Он не играл в церковность. Он шел до конца

Что в этом мире бессмертно? Только души человеческие. Это воспоминания о кинорежиссере, композиторе, педагоге, профессоре Института современного искусства диаконе Димитрии Таланкине, осознавшем суть самого перспективного творчества на земле и сумевшего поделиться этим опытом с другими.

По-настоящему христианский оптимизм

Диакон Димитрий Таланкин в Черногории Протоиерей Владимир Воробьев, настоятель храма Святителя Николая в Кузнецах, ректор Православного Свято-Тихоновского университета:

– Дмитрий Игоревич Таланкин пришел к нам в университет учиться уже в зрелом возрасте. С юности, как и до последних дней своей жизни, он оставался верен делу своего отца – киноискусству. Поступив к нам, он тоже вскоре снял фильм «Экклесия (собрание призванных)», в котором старался приоткрыть для людей тайну духовной, церковной жизни, смысл церковного бытия. Он участвовал в сборе видеоматериалов о новомучениках. А после этого ему самому пришлось нести крест болезни, что тоже является мученичеством, если страдание принимается с верой.

Все мы часто встречаем тех, кто тяжело болен, кто-то из нас и сам в преддверии того или иного недуга, смерти – это общая наша участь. Но за всю мою жизнь я не помню другого человека, кто бы с таким радостным горячим сердцем, с такой верой и так жизнеутверждающе принимал ниспосланную ему болезнь. Часто диагноз «онкология» вводит в депрессию, в уныние. А он даже лечиться не хотел, хотя сам мгновенно устремлялся на помощь, когда дело касалось других людей. Сам же он решил просто довериться Богу, и Господь его за эту веру наградил, сподобив священного сана…

Ему пришлось нести крест болезни, что является мученичеством, если страдание принимается с верой

Дмитрий Игоревич поступил учиться в ПСТГУ, желая служить Богу и Церкви. Его рукоположение – это чудо, явное призвание Божие.

Он был крестником и учеником моего друга Николая Николаевича Третьякова. А супругу Дмитрия – Марию Владимировну, теперь – преподавательницу нашего университета, я крестил в нашем крестильном храме еще до ее прихода в наш университет. Дмитрий Игоревич оказался студентом своей будущей избранницы. Я их венчал. Потом мы встречались с ним в храме, но нечасто. И вдруг получилось, что в прошлом году мы с супругой и еще несколькими людьми поехали в Черногорию. Отец Димитрий, узнав, что мы остановились в одном из черногорских монастырей, тут же приехал. И все время, пока мы там находились, он возил нас на машине, всё показывал-рассказывал, знакомил со всеми, кого сам там знал.

А он очень любил эту страну. В Черногории ему было легче, и в последние несколько лет он жил там, среди гор и моря, по полгода. Мы с ним вместе совершали Божественную литургию, и оказалось, это была его последняя литургия.

Вместе мы побывали потом на празднике у владыки Амфилохия, Митрополита Черногорско-Приморского, который рукополагал его. И всё было удивительно светло и радостно, – как будто перед вами совершенно здоровый человек, у которого еще десятилетия активной жизни впереди. А на самом деле он был тяжко болен. Он никогда не жаловался, никому ничего не рассказывал о своей болезни. Не искал особых способов излечиться. Вручив свою душу и жизнь Богу, усердно молился Ему.

В последние месяцы-недели, когда ему стало уже совсем плохо, он был так же, как и всегда, духовно бодр, часто причащался. В день кончины его пособоровали, причастили. Сейчас, стоя у гроба, мы ощущаем его победу над смертью. Его вера была сильнее страданий, страха и отчаяния. Лицо его исполнено радости. Господь принимает его в Свое Царство.

Высшее творчество

Протоиерей Александр Салтыков, настоятель храма Воскресения Христова в Кадашах, декан факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского университета:

– С отцом Димитрием я был немного знаком. Помню, как мы вместе ездили с ним (задолго до его рукоположения) для сбора материалов о новомучениках и исповедниках в Казахстан – известные места ссылок множества репрессированных людей, особенно пострадавших за религиозные убеждения. Мне было интересно общаться с Дмитрием Игоревичем, наблюдать, как он работал. Я увидел в нем творческую личность, человека, любящего свое дело, увлеченного и преданного ему и к тому же духовно ищущего. Это был в самом настоящем смысле этого слова творческий человек.

Это был в самом настоящем смысле этого слова творческий человек. Он был внутренне необычайно свободен

С нами была группа сотрудников, и я думаю, что для всех участников командировки эта поездка стала важным этапом духовно-нравственного становления, – определенной его ступенью: ведь мы посещали места, где реально страдало и погибло огромное количество ни в чем неповинных людей. Так что когда я узнавал о том, что с Дмитрием Игоревичем происходило в последнее время, я невольно сопоставлял ту нашу поездку с этими его испытаниями, в которых было много исключительного, личного, неповторимого, как это может быть именно с человеком творческим, ищущим свободы.

Он и был внутренне необычайно свободен. Творчество вообще есть стремление к свободе. Всякое подлинное творчество есть поиск нового, чего мы еще не знаем и не видим и что только еще должно открыться. Свобода необходима любому творцу, – только в ней и можно что-то новое создавать. Весь вопрос в том, как понимать свободу, чего искать в свободе. Какова твоя свобода, таково и творчество. И сегодня, мне кажется, мы прощаемся с человеком, который обрел подлинную свободу – свободу в Боге.

Диакон Димитрий Таланкин в Черногории Тяжелая болезнь не лишила его этой внутренней свободы. Господь, видя его искренние искания, вел его совершенно особым путем даруемых ему свыше откровений, и одновременно с неизбежными страданиями этот ученик Христов приобретал свой собственный уникальный духовный опыт. В чем-то близкий опыту новомучеников, – он смог так же, как и они, из того, что многими воспринимается как скорбь и мука, извлечь для души своей свет. И он сумел поделиться этим светом с другими, что и есть высшее творчество – собственным примером передать другому свет духовного познания.

Эту способность Господь запечатлел, в конце жизни приобщив его к служению в священном сане. Это особая милость Божия – прямой на ответ его стремления, за чистоту его сердца. Таков закономерный итог его жизненного пути как восхождения к свободе духа, обретаемой во Христе.

Дар человечности, понятный всем

Иерей Александр Терпугов, клирик храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Петровском парке:

– Порою интеллигенция с удовольствием ездит на Афон, потом похваляется: я был там-то, с таким-то старцем фотографировался… Дима наоборот – куда-то на Камчатку ехал, общался с простыми людьми, ни про какие свои регалии не говорил, образованность не выказывал. Потом, ни перед кем не «форсил». В нем был какой-то такой дар человечности, понятный всем, что в последние времена всё реже и реже уже встречается.

Общался он со всеми ровно, с любовью относился к каждому. У меня у самого характер конфликтный. А с ним у нас всё как-то ладно было, мирно всегда. С полувзгляда понимали друг друга.

Это при том, что он не был соглашателем. Скорее, на мой взгляд, категоричный, твердый в своих убеждениях человек. В малом можно смиряться, ущемлять себя, а в принципиальном уступать нельзя. И он не уступал. Это воин.

В Диме не было легкомыслия. Он не играл в церковность, как это часто, к сожалению, у богемы бывает. Он шел до конца.

Непрестанная забота о других

Николай Николаевич Третьяков, сын учителя, друг, художник:

– В доме моего отца Николая Николаевича Третьякова Дима появился еще где-то в годы учебы во ВГИКе, то есть это где-то около 40 лет назад. С тех пор мы и знакомы. Это был необычайно отзывчивый человек. Стоило ему только узнать о какой-либо у кого-то проблеме, как он тут же что-то уже предпринимал.

Ирина Николаевна и Николай Николаевич Третьяковы. 2002 год.     

У нас, помню, с супругой первенец родился, Коля. Надо из роддома забирать. Машины у нас не было. Дима экстренно стал «Волгу» своего папы Игоря Васильевича пылесосить, часа два он ее надраивал, выстелил всю белоснежными простынями и привез нас с Аней и очередным Николай Николаевичем нашего рода домой.

Потом он крестил нашу дочь Василису. И я знаю, что у него много крестников. Но так же, как и нам, он и следующим молодым поколениям всегда готов был прийти на помощь, вникал в обстоятельства их жизни, в успехи/неуспехи.

Такого доброго участия я мало в ком в жизни еще встречал. В нем эта непрестанная забота о других была

Он просто мгновенно появлялся, когда что-то требовалось. Такого доброго участия я мало в ком в жизни еще встречал. По большей части все мы заняты собою, а в нем эта непрестанная забота о других была. Он даже нарочито весел старался порою казаться, тщательно скрывая свои проблемы и трудности, как будто у него их и нет, и он может подставить плечо.

С большим расположением Дима всегда относился к людям. Я не помню, чтобы он кого-то из коллег, что, в общем-то, распространено среди людей искусства, резко критиковал. Он, наоборот, старался обойти какие-то острые моменты, с пониманием отозваться. Хотя режиссеры – это достаточно сложная среда. Ему приходилось общаться в весьма далеких от Церкви кругах, и он умел доносить туда христианские ценности. Это очень важное качество. А с другой стороны, он церковным людям мог открывать значение искусства.

В последний раз мы виделись, когда они с супругой Машей пришли в больницу Святителя Алексия навестить мою маму. Это было не так давно. Дима был такой жизнерадостный. И в голову не могло прийти, что это последняя встреча.

Мы все к нему еще по молодости как к отцу родному относились

Григорий Дунаев, заслуженный артист РФ, друг:

– Отец Димитрий даже для ровесников и тех, кто его старше, еще по молодости отцом был. Мы все к нему как «за советом к батюшке» ходили. Тяжело на душе, выговоришься, и он все твои проблемы точно снимет. Утешал. Потом это его качество раскрылось в его «многодетном» восприемничестве – он, знаю, для многих является крестным отцом.

К нему всегда можно было домой прийти. Его мама Лилия Михайловна была главным балетмейстером музыкального театра имени Б.А. Покровского, всегда тоже так радушно встретит, за стол усадит. Дмитрий очень трепетно к ней относился. Это его отношение к матери во многом и сформировало, думаю, его как столь внимательного и чуткого человека. А само это верное нравственное устроение даже в юные 17 лет, когда он поступил во ВГИК, выдавало в нем словно умудренного уже опытом человека. Какая-то зрелость в нем тогда еще была. Я всегда поражался, как он вдумчиво даже к своим учебным работам относился.

Мы все к нему как «за советом к батюшке» ходили

Мне довелось с ним служить и в армии. Ефрейтор Дмитрий Таланкин целые беседы-лекции на нравственные темы там нам устраивал. Таких в жестких мужских коллективах обычно не любят, тем более если кого-то обличают эти слова. Но Дима был человеком искусства, начитанный, он так интересно всё говорил, приводил живые примеры, образы давал, – его слушали. Хотя, может, еще и потому, что просто по-мужски уважали. За надежность. И он всегда всё мог подчинить, – если что-то где-то сломается, выйдет из строя, он спасал положение. За это его тоже любили. Говорят, если человек талантлив, он талантлив во всем.

Он всегда мог удивлять. Вот тебе кажется, что вы уже годы общаетесь, и ты знаешь его, а вдруг:

– Я в Консерваторию поступил, – он тебе объявляет...

«Ничего себе». Мы с ним даже про музыку-то особо до этого не говорили, и я точно знал, что у него дома разве что гитара есть. А тут он тебя на свой отчетный концерт приглашает… Выходит на сцену, объявляют: «Дмитрий Игоревич Таланкин», – он садится за рояль, и у всех у нас дух захватывает, а потом еще и выясняется, что это музыка его собственного сочинения… Это после уже все мы знали его как композитора фильмов его выдающегося отца-режиссера Игоря Васильевича Таланкина.

Диакон Димитрий Таланкин во время Причастия держит плат Точно так же я очень долгое время, общаясь с Димой, в том числе на какие-то поднимаемые им, уже сейчас понимаю, глубокие духовные темы, даже не догадывался, что он верующий человек. Пока однажды я не пришел к нему, это был его день рождения, он встретил меня в прихожей:

– Проходи, – говорит, – у меня гости… – и сам на кухню пошел.

Захожу – полумрак, свечи горят, и – люди в черном… Друзья его. Тебе постоянно открывались какие-то целые миры, в которых он, оказывается, тоже жил.

Потом уже я как-то познакомил с ним моих друзей, смотрю, а уже и крестины их ребенка назначены. Дима, конечно, был крестным. И он так тщательно всё продумал и организовал, что они все и сами себя, опять же, точно детьми при родителе почувствовали. Он создавал эту атмосферу родственности.

Хотя я вот говорю про него как про отца, но в нем и какое-то ребячество всегда было, – чистый светлый ребенок. Мы все шли к нему со своими бедами, но он сам, представляется, из таких, кого легко ранить. Просто виду не показывал. Даже некой отвагой бравировал. Но этот диапазон требует большого напряжения и силы духовной.

Я помню, с ним как с режиссером нам, актерам, было очень легко работать. Он будто брал на себя большую часть тяжести труда, несения каких-то негативных проявлений, реакций, что в творческой работе с людьми неизбывно. Про это, видимо, и сказано: «Друг друга тяготы носите, и так исполните закон Христов» (Гал. 6, 2).

…И к нему всегда можно было обратиться за помощью. Звоню:

– Рука болит. Что делать? – он тут же отозвался, сразу после разговора с ним мне врач его знакомый позвонил.

А было это три месяца назад… Дмитрий никому не говорил, как он сам болен.

А всего-то и надо остановиться и увидеть того, кто рядом с тобой…

Дмитрий Павлов, режиссер-документалист, педагог, коллега:

– Мы работали вместе лет десять. Но так получилось, что, проработав уже год, я толком еще и не знал заведующего моей кафедры. Все постоянно заняты, и как-то мы не пересекались. Общались только через студентов. Меня это мучило. Потом у нас были какие-то краткие встречи, мы обсуждали деловые моменты. А после, уже года через два или два с половиной, мы просто сели по душам поговорить, и Дмитрий Игоревич так прямо и спросил:

– Дмитрий, вы верите в Бога?

– Да, верю, – ответил я (а сам, честно говоря, несколько напрягся).

А он так с улыбкой:

– Здорово! У нас на кафедре все православные.

С владыкой Амфилохием, Митрополитом Черногорско-Приморским, рукоположенный им дьякон Димитрий Таланкин Я выдохнул. Знаете почему? Потому что внешне Дмитрий Игоревич никогда не показывал своей веры. Можно было с ним годами вместе работать и не догадываться о том, что он ходит в Церковь, – просто радуешься и всё: какой же человек хороший! Это надо еще уметь так, как он, не через внешнее, а по сути в своей жизни Православие являть. Я вот могу поехать куда-то в паломничество на Святую землю, а потом меня просто распирает всё и всем рассказать. А он был в этом смысле очень сдержан, всё у него на какой-то ошеломительной глубине происходило, – в этом тоже есть смирение. Внешне он всегда был адекватен собеседнику. Всё как-то изнутри доносил, – ничего не говорил «в лоб». Просто ты, работая с ним, мог как-то тоже нутром прочувствовать: без этой глубины всё вырождается в пошлость и дрянь. Искусство – в лучшем случае в ремесло.

Многие боятся: мол, воцерковиться – это значит отказаться от творчества, увлечений. Ничего подобного, только в синергии с Богом настоящее творчество и начинается. Бог – Творец, и Он ничего у тебя не забирает. Помню, сидим у Димы – гитара в руках... На трех мониторах пульсируют звуковые дорожки…

– Слушай, у меня там Stratocaster еще стоит… – открывает шкаф, у него там целый набор гитар! – Мечта юности, – поясняет.

Господь нам только дарует. Он ничего не забирает у нас. Помните, и отец Иоанн (Крестьянкин) урезонивал в письме слишком рьяного неофита: «Зачем ушли из дома твоего пластинки? Лучше бы они продолжали периодически питать твою душу тем хорошим, что в них есть».

Он был не только мастер в режиссуре, но еще и зерна человечности, милосердия, веры умел всевать

Самая большая заслуга Дмитрия Игоревича – он учитель. У него был талант постепенного взращивания, – не у каждого на это терпения хватит. И он был не только мастер в режиссуре, но еще и зерна человечности, милосердия, веры умел всевать. И это всё дает всходы. Потихоньку начинает звучать в душе, – этот колокол потом, с годами, слышнее, он просто амплитуду не сразу набирает.

Причем Дима же о чем-то простом говорил. Ни о высотах исихазма, а именно о человечности, от которой всё больше сегодня отходит мир. Что нами только ни вертит, ни крутит: дела бесконечные, политика, интересы… А всего-то и надо остановиться и увидеть того, кто рядом с тобой. Это то, чему, оказывается, может научить кинематограф. Это то, чему Дима учил.

Он многое в себе перестрадал и мог поделиться этим внутренним опытом, даже ничего не объясняя тебе. Просто каким-то мироощущением своим, верующие знают – духом. В чем-то даже он жил уже в эсхатологической перспективе, до этого острого переживания обреченности в конечном итоге всего, что мы делаем в этом мире, не каждый и из верующих успевает дорасти.

К нему можно было прийти с любыми проблемами, пожаловаться, как тебя не понимают. Он всё понимал.

К нему можно было прийти с любыми проблемами, пожаловаться, как тебя не понимают. Он всё понимал

Теплый, светлый человек. Всегда у него была улыбка. Дома мы садились за стол, ели гречневую кашу. Вставали – молились. Как-то с ним так всё просто было. С одной стороны, он был настолько разносторонним и глубоким, что не чувствовать этого запаса, даже еще не реализованного им, было нельзя; но с другой стороны, с ним всегда было очень легко общаться. Не было в нем никакой заносчивости, столько для мира искусства, в котором он вырос, характерной. А он всегда был доступен, открыт. Настоящий педагог. И студенты его после нескольких лет общения с Дмитрием Игоревичем совершенно другими людьми становились. По себе знаю – ты даже просто после разговоров с ним чище уже как-то был.

На поминках говорили, что отец Димитрий не испытывал тех страшных болей, которые бывают при его диагнозе. Но и муки же нам посылаются для того, чтобы мы что-то осознали, дабы душа очистилась, а он и сам жил в этой отмобилизованности – от Исповеди к Исповеди, от Причастия к Причастию.