любви: бесплатно, даром, только придите…

Владимир Васильевич действительно всё отдавал, что мог. Он постоянно снабжал нас то домашними курами (которых сам выращивал), то гусями и утками, то угощал вкуснейшими пирогами Галины Степановны, то своей клубникой. Для Сережи припасал зимой шоколадных зайцев и дедов-морозов. Отказаться было практически невозможно. Если от чего-то мы отказывались, он сразу становился понарошку строгим: «Клубнику она купила!.. Да, а у меня своя, Леночка, без химии» или: «Мальчику нужно мясо!» И всё тут. Ну сколько того мяса нужно маленькому мальчику!.. Понятно, что он думал обо всех. Это выражалось, конечно, не только в угощениях, а в постоянном проявлении внимания и любви к самым разным людям.

Мы как-то шли с речки и, встретив его, рассказали, что после сильного ветра на берегах оказалось много поваленных больших старых деревьев. Это настолько вдохновило его. «Я завтра же возьму пилу! Это как раз то, что нам нужно», – обрадовался он и на следующий день был уже там. Деревья, на радость, оказались сухими. Мы привыкли к теплу в храме зимой как к данности, а для него это был многолетний, незаметный многим, постоянный труд.

У Владимира Васильевича была очень хорошая фотографическая память. Однажды он попросил Олега что-то подправить в его телефоне. То, что Олег увидел, его очень удивило. В телефонной книге Владимира Васильевича тогда не значились имена, а были одни номера. Оказалось, что он помнил каждого по последним цифрам номера, а людей было приличное количество.

Я до сих пор не могу понять, как он успевал участвовать в жизни многих-многих людей с их нуждами. Я очень часто еще при его земной жизни задавала себе вопрос: «Как же мы будем без него?» Слезы текли сами собой.

Он успевал участвовать в жизни многих-многих людей. И сам собой возникал вопрос: «Как же мы будем без него?!»

Повзрослев, этот же вопрос стал всё чаще задавать мне Сережа. Я благодарна Богу за то, что Он научил нас ценить эти чувства. Это сложно передать словами, но для меня эти чувства примерно выглядят так же, как и с ребенком: когда ребенок родился, ты не можешь еще вместить, как это в тебе такое сотворил Господь, ты разглядываешь его глазки, носик, потом первые морщинки, первую улыбку, первый молочный зуб, потом сожалеешь, что этот зуб уже выпал и на его месте коренной, но всё по-прежнему его ценишь и хранишь… Так и с Владимиром Васильевичем, особенно в последнее время: Сережина радость от общения с ним передавалась мне с особым усилением и ценностью.

Он традиционно давал Сережке щелбан после стрижки, шутил, мог надеть его «плавательный» (Сережа занимается плаванием) рюкзак и прохаживаться, как спортсмен, по трапезной в ожидании комплиментов. Он надевал его смарт-часы и при этом расспрашивал их технические характеристики, а когда узнавал, что это для измерения пульса спортсмена и расстояния, которое он проплыл, говорил, что такие ему непременно нужны, потому что дома его ждет смарт-кровать. Он восторгался нашим попугаем, прозвав его Пимпочкой, и расспрашивал об уходе за ним. Его по-прежнему интересовали все детали и всё новое. Увидев этой весной, что Сережа купил в пост овсяное молоко с надписью «Немолоко», он тут же достал очки и стал изучать состав. Если служба переносилась на час раньше, то нам, не привыкшим вставать рано, Владимир Васильевич забавно напевал: «Спят усталые игрушки, книжки спят…» «Мама, почему он такой веселый всегда, как ребенок?» – часто спрашивал Сережа. И сам же отвечал: «В нем столько, мама, жизни, столько радости, и она всегда есть». Он грустил только и расстраивался, когда мы пропускали службы. Он как будто был обижен, но на самом деле стоило только подойти поближе, как слышалось тихое: «Прогульщики», – и небесная глубина его глаз выдавала отеческое прощение.

***

В субботу, за неделю до преставления Владимира Васильевича, после вечерней службы Сережа побежал с другом Олегом по каким-то своим делам. Потом они зашли в дом отца Виктора за его сыном Тимкой. (Протоиерей Виктор Бойко – один из первых настоятелей и строителей нашего храма. Сейчас он «за штатом», но живет в Почтовом. – о. Д.Ш.). Раздался звонок по телефону:

– Мама, я слышал, что у Васильевича рак 4-й стадии. Мама, скажи, это самая последняя? Мне Бойки сказали. Не могли они ошибиться?

– В медицине, Сережа, последняя, а у Бога по-разному бывает.

Спустя какое-то время залетел Сережка с широко раскрытыми глазами.

– Я тебе сейчас такое расскажу, мама…

– Сережа, пожалуйста, на сегодня, может, хватит?

– Нет, ты только послушай, что со мной случилось сегодня вечером. Я когда сегодня звонил на вечерней службе, на колокол сел голубь. Такой необычный, с «ожерельем», и смотрел на меня, и не улетал. Потом мы после пробежки зашли к Тимке, у них там будка с собакой во дворе, и этот же голубь прилетел туда.

– Может, другой? Может, ты ошибся?

– Да нет, мама, тот же, я его по «ожерелью» узнал. Он спокойно ходил возле собаки, и она его не трогала. Он опять смотрел на меня так, как будто в мире кроме нас в этот момент никого больше не было. Почему он за мной летает, мама?

– Ну, я не знаю…

– И это еще не всё. Когда я пошел кормить кур (курятник Сережа сделал в палисаднике под окнами нашей пятиэтажки), этот голубь нашел меня и там. А когда я насыпал ему на дорожку зерен, он их спокойно ел и не улетал. Ты мне не веришь, мама! Я вижу, что не веришь.

– Нет, верю, просто люди могут видеть мир по-разному. Святые отцы не советуют нам трактовать знаки и видения. Тебе лучше с батюшкой поговорить об этом.

– Да, мама, я это знаю. Знаю, что нужно креститься и крестить всё, что видишь. Я и голубя этого перекрестил – он всё равно не улетел.

– А зачем ты его крестил?

– Ну, ты же знаешь, я крестом осеняю палисадник, чтобы кур сберечь, а голубь попал в поле зрения. Идем, мама, идем к окну, я тебе покажу: вон он сидел на той дорожке. Вон он, мама. Вон на столбе теперь.

Вспомнилось, как наблюдал он за впервые звонящим в колокола сыном и радовался: «Звонит!»

На столбе в палисаднике сидела голубка-горлица.

– Так это же горлица! Помнишь, вы плакат весной рисовали в школе «Защитим горлицу Крыма»? Может, она где-то гнездится тут рядом.

– Да, мама, гнездится: и возле колокола, и во дворе отца Виктора, и у нас в палисаднике, и везде, где я. Нет, это что-то значит.

Колокол – голубка – Сережка. Невольно вспоминался Владимир Васильевич, стоящий в трапезной и наблюдающий с радостью за впервые звонящим Сережей. Как же он радовался! «Звонит, глянь, звонит!» – лилось из души.

Голубка прилетала еще несколько раз в палисадник и садилась на столб, а после отпевания Владимира Васильевича каждый этот раз совпадал с прочтением молитвы об упокоении и Псалтыри. Как только я захотела ее сфотографировать через окно, она вспорхнула…

***

Идем с Сережей вечером к Альме за мятой. В реке почти нет воды, но вокруг и в конце лета всё еще по-весеннему зелено. Поперек лежит недавно поваленное дерево. И вспоминается, как однажды доброе сердце радовалось этому божьему подарку как дитя – радовалось, чтобы холодной зимой согреть других. Сережа начинает петь: «Со святыми упокой…»

Просим читателей портала «Православие.ру» помолиться об упокоении души новопреставленного раба Божиего Владимира.