«Сверху я видел свое тело и летал в небесах. А потом спустился обратно…»

Монах Иринарх (Миткас) родился в Греции в 1964 году. Он член Святогробского братства Иерусалимского Патриархата, настоятель монастыря 12 апостолов в Капернауме (Израиль).

Монах Иринарх (Миткас)

– Отец Иринарх, вы уже 30 лет на Святой Земле. И большую часть этого времени вы являетесь настоятелем монастыря 12 апостолов в Капернауме, в Галилее. С кем проще жить христианам в Израиле: с арабами или евреями?

– Прошлой весной на Фаворе я упал с дерева, с высоты в 4 метра. Было начало Великого поста, и в Преображенском монастыре мы помогали подрезать деревья. Падая с дерева, я зацепился за ветку подрясником. Это уменьшило скорость полета, но зато я перевернулся и упал прямо на голову. Неделю после этого лежал в реанимации.

Арабы-врачи спасли мне жизнь в больницах, а выходили и поддержали потом друзья-израильтяне. На кого из них я буду жаловаться?

Когда я вернулся в монастырь из больницы, был карантин, все закрыто. Попасть сюда никто не может. И вдруг вижу: несколько моих старых израильских друзей плывут ко мне по озеру на каяках. Это было замечательно. Другая моя знакомая, которая преподает на курсах израильских гидов, устроила в зуме благотворительную лекцию о нашем монастыре, собрала нам в поддержку приличную сумму. С кем она ее собрала? С гидами, которые сами уже несколько месяцев сидят без работы из-за карантина. Вот это мои друзья, евреи-израильтяне. Очень, очень многие помогали.

– Сейчас, по прошествии полугода после вашего фаворского падения, можно сказать, что все обошлось благополучно?

– Вообще то, что я жив после падения, – уже чудо. Было сотрясение мозга, кровоизлияние в мозг, перелом нескольких ребер и смещение двух позвонков. И клиническая смерть. Врачи сначала говорили: если я выживу, то останусь на коляске и сумасшедшим.

Я помню вначале, что уже летаю на небесах и сверху вижу свое тело. То есть я уже ушел. Но потом спустился обратно в тело, вот как перо летит вниз по воздуху. Ты не представляешь, какое ощущение!

– А хотелось вернуться в тело?

– Нет. Это было не по моей воле. И как вернулся в тело – сразу всё заболело.

Неделю я пробыл в реанимации в Хайфе. В первую ночь считали, что не выживу. Во вторую ночь тоже думали, что умру. Но во вторую ночь меня там посетили наш патриарх Феофил (только что вернувшийся из Иордании), архиепископ Аристарх и Назаретский митрополит Кириак. Помню их лица – как лики Святой Троицы на иконах. Кругом темно и – три лика… И после той ночи вернулось желание бороться за жизнь.

Потом память вернулась, и вернулась полностью. Врачи очень верно решили не зашивать голову, а то еще могло быть кровоизлияние, ведь крови очень много вытекло в первые дни. Но обошлось вообще без операций. И врачи, и медсестры – очень хорошие. В общем, в больнице пробыл две недели: неделю в реанимации и еще неделю на реабилитации. Долго потом снимали с психотропных таблеток. Затем уже вернулся в монастырь.

Вот вроде бы жизнь уже закончилась этим падением с дерева, и без всякой тревоги – прямо в Свет. А Господь дал продолжение. Возвращаешься – в боль и страдание. И все равно здесь Господь. Как не благодарить Бога за все это?

– По поводу монашества. В Греции Афон и столько монастырей на континенте и на островах! Зачем из Греции едут монашествовать на Святую Землю?

– Здесь совершенно другой мир. И я понимаю, почему многие из нашего Святогробского братства редко ездят в Грецию. Я и сам последний раз был в Греции 10 лет назад.

Для нас Греция – это место, где тебя все одобряют, где тебе целуют руку, говорят добрые слова. Даже не зная тебя лично – просто потому, что ты монах или священник. А здесь этого нет: могут иной раз даже обозвать или плюнуть. Согласись, это как-то ближе ко Христу. Он же говорил: Мне это делали, и вам будет то же самое. Так что не надо ждать, что нам будет лучше, чем Ему.

Здесь могут и обозвать, и плюнуть. Согласись, это как-то ближе ко Христу

А доброе отношение – конечно, оно будет там, где ты родился, где тебя знают, где у всех с детства та же вера, что и у тебя. А место, где ты ни языка изначально не знаешь, ни обычаев, ничего – это совсем другое. Это намного труднее. Поэтому – ближе к истине.

При этом я не могу сказать, что в Израиле я встретился с какими-то сложностями. Сложности – это язык. Но по характеру я всегда был открытым и общительным. У меня и предки такими были.

– А вы из каких мест в Греции?

– Наша семья – из деревни в северо-западной Македонии. От Фессалоник это два часа на машине, до Северной Македонии оттуда тоже два часа. В семье были и священники, и учителя греческого языка. Помню, бабушка читала молитвы, держа в руках крест, который ее предки привезли со Святой Земли. Дедушка с маминой стороны, до изгнания греков из Малой Азии в 1922 году, семь лет служил в Малой Азии в секретных службах. Потом он был полицейским в начале войны с итальянцами (в том числе был и на корабле, который итальянцы потопили).

Я родился в 1964 году. До армии учился в училище для электриков, где специализировался на лифтах, а также в художественной школе, которая занималась росписью храмов. В армии был два года, а потом сразу пошел в семинарию, в 22 года. Но монахом я хотел быть с 17 лет.

– То есть вся среда была верующая?

– Да. Помню, в деревенской школе у нас было 170 учеников. И мы всегда боролись за то, кто же пойдет помогать в алтаре нашего храма во время служб. Все были верующими. Когда я сегодня бываю в Иерусалиме в русском Горненском монастыре, то он мне напоминает нашу деревню – своим укладом жизни, своими крестными ходами…

В деревенской школе нас было 170 учеников, и мы всегда боролись за то, кто же пойдет помогать в алтаре

В деревне тогда жило 1300 человек. До гражданской войны 1946–1949 годов было 2000: у нас в гражданскую войну погибло больше народу, чем во Второй мировой. Так что мы хорошо знали, что будет в результате коммунизма. Очень много народа тогда погибло, а священников греческие коммунисты просто распинали.

В деревне я дружил с нашим священником. Он нас учил петь, учил богослужению. Моя первая церковная школа была связана с нашим священником. Помню, что на Страстной, в Великую пятницу, все село было в церкви, пели на четыре хора. Не помню в нашей деревне людей неверующих.

Между нашим селом и соседним мой духовник устроил маленький монастырь в честь святой Параскевы. Каждую пятницу там были ночные службы, и я туда ездил.

Нашего Флоринского митрополита звали Августин (Кандиотис). Он очень много нас всему учил. Был замечательным проповедником. Иоанна Златоуста знал наизусть. Когда он вначале приехал в свой город, в свою митрополию, там только два процента населения ходили в храм. Когда он умер – только два процента в храм не ходили.

Интересно, что наш владыка Августин Флоринский и многие люди вокруг него были в каком-то смысле против монашества. Они жили без семей, братством, и занимались активной церковной деятельностью. В свое время были членами братства «Зои» (ζωη – жизнь по-гречески. – Ред.). Они очень много нас учили, хотя не учили монастырской жизни. Но интересно, что после смерти епископа все эти братства в его епархии стали монастырями. Я стал монахом во многом благодаря книге митрополита Августина «Следуй за Мной!», она меня просто поразила.

Так что, судя по плодам, их «антимонашество» было весьма относительным.

– А греческие епископы – монахи или нет?

– Не совсем. Они не принимают великую схиму, как большинство даже молодых монахов в греческих монастырях или на Афоне. Их постригают, как архимандритов или иеромонахов. Зависит от того, в каких местах они живут. Если человек постригается на Афоне, то понятно, что это не для архиерейства: поэтому там и постригают молодыми.

Бывают епископы в великой схиме, но это даже видно во время богослужения: если архиерей в схиме, то ему запрещается митру носить. А епископам она обычно очень нужна. Ну, и монашеская мантия вместе с архиерейской не смотрится. У нас епископы нередко принимают схиму, когда уже в конце жизни оказываются в монастырях на покое. В России другая традиция: там в великую схиму монахов постригают в старости, когда человек уже ничего другого не может делать.

– В Греции много небольших монастырей. А как часто там совершается Литургия?

– Зависит от того, сколько народу. Если это пять–шесть человек, то обычно служат по праздникам и в воскресенье. А в праздники нередко совершают ночную службу, агрипнию.

В Греции, кстати, сегодня и в приходских храмах любят служить агрипнию: народ ходит. Это, конечно, не по афонскому чину, но похоже на то, как служат у Гроба Господня, – утреня и Литургия, заканчивают часа в два-три ночи.

Вообще в греческой традиции в монастырях и на приходах служат по-разному. И действительно, они не могут быть одинаковыми. В России весь устав, насколько я знаю, – монастырский. Поэтому после революции в России народ быстро перестал ходить в церковь: он просто устал. Простой народ, который не особо глубокой веры, – устает.

Понятно, как в России это получалось исторически: отшельник уходил в пустыню, в леса, потом вокруг него появились кельи, монастырь. Вокруг монастыря – деревни, христиане – крестьяне, которые среди прочего являются рабочей силой для монастыря. А богослужение остается – монастырским. Так было и на Западе. А в Греции такого не было: не было принято, чтобы работу за монахов делали миряне, а те за них молились или кормили хлебом. Тут одна из причин, почему посадили в тюрьму святого Максима Грека: он протестовал против таких отношений мирян и монахов, которые себя воспринимали как бояре. Это же не по-церковному! Поезжайте на Афон и посмотрите, как там живут монахи: с утра до вечера работают, а ночью молятся.

– Интересно, современным грекам читать Иоанна Златоуста в подлиннике – не проблема?

– Конечно, не проблема. И Иоанна Лествичника. И Добротолюбие. И даже Паламу. Самый тяжелый для чтения из отцов – Исаак Сирин. Я старался, но там нужно разбирать текст, ни на что не отвлекаясь. Очень тяжелый текст, и мысль – очень глубокая. Но там, возможно, сказывается то, что это перевод… У нас самый обычный человек может сегодня читать отцов. Ведь древнегреческий язык никогда не исчезал из обихода, современный греческий – просто продолжение того языка. И в разных выражениях мы часто продолжаем использовать древние слова наряду с современными.

– То есть вопрос перевода богослужения или Евангелия на новогреческий язык не стоит?

– Совершенно не стоит. Вот я окончил не классическое отделение университета, а техническую школу в греческой глубинке, я электрик по образования, но все эти тексты я понимаю.

Капернаум

– Ваш монастырь в Капернауме – одно из любимых мест русских паломников. Вы прекрасно говорите по-русски, хотя в России не бывали ни разу. Как русский язык и такое внимание к русским православным людям вошло в вашу жизнь?

– Мои первые русские и украинские контакты – с Афона. В молодости я дважды бывал на Афоне. В том числе и у святого Паисия Святогорца († 1994). Помню, он звал оставаться у него ночевать, но надо было идти дальше…

Потом я был в Великой Лавре. И там два старых монаха мне рассказали всё, что будет со мной в Иерусалиме. Там же они познакомили меня с двумя молодыми людьми – один был из России, другой с Украины, благодаря которым я тогда же стал учить русский язык. Потом они прожили по нескольку лет у нас в монастыре в Капернауме.

Как я уже говорил, я хотел быть монахом с 17 лет. И знал, что в монастырь я хочу – только на Святую Землю. Почему – не знаю.

Храм Гроба Господня

– Как вы приехали на Святую Землю?

– На Святую Землю я хотел попасть еще студентом, вместе с иконописцами, которые приезжали сюда работать. Они были друзья моего старшего брата, они вместе играли в футбол, так мы и познакомились. Вместе мы успели немного поработать в Греции: они писали фрески, а я занимался витражами. Они меня звали к ним в бригаду (и это было в 3–4 раза больше денег, чем я тогда зарабатывал), но я уже хотел уйти в монастырь, а идти на короткое время не имело смысла.

Впервые я приехал в Иерусалим, чтобы закончить здесь последний класс школы. Из семерых молодых людей, которые тогда хотели приехать в школу, в итоге приехало трое. Из троих осталось двое. Обычно греки попадают в Иерусалимскую Патриархию через школу. Большинство остающихся – те, кто поучились здесь в школе.

Школьники много помогают и у Гроба Господня, и в храме Константина и Елены в Патриархии. Получают за это небольшие деньги. Примерно так и у армян в Иерусалиме. После школы кто-то едет учиться дальше в Греции. Кто-то рукополагается и едет учиться уже после этого.

Есть те, кто приходит сюда уже «готовым», из других Поместных Церквей (как архимандрит Хризостом в Кане Галилейской, он из Элладской Церкви). Есть те, которые приехали молодыми, но уже после армии – как другой архимандрит Хризостом, что из монастыря Герасима Иорданского, или я сам. Тех, которые отслужили в армии, не страшно отправлять жить в пустыню или оставлять в одиночестве, как здесь: они умеют выживать. Прежде чем остаться на Святой Земле, здесь надо пожить, и не просто как паломник. Пока не потрудишься, не попотеешь, то и не полюбишь эти места по-настоящему. Но вот те, кто приехали сюда взрослыми за последние 10 лет, не пройдя школы, все уехали.

Пока не потрудишься, не попотеешь здесь, не полюбишь эти места по-настоящему

Я после последнего класса школы уехал в Грецию, послужил в армии, поучился. И вернулся уже в 24 года.

– Вернувшись, вы не сразу оказались в Капернауме?

– Сидеть одному, когда нет никакого фундамента, плохо. Неизвестно, чем это кончится. Когда я приехал в Иерусалим, я хотел попасть в лавру Саввы Освященного. Но получилось, что я оказался в Патриархии при владыке Дорофее, который сейчас у Гроба Божией Матери: он очень скромный и доброжелательный. В итоге был в Вифлееме год (первое тамошнее послушание – три месяца собирать маслины), потом у Гроба Господня. А потом уже был направлен сюда, в Капернаум.

Живя первые годы один в Капернауме, я потерял то монастырское, что было даже в моей деревне: ни крестных ходов, ни красивых монастырских служб. Первые семь лет своей капернаумской жизни я ездил каждое воскресенье в Кану Галилейскую. Нынешний патриарх Феофил тогда был там игуменом.

У нас в Патриархии так говорят: да, мы монахи, но часто мы не можем жить здесь привычной монастырской жизнью. У всех очень разные уровни, так что пусть все живут, как могут и хотят. Кто хочет сильно духовной жизни – пусть идет к Савве Освященному. Кто поменьше – к Георгию Хозевиту. Еще меньше – к святому Герасиму Иорданскому. Бог никого не оставляет!

– И как в итоге устроилась ваша жизнь в Капернауме?

– Когда я приехал сюда один, то начал работать, как умел. И кто мог знать, что со временем здесь будет, как сейчас: русская Литургия каждую субботу, приход, сотня крещений в год, множество венчаний. И это еще не конец! Народ прибавляется.

При этом в Израиле по субботам общественный транспорт не ходит. И люди должны друг другу помогать добираться до храма. Люди сами стараются. И хор мы тоже специально не организовывали: люди сами пришли. Начали служить для русских православных израильтян мы в Иерусалимском Патриархате фактически первыми, в середине 1990-х. Священники менялись. Помню, как один из служивших у нас священников умер на Страстной седмице и мы к Пасхе остались без священника. Тогда к нам как раз приехала одна маленькая группа паломников из Москвы, и с ними был священник. А их священник уже третью ночь подряд служил. И наша пасхальная служба получалась – четвертой. Но когда он увидел, сколько народу у нас собралось… Он всю службу был совершенно сияющим. Была такая замечательная служба! Рука Божия не оставляет Свой народ, в том числе и наших прихожан.

Галилейское море

– Да, вы здесь, в Капернауме, прямо по-апостольски!

– Я бы и лодку завел. Но апостолы-то были рыбаки, а если я заведу лодку, то скажут, что я на отдых сюда пришел. Лучше мы тут сначала построим новый дом для прихода.

Я бы лодку завел, как апостолы…Но лучше мы тут сначала построим новый дом для прихода

– Есть ли в Израиле ограничения на строительство храмов?

– Нету. Во всех арабских христианских деревнях строят храмы. В Сахнине, арабской деревне в Галилее, построили просто огромный новый храм, почти как храм Гроба Господня в Иерусалиме. В Беер-Шеве сейчас будут строить церковь для православной общины. Решение принимает мэрия, а не государство. И если в деревне или в городе есть по крайней мере сто человек определенного вероисповедания, то строить можно.

– А с духовенством и монашествующими Русской духовной миссии вы общаетесь?

– Конечно. Мы тут со всеми общаемся. Недавно приезжала новая Горненская игумения Екатерина. Видно, что человек с большим монашеским опытом и очень интеллигентный – она врач по образованию. Помоги ей Господь в ее новом служении!

Часто бывала мать Моисея, прежняя Елеонская игумения. Очень простая в обращении. Сразу тут что-то начинала делать, помогала собирать маслины. Без всякой игуменской важности.

Ну и начальник Русской зарубежной миссии в Иерусалиме архимандрит Роман (Красовский). Настоящий русский православный человек, без капли советского. И без капли лишней важности. Настоящий монах.

Очень люблю протоиерея Виктора из Горненского монастыря. Он по национальности – армянин из Грузии, по-русски говорит с акцентом, как и я. Но когда читает по-церковнославянски во время богослужения, я всё понимаю. Видно, что человек молится и никуда от Бога не спешит.

С русским приходом в Яффе тоже очень дружим…

– Интересно, что все эти годы вы являетесь игуменом монастыря и при этом – простым монахом, не священником.

– Это было мое решение. Когда рукополагают совсем молодым, не очень понимаешь, что это такое. Когда наш Синод принял решение меня рукоположить, мне было уже под 30. Я подумал и отказался. Я хотел быть именно монахом, монахом на Святой Земле. И, желательно, оставаясь в одном месте. У нас почти все архимандриты перемещаются с места на место раз в три года. А ведь так даже с людьми не познакомишься. Не то чтобы успеть что-то сделать. И я этого не хотел.

Незадолго до своей кончины патриарх Диодор вновь предлагал меня рукоположить. И я опять отказался. Пусть я буду здесь простым монахом, а священники – найдутся.