Протодиакон Николай и свечница Надежда Моховы из Нью-Йорка: встретить друг друга и увидеть Христа

Протодиакон Николай и Надежда Моховы в Знаменском соборе Нью-Йорка

Будущий отец Николай Мохов, потомок донских казаков и многолетний протодиакон Знаменского синодального собора в Нью-Йорке, родился в Люксембурге. Но люксембуржцем никогда не был. Перемещенным лицам – и их потомкам, соответственно – вообще никакого европейского гражданства не полагалось. Поэтому первым его официальным гражданством стало американское, после того как семья переехала в США в 1958-м году.

Хотя, если подробнее рассмотреть родословную этой замечательной семьи, выходцы из России в разные годы вносили свой вклад в культурно-религиозную жизнь страны. Дядя отца Николая – отец Сергий Пух – вместе со своей женой, настоящей люксембурженкой Эмми, построили храм в городе Люксембург, дав жизнь умирающему приходу. Эмми выучила русский и церковнославянский, научилась петь, управлять небольшим хором, читать в храме. Она знает всю службу, и после смерти мужа реставрировала храм и помогает новому священнику, занявшему место настоятеля. Родители о. Николая всю жизнь пели в церковном хоре – в Люксембурге, а затем и в Нью-Йорке.

Место рождения его будущей жены Нади – Германия. А первое гражданство – с 1951 года – тоже американское. Историк и антрополог по специальности, переводчик и редактор, еще с университетских лет она работала на популярном в 1980-х годах проекте ООН – телемостах с участием американских и советских депутатов, докторов, литераторов, священников; работала менеджером и на других совместных культурных проектах США и России.

Они встретились в Нью-Йорке, когда были студентами русской православной гимназии им. Преподобного Сергия Радонежского при Архиерейском Синоде в Нью-Йорке. Знаменский собор при Синоде был и остается Домом чудотворной Курской Коренной иконы Божией Матери, и здесь с 1959 года – их приход, где более 50 лет Надежда трудится на добровольных началах за свечным ящиком и еще во многом помогает при храме.

До революции и после

– Надежда Евгеньевна, ваши потомки – родом с Украины. Как сложилась их судьба после революции?

– До революции мой дедушка – Михаил Данилович Яневский – был агрономом в окрестностях Киева, где у него были имения и земли. После октябрьского переворота его несколько раз арестовывали, но отпускали, чтобы он помогал налаживать хозяйскую работу в колхозах. А как дела начинали улучшаться, так снова отправляли в тюрьму или в ссылку.

Кроме моей мамы, Зинаиды, в семье было еще две младших дочери. В начале 1940-х семья жила в Киеве. Мама училась на инженера, ее сестры – на хирурга и на учителя.

В 1941-м году дедушка умер. Мама тогда проходила стажировку на студии звукозаписи в Ташкенте. Когда ей наконец-то удалось вернуться в Киев, к городу уже подходили немцы. Бабушку, Анну Андреевну, послали рыть окопы, а тетю, как хирурга, немцы забрали на фронт. Маму и другую мою тетю взяли на работу в канцелярию (девушки хорошо знали немецкий и французский).

Под обстрелом – в Австрию

С бабушкой в лагере Лансгут. 1950 г. В 1943-м году, когда немцы покидали Киев, непосредственный начальник моей мамы (австриец, который сам ненавидел немцев) спас нашу семью. Он сказал маме, что на следующий день их всех прямо с работы вывозят вместе с отступающей армией. И маме удалось тайком привезти бабушку и спрятать ее в грузовик с вещами, которые немцы забирали с собой. Уже в Америке мы посмеивались над бабушкой, что она была вывезена из Киева «как рухлядь». Их погрузили в поезда с забитыми окнами и повезли под обстрелом неизвестно куда.

Около барака в лагере Лансгут. 1950 г. Когда железную дорогу разбомбили, они тащились пешком по Австрии, пока не оказались в Вене, где ночью их – мужчин и женщин вместе – запирали в подвале. При этом немцы удивлялись, что они живут пристойно, а не как скот. Днем их выводили работать на фабрику. Время от времени пленных переводили с места на место, и к концу войны они оказались в американской зоне – в Лансгуте, в лагере для перемещенных лиц Шляйсхайм. Там они жили в бараках, в которых до них размещались американские солдаты.

В том же лагере оказался и мой отец. В ожидании репатриации советские военнопленные жили в бараках, окруженных колючей проволокой. Мама тогда работала в канцелярии и смогла сделать отцу справку о том, что он не подлежит репатриации. Штампы на такие справки канцелярские сотрудницы вырезали из картошки, подписывали известными фамилиями, и так многих пленных спасли. В 1945-м году мама с папой поженились в Лансгуте. Там же я родилась, в 1947-м году.

Жизнь в лагере
и исцеление по молитвам перед Курско-Коренной иконой

– Какой вам запомнилась жизнь в лагере?

Мама побежала к иконе Божией Матери Курско-Коренной просить о моем исцелении. Наутро мне стало лучше

– Я была совсем маленькой и запомнила только бытовые вещи. Чтобы хоть как-то разнообразить свой скудный рацион, мы с мамой и бабушкой ходили собирать грибы в ближайший лес. Помню американских солдат, которые разъезжали на джипах, радостно махали нам и иногда бросали конфеты или апельсины. А большинство немцев нас не признавали за людей.

Тем временем в лагере несколько детей, и я в их числе, заболели полиомиелитом. Меня парализовало, и мама отвезла меня в госпиталь. Там ей сказали, чтобы забирала меня домой и что я все равно умру. Мама упросила оставить меня в госпитале хотя бы на ночь, а сама побежала к иконе Божией Матери Курско-Коренной, которая находилась в этом районе, в церкви, просить о моем исцелении. Наутро мне стало лучше, но болезнь все же оставила свой след, и мне пришлось заново учиться ходить.

В Америку

– Как вам удалось выбраться в Америку?

– Трудно было жить с народом, который не считал нас за людей, и мама очень хотела куда-нибудь уехать, но, конечно, не в СССР, где нам грозила бы тюрьма. И она начала писать прошения о выезде в Америку. Мы регулярно просматривали длинные списки, по которым было видно, кого в какие страны отобрали. Для мамы важнее всего было сохранить семью, и она вместе с собой записала бабушку, тетю и меня. Отец к тому времени уже был в Америке, но мы об этом не знали.

В 1951-м году, по договоренности с Американским Красным Крестом и Толстовским фондом, а также по поручительству моей крестной матери, муж которой работал шофером у американского генерала, нам удалось выехать через Бремерхафен военным транспортным пароходом в Нью-Йорк. Мужчин поселили в каюты, женщин и детей разместили в трюме на пятиэтажных койках. Кормили нас американской едой, которую бедные люди сроду не видели, при своей жизни от революции до войны и лагерей. Но многим было очень плохо от качки, и еду в деревянных коробках бросали в воду прямо против ветра. Помню, как еда летала, и иногда салат или хлеб попадали обратно на палубу.

В дорогу мы получили от американских солдат старые теплые одеяла, армейскую походную посуду, сколотили два ящика и положили туда все наше «добро». Когда мы уезжали, таможенники открыли наши ящики для проверки – и махнули рукой! А ведь в лагерях распространялись слухи, что в Америке нет ни лука, ни чеснока! И были такие, кто все это с собой везли!

Эти небольшие сундуки все еще хранятся у нас дома. Там лежал стенной ковер из Ташкента и несколько фотографий, которые мы смогли взять с собой.

Нью-Йорк, Нью-Йорк

– Вот вы спустились с палубы парохода и очутились в Нью-Йорке...

– В дорогу моя крестная прислала нам из Америки один доллар! С этим долларом мы 23 июня 1951 года приехали в Нью-Йорк и удачно его здесь употребили – мама купила жетон на «сабвей» (метро) за 10 центов, немецкую газету, чтобы искать квартиру и работу, а также чистящее средство для ванной в будущей квартире.

Нас привезли на 123-ю улицу в верхнем Ист-сайд и высадили прямо на улице. Помню страшную жару, грязь, жуткий запах. Мы сидели на ящиках, и вокруг нас стали собираться люди.

Мама начала громко рыдать. К ней подошла полная итальянка, обняла маму, подарила ей пластиковую розу и сказала, что Америка нам понравится, и все будет хорошо. Эта роза в стеклянной квадратной вазе стояла у нас на камине 15 лет, пока не развалилась, когда мы переезжали на другую квартиру.

Через день после приезда в Нью-Йорк мама пошла искать квартиру. Она шла по улице и увидела пожилого господина с немецкой газетой в руках. Он оказался домовладельцем и сдал нам квартиру.

Место, где располагался дом, было и сейчас остается довольно престижным, с шикарными дорогими домами. А тогда в квартире, которую мы сняли за 10 с половиной долларов в месяц, было 2 комнаты, общий туалет в коридоре на 2 семейства и ванна на кухне. Электричество и газ были отключены за долги прежнего жильца. Мы нашли на улице 4 кровати. Я спала на выданной нам армейской койке до тех пор, пока не вышла замуж.

Еще через несколько дней мама нанялась на работу на кондитерскую фабрику «Sunshine Biscuits». Как недавно приехавшую, ее поставили работать на конвейер в ночную смену. На фабрике работало много представителей разных народностей, которые друг к другу относились неприязненно. Днем мама ходила на уроки английского языка, по окончании которых стала работать в компании «Американ Экспресс».

Со временем мы приобрели печку, потом на семейном совете решили, что если будем жить скромнее, то сможем купить и холодильник. В этой квартире мы жили с 1951-го по 1962 год.

Мама моя была не очень церковная, хотя в Бога верила и меня наставляла всех уважать и быть хорошим человеком. Когда я училась в 5 классе общеобразовательной американской школы, мама решила послать меня в русскую субботнюю школу при Синоде.

За гимназию платила сама

– Что это была за школа?

– Это то же самое, что и воскресная школа в России. В школе преподавали русский язык и историю, географию, музыку, историю русской культуры и Закон Божий. Но ее руководитель архимандрит Антоний (Граббе), узнав, что я хорошо пишу и знаю Закон Божий, поинтересовался, не хотела бы я учиться в Свято-Сергиевской гимназии. Я очень хотела туда попасть, так как почувствовала тягу к своему, родному. К этому времени мне уже было трудно находиться в среде американских детей, не понимавших наш строгий уклад жизни. Обучение стоило 900 долларов в год. У нас таких денег не было, но, получив частичную стипендию от благотворителя князя Сергея Сергеевича Белосельского, я стала отрабатывать оставшуюся часть платы за обучение. Студенты издавали газету «Гимназист». Тираж был маленький, но это все-таки была работа. Я редактировала тексты, печатала, подбирала фотографии, а также частично помогала лично о. Антонию в его канцелярии.

Владыка Филарет у Моховых играет с детьми в монетки. 1978 г. – Это было полноценное учебное заведение?

– Да. Инициатором ее основания был архимандрит Антоний (Граббе). Он нашел поддержку у руководства города, привлек к ее созданию и творческой работе учителей и учеников.

Первым, кто помог сначала возобновить школу в новом здании Синода, а потом и устроить гимназию, был благотворитель Сергей Семененко, который подарил Синоду и само здание. Щедро помогали ученикам и школе князь Белосельский с женой, князь Друцкой и другие благотворители. Духовным руководителем и попечителем школы стал избранный в 1964-м году новый Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви Митрополит Филарет (Вознесенский), который сам был педагогом по образованию.

Всего в гимназии на тот момент учился 21 человек. Я поступила в 8 класс, где до меня был всего один студент – Витя Маграмм (сейчас это архимандрит Иоанн). Нас с ним называли «террористами», потому что мы имели привычку шумно врываться в канцелярию, чем пугали зав. канцелярией – княгиню Елецкую.

Владыка Филарет играет с детьми в шахматы

Студенты получали прекрасное образование, и большинство по окончании поступили в университеты

Весь 8 класс мы учились одни, а к концу года к нам пришел еще один ученик – Глеб Глинка (будущий адвокат, ставший спустя годы мужем Доктора Лизы). С 9 класса число студентов в нашем классе увеличилось до шести, включая моего нынешнего мужа.

Среди преподавателей гимназии были бывшие офицеры, люди из высшего общества, профессиональные педагоги. Общеобразовательные предметы вели учителя-американцы. Студенты получали прекрасное образование, хорошо говорили на двух языках, и большинство по окончании поступили в известные в США университеты, включая Колумбийский и Фордемский, работали в ООН и на госслужбе. Несмотря на в целом светский характер гимназии, одной из целей ее основателей было воспитать подрастающее поколение на духовных ценностях Православной Церкви, передать им культурное наследие России. Утро начиналось общей молитвой, в праздники мы посещали богослужения в Знаменском соборе или в нижнем Сергиевском храме, жили православными праздниками.

«Два варенья с елеем»

– Студенткой гимназии вы познакомились с Митрополитом Филаретом, ставшим вам и духовным наставником, и отцом...

– Митрополит Филарет (Вознесенский) стал самым молодым из епископов, возглавивших Русскую Зарубежную Церковь после того, как престарелый Митрополит Анастасий (Грибановский) ушел на покой.

Вскоре по приезде из Австралии он организовал в Синодальном здании кружок, и среди первых, кого владыка пригласил, были мой муж, Виктор Маграмм, Виктор Потапов (нынешний настоятель Иоанно-Предтеченского собора в столице США Вашингтоне) и его супруга матушка Мария, некоторые алтарники. Моя мама отпустила меня участвовать в кружке после того, как пришла посмотреть, кто такой Митрополит и что он делает с детьми. Владыка и сам навещал всех кружковцев, чтобы ознакомиться с тем, как они живут.

Кружок был нашей семьей. Мы могли задавать самые разные вопросы: и серьезные, и дурацкие, – можно было и поспорить с владыкой

Кружок был нашей семьей. Мы могли задавать самые разные вопросы: и серьезные, и дурацкие, – можно было и поспорить с владыкой. Иногда он брал нас на приходы, на рыбалку. Все это было нам необыкновенно интересно, расширяло наш кругозор и укрепляло чувство принадлежности к Русскому православному зарубежью.

– Каким вы воспринимали владыку тогда и каким вспоминаете сейчас?

– Владыка Филарет был аскетом. Но нас он не устрашал, не запрещал нормально веселиться, а настраивал нас на жизнь своим примером. Это был предобрейший человек. Мой муж, вскоре после нашего Венчания, вдруг начал постоянно болеть. Требовалось усиленное питание, а денег у нас было кот наплакал. Владыка об этом узнал и через своего келейника протодиакона Никиту Чакирова передавал нам креветки, которые в то время были нам не по карману. Шел пост, и он не хотел, чтобы мы его нарушали, но хотел Николая поддержать. И помогал он не только нам. Многим помогал. Когда владыка умер, в его столе отец Никита нашел пакет с деньгами, которые нужно было передать одной недавно приехавшей девушке, чтобы поддержать ее какое-то время. У нее мама умерла от рака, и она осталась совсем одна.

Митрополит Филарет в саду у семьи Моховых Помимо доброты, у владыки была духовная харизма. Входишь в церковь, когда он служил, а там теплота, спокойствие и такое чувство, будто ты взлетаешь. А когда я выходила со службы, то потихоньку начинала как бы опускаться. Рядом с владыкой было тепло, и не имело значения, разговариваешь с ним или просто молчишь.

Он мог иногда подшутить над нами, но когда он говорил серьезно, то чувствовалась вся глубина его состояния и того, о чем он говорит.

Отвечая на вопросы, владыка всегда ссылался на Евангелие, на творения святых отцов, открывая в ответ на вопрос положенное место в книге. Он никогда не говорил от своего авторитета – «я думаю», даже предупреждал, что если кто так скажет, но так не учит Церковь, тогда от такого человека следует отойти.

Владыку возмущало всё, что сверх меры. Он был против того, чтобы женщины, как бы смиряясь, «заворачивались» в длинные юбки, а молоденькие девушки повязывали огромные платки, но считал, что скромность – лучшее для всех украшение.

Еще владыка придерживался мнения, что не следует постоянно бегать за благословением. Благословение надо брать на церковные дела, а не на обычные, ежедневные, а если испросить благословение, так и придерживаться наставления. Владыка хотел, чтобы люди знали свою веру, понимали то, что происходит в храме, понимали молитвы, а не бездумно повторяли их. Как пример непонимания сути, он рассказывал о монашках, которые, принимая гостей, положили им в тарелочки два сорта фруктового варенья и туда налили растительное масло. Когда их спросили, почему они так сделали, они сказали: «Так ведь в церковном календаре написано: ‟два варенья с елеем”».

Владыка хотел, чтобы люди знали свою веру, понимали молитвы, а не бездумно повторяли их

Бывало, он задавал нам вопросы из Закона Божия и смотрел, насколько мы понимаем суть того, во что верим.

Владыка был равнодушен к титулам. Для него все люди были равны. Он нас в кружке всех приютил. Для меня, как я его воспринимала, он был и дедушкой, и отцом, и духовным наставником. В моей жизни это было очень важно. Это был замечательный человек с детской чистой и доброй душой, который нас держал не вокруг Церкви, а в Церкви, где мы не просто пребывали, а жили и горели.

Наши кружки собирались по четвергам или воскресеньям с 1964-го по 1985 год, пока владыка был Митрополитом.

В 1984-м году, за год до его кончины, он попросил нас устроить прием 14 декабря, в день его тезоименитства, и пригласить всех, кто прошел через наш кружок. Очень многие пришли. Владыка всех поблагодарил и затем сказал, что это последний раз, когда мы все вместе встречаемся на его именины.

Нам всем было так страшно это слышать, что я вылетела из комнаты в слезах. Со временем мы об этом забыли, но на следующий год, утром 21 ноября, владыка тихо отошел ко Господу. Это был праздник Архангела Михаила. Владыка был приглашен служить на одноименном приходе, но чувствовал себя плохо.

Выпускной акт в Св. Сергиевской гимназии. 1965 г. Нью-Йорк. Первая слева – Надя, Николай – крайний справа Накануне вечером после всенощной мы всей семьей зашли к нему. Он лежал, и мы все подошли к нему под благословение. На вопрос о самочувствии он ответил, что завтра увидим, и на прощанье сказал мне по-английски: «Do your best» (старайся, сделай все возможное!). Эти слова так и остались для меня девизом на всю жизнь.

Мы приехали в собор рано на литургию, и дежурная нас встретила словами: «Кажется, владыка умер».

Спустя два года после ухода владыки скончался и его преданный келейник. Отец Никита познакомился с владыкой в Австралии и с тех пор был ему очень предан.

Отец Никита оставил мне 15 страниц, на которых было написано, что мне нужно сделать, какие долги надо погасить, какие книги и церковную ткань продать. Интересно, что у него в комнате не было ничего, что не было бы связано с Церковью и его издательской работой, кроме удочки!

Он «завещал» мне продолжить издание двух разных календарей – Комитета молодежи и отрывного Мартьяновского (Николай Николаевич Мартьянов был печатником старейшего издания Русского зарубежья – газеты «Новое русское слово» – и создателем исторического календаря). Отец Никита заранее позаботился и составил молодежный календарь до 1990 года. Нехотя пришлось исполнить волю умирающего. Затем я породнилась с этой работой и стала выпускать духовные книги и календари и распространять их по всему православному миру.

Эти календари стали важны мне как продолжение образования, познание своих корней, но в какой-то момент я поняла, что их важность заключается в той радости, которую они приносят старшему поколению. Мы высылаем их на дом людям, большинство из которых в силу возраста уже не могут пойти в церковь и тем более не могут пользоваться компьютером. Они ими живут, они их хранят.

На ферме у Толстой

Утренняя церемония поднятия флага в лагере Толстовскго фонда, 1955 г. Валли-Коттадж, шт. Нью-Йорк – С кем еще из известных людей вы в молодые годы общались?

– В летние месяцы я ездила в лагерь на Толстовскую ферму, которую организовала дочь писателя Александра Львовна. Я ездила туда с 6 до 20 лет, а Николай в 1960-е годы был одним из руководителей здесь же – в мужском лагере.

Место, где была устроена Толстовская ферма и фонд, Александра Львовна купила в 1949-м году за 1 доллар у сестры Джона Рида – известного американского писателя, который написал роман «Десять дней, которые потрясли мир».

Там она устроила большой огород, фермы, пригласила людей, которые знали, как вести сельское хозяйство. Они вставали рано и работали весь день, не гнушались никакой работой. Александра Львовна тоже шла вместе с нами в поле или на ферму. Она учила нас даже делать прививки курам: хвать за лапы, укол под крыло – и бросай подальше возмущенную птицу в кусты!

С ней вместе трудились бывшие фрейлины Императрицы, люди, приближённые к Царю, бывшие офицеры, приезжал родственник доктора Боткина, Сикорский, Малоземов, Солженицын. И все работали, вместе с нами обедали. Фрейлины и простые рабочие-крестьяне трудились вместе и по хозяйству, и библиотекарями, преподавали русский язык, историю.

Там была большая библиотека. Иногда Александра Львовна читала нам что-нибудь из произведений своего отца и плакала, сильно переживая, что Льва Николаевича отлучили от Церкви.

На ферме была церковь (она существует и сейчас). Александра Львовна договорилась со священником, чтобы, когда мы приходили на богослужения, он их не затягивал. Перед службой все, кроме причастников, завтракали. Девочки пели вместе с хором.

С Александрой Львовной Толстой. 1963 г.

В Доме Пресвятой Богородицы

– Что представлял из себя в те годы Знаменский синодальный собор? Как менялся состав прихожан?

– Район, где располагается здание Архиерейского Синода и собор, начиная с Восточной 97-й улицы и ее пересечения с Парк-авеню и 5-й авеню, был населен в то время русскоязычными эмигрантами. Еще задолго до переезда сюда Синода для русскоязычных в Манхэттене на 153-й улице была открыта Святоотеческая церковь. В этом районе по Бродвею находились русские рестораны, магазины, русская школа и книжный магазин. Тогда отец Антоний (Граббе) и загорелся идеей, чтобы здесь была и русская гимназия.

В Знаменский собор приходили большей частью эмигранты первой волны, приехавшие в Америку через Германию и Францию. Между ними и нами, приехавшими из лагерей «DP» (лагерь для перемещённых лиц («Displaced Persons»), всегда чувствовалась большая разница. Нас они считали советскими, этого нам долго не прощали, но затем разница стерлась с прибытием «третьей волны».

Прихожанами собора были князья Оболенские, Белосельские, Голицыны, Романовы, члены Кадетского корпуса, бывшие военные Белой армии.

В конце 1970-х начался наплыв новых русских. Приходили крупные бородатые мужчины с огромными крестами наружу и делали земные поклоны. В 1990-е годы стали приезжать бизнесмены в ярких одеждах, швырялись деньгами, а потом мы их больше не видели. Приходили новообращенные итальянцы, американцы – бывшие протестанты и католики, которых что-то не удовлетворяло в их религии. Истово крестились. Сейчас так много разных людей приходят, что никогда не знаешь, кто они и откуда.

Пасха. Знаменский собор. 2019 г.

– Можно ли сказать, что в соборе сложился приход?

– Здесь никогда не было прихода как такового. Приходы, такие, какими они и должны быть, в основном существуют в храмах Бруклина, Стейтен-Айленда, в пригородах Нью-Йорка, в Нью-Джерси. А Знаменский собор – это фактически домовая церковь Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви и дом Курско-Коренной иконы Божией Матери. Люди приезжают в Нью-Йорк, учатся здесь или работают; ходят в собор, иногда даже по 5–10 лет, помогают, а потом уезжают. Такая же ситуация и в Свято-Николаевском патриаршем соборе, расположенном в четырех кварталах от нашего собора, и являющимся храмом представительства Московского Патриархата.

Знаменский собор – это фактически домовая церковь Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви и дом Курско-Коренной иконы Божией Матери

В районе собора в свое время жили семьи Багратионов, Голицыных, Ледковских, Шатиловых – почти все наши ранние прихожане. Мы приходили в собор на субботнюю и воскресную службу и фактически были приходом. Из этих семей при Митрополите Анастасии было организовано братство, затем, при Митрополите Виталии (Устинове), создано сестричество для материальной помощи собору. Проводили и до сих пор проводим праздничные мероприятия. Со временем часть семей разъехалась, но мы с отцом Николаем продолжаем приезжать в собор – наш дом.

Я в соборе с 12 лет, здесь выросла, как и мой муж. Николай по Европе знал святителя Иоанна Шанхайского, в соборе прислуживал Митрополиту Анастасию (Грибановскому) – второму Первоиерарху Зарубежной Церкви.

Иподиакон Николай Мохов с архиеп. Иоанном Сан-Францисским в Синоде. Середина 1960-х гг. Справа – Великий князь Владимир Кириллович Романов В 1965-м году мы оба закончили гимназию, а в 1969-м году отец Антоний (Граббе) нас повенчал в Синоде. Нам было по 21 году, и с тех пор все у нас связано со Знаменским собором.

В 1974-м году отца Николая рукоположили в диакона, а я всегда ходила в церковь с ним и – по просьбе нашего старосты Владимира Кирилловича Голицына – встала за свечной ящик, как только сыновья пошли прислуживать в алтарь, а дочка могла самостоятельно тихо сидеть.

– Как жила в те годы ваша молодая семья?

– Через полгода после Венчания я окончила Хантер Колледж со степенью бакалавра по истории и антропологии. Николай стал инженером. Я в основном занималась детьми, пока они были маленькими, а по воскресеньям мы все вместе ходили в церковь. Помогала в летнем лагере и в воскресной школе.

Дети ходили с нами в храм вечером по субботам и по воскресеньям – на литургию, и только в 16 лет мы им сказали, что теперь они сами могут выбирать – идти в храм или нет.

Протодиакон Николай Мохов за богослужением

– Надежда Евгеньевна, кто-нибудь из ваших детей связал жизнь с Церковью?

– Наш старший сын Михаил работает на госсужбе и, куда бы он ни переезжал, везде находит православную церковь, поет и читает на службах. Средний – Николай – изучал финансы, работал в банке, а в 1994-м году уехал работать в Москву. «Ты же нас учила Россию любить!» – сказал. Он на самом деле любит Россию. Великим постом объезжает подмосковные русские монастыри. Любимый его монастырь – Саввы Сторожевского, а по воскресеньям ездит в Истру – в новый храм Св. Александра Невского. Дочка Люба училась на журналиста, работала менеджером с музыкальными группами, гастролировавшими по США, по специальности лингвист. Жена диакона, живет в Чикаго. Все наши дети прекрасно знают и русский, и английский.

Дома мы с Николаем обычно общались на английском, но когда у нас родился первый ребенок, мы договорились, что будем говорить только по-русски. И только когда дочке исполнилось лет 10–12, и к ней стали приходить подружки, мы стали использовать дома и английский.

Семья Моховых. Нью-Йорк

– Какие моменты, связанные со Знаменским собором, запомнились вам более всего?

– Расскажу лучше о тех событиях, при воспоминании о которых у меня по сей день ёкает сердце. Первое – это кончина отца Геласия (Майбороды), у которого я исповедовалась много лет. Это был радостный и тихий архимандрит и духовник. Потом ушел владыка Филарет – родной наш человек. Та эра ушла и уже никогда не вернется.

В 2008-м году, помню, как в день Торжества Православия вошла взволнованная матушка отца Георгия Каллаура – Татьяна – и сообщила, что только что умер Митрополит Лавр. Он, хотя и был Первоиерархом, предпочитал жить в монастыре в Джорданвилле. Еще одна эпоха ушла.

А в Неделю Торжества Православия в 2018-м году в соборе отпевали многолетнего старосту собора и нашего дорогого друга Владимира Кирилловича Голицына, с которым мы трудились более 40 лет. Эти моменты я никогда не забуду.

А Пасха и Рождество, да и двунадесятые праздники в соборе всегда были радостными и многолюдными. И Венчания были замечательные. Церковь жила богослужениями, свадьбами, крестинами, именинами. Праздничные трапезы проходили в годы нашей молодости на престольный праздник собора – 10 декабря, на Рождество и Пасху и на День ангела Митрополита. В 1960-е годы вся трапеза состояла из чая и пирога. Ставили столы в двух залах, и в полной тишине выступал только архиерей, а все остальные сидели скромно и чинно. Такого многолюдья и веселья, как за многочисленными буфетами и трапезами сейчас (до пандемии), невозможно было тогда даже представить!