Екатеринушка

Рассказ протоиерея Олега Вроны, настоятеля Никольского храма в Таллине, о пути в церковь, жертвенности простых людей и пользе вежливости и тактичности в приходе.

Боль, приведшая в храм

Чуть ли не каждый день в наши храмы приходят люди с большими бедами и скорбями, и одни из них по прошествии скорби уходят и не возвращаются, а другие остаются и становятся прихожанами, своими, родными в подлинном смысле слова.

Ее звали Екатерина Федоровна, а между собой мы называли ее Екатеринушкой. Работала она таксисткой в таллинском таксопарке и, поскольку в восьмидесятые годы прошлого столетия в Таллине женщин-таксисток было не так уж много, тем более таких заметных, как Екатерина Федоровна, то, можно сказать, в этом городе она была человеком небезызвестным. Простая, открытая, добродушная; с крупным торсом, с серыми добрыми глазами на мясистом лице и с похожими на сардельки пальцами на руках, мягко сжимающих руль такси, – такой она мне запомнилась.

В нашу Никольскую церковь Екатерина Федоровна пришла вымаливать внука Сережу, четырехлетнего мальчика, инвалида от рождения. «Когда невестка забеременела, – рассказывала Екатерина Федоровна, – мой сын, заядлый футболист, не уставал повторять: у меня будет сын-футболист, я научу его любить футбол, и он станет чемпионом». Но мальчик родился инвалидом, и все мечты отца рухнули. Екатерина Федоровна стала искать помощи у врачей, потом у знахарей, экстрасенсов и, не найдя ее там, наконец, как к последней надежде, обратилась к Богу, пришла в церковь.

Молодым приобретение знаний и навыков в любой области дается легче. Это касается и приобретения знаний и навыков в духовной области. Порой, припоминая наши первые шаги в церковной жизни, мы не без улыбки вспоминаем некоторые наши наивные представления и ошибки тех лет. Екатерина Федоровна в этом отношении не была каким-то исключением. Так, однажды мы с женой и регентом, отправляясь в паломническую поездку в Троице-Сергиеву Лавру, пригласили и Екатерину Федоровну, будучи уверены, что это пойдет ей на пользу.

Первое паломничество: «Во попала!»

Приходим к известному лаврскому архимандриту Науму (Байбородину) на исповедь в небольшое помещение, сразу при входе на территорию братского корпуса, где он обычно принимал народ.

Желающих пообщаться с отцом Наумом собралось, как всегда, много

Желающих пообщаться с отцом Наумом собралось, как всегда, много: тут и семинаристы, узнаваемые по своей униформе – черным кителям, и согбенные старушки, и модно одетые девицы, бородатые мужчины в пиджаках и священники в рясах и с крестами. Пока отец Наум кого-то исповедовал, все терпеливо ожидали своей очереди. Кто-то в это время, едва шевеля губами, читал молитву по четкам, кто-то писал записки о здравии и об упокоении с надеждой вручить их отцу Науму для личной молитвы; были и такие, кто, примостившись за краешком стола, которого всем не хватало, записывали свои грехи на листок бумаги, наученные горьким опытом, что когда подойдет их очередь на исповедь, то все из головы «враз повылетает» и сказать будет нечего. Впрочем, сосредоточиться было непросто, поскольку все ожидавшие своей очереди из-за тесноты помещения невольно слышали что-то из того, что говорили на исповеди кающиеся прихожане и паломники. К тому же отец Наум не всегда переходил на шепот, и порой было отчетливо слышно, в чем он наставлял очередного кающегося и какие вопросы ему задавал. Одним словом, такая исповедь походила на публичную исповедь первохристианских времен, когда кающиеся без стеснения исповедовали свои грехи перед всей общиной.

Архимандрит Наум (Байбородин) Другой особенностью исповеди у отца Наума было то, что часто исповедь прерывалась и начиналась беседа с одним или несколькими людьми, а иногда и со всеми сразу. Так, одна женщина, по-видимому, известная отцу Науму, подвела к нему свою родственницу, женщину средних лет, пояснив, что та приехала издалека, никогда не исповедовалась и на днях уезжает домой. Отцу Науму этой информации хватило, чтобы понять, кто перед ним, а остальные необходимые сведения он стал добывать сам в беседе с незнакомкой.

– Ты кем работаешь? – был первый вопрос духовника.

– Учительницей младших классов, – ответила та скромно.

– Учительница, говоришь? – заметно оживился отец Наум. – Так вот тебе задача за четвертый класс. – И стал голосом бывалого школьного учителя диктовать: – На одном берегу речки паслось стадо гусей, на другом – стадо баранов, у всех вместе 44 ноги и 14 голов. Сколько баранов и сколько гусей паслось на каждом берегу?

Все внимательно посмотрели на учительницу. Видно было, что та заволновалась.

«Во попала!» – взволнованно шепнула мне в самое ухо Екатерина Федоровна. Я дернул ее за рукав: мол, не привлекай внимания, а то «щас» до нас доберется. Между тем яркий румянец разгорался на щеках учительницы, становившейся похожей на робкую ученицу четвертого класса. Условия задачи были продиктованы, и «строгий экзаменатор» ждал ответа. Все притихли. Учительница, обиженно поджав губы, молчала, будто тишина и общее пристальное к ней внимание мешали ей разобраться с головами гусей и баранов. Всем было понятно, что она затруднялась дать правильный ответ, но «экзаменатор», как было очевидно, хотел добиться ее признания.

– Так ты не знаешь ответа? – с веселым удивлением спросил отец Наум.

«Так ты не знаешь ответа?» – с веселым удивлением спросил отец Наум

Учительница обреченно покачала головой, заливаясь румянцем.

– Вот так учительница! – тем же тоном воскликнул отец Наум и стал внимательно разглядывать остальных, как будто ища, кого бы еще поставить в неловкое положение.

Его внимание остановилось на худощавом семинаристе в форменном черном кителе. «Ну, – кивнул в его сторону отец Наум, – сосчитал?» Тот утвердительно кивнул головой. Отец Наум подошел к нему и подставил ухо, тот шепнул ему ответ. «Правильно!» – с ноткой уважения в голосе сказал отец Наум и стал взглядом выискивать очередную жертву. Мне показалось, что бородатые мужчины в пиджаках, как по команде, втянули головы в плечи. На выручку тугодумам – а таковых, думаю, там хватало, включая меня, – пришла молодая деревенская женщина с мешком. Со словами «Батюшка, благословите» она вывалила на пол какие-то тряпки, так что пришлось всем ужаться, чтобы на них не наступать.

– Вот, может, кому подойдет, кто обносился, – пояснила она.

– Я сосчитала, – вдруг перебила ее учительница. – Это было так неожиданно, и я растерялась.

– Я так и понял, – сказал неожиданно мягко «строгий экзаменатор» и превратился опять в приятного вида внимательного седобородого старца. Перестав на время интересоваться учительницей, отец Наум не спеша стал поднимать одну тряпку за другой, сортируя их на две кучи. Достав из кучи небольшого размера серое пальто без мехового воротника, он неожиданно обратился ко мне знакомым тоном экзаменатора:

– Какое пальто: мужское или женское?

Я взглянул, с какой стороны пуговицы, и быстро ответил:

– Мужское.

– Угу, – пробормотал отец Наум и решительно скомандовал владелице тряпок: – Пальто повесь вон на тот гвоздик – кому-нибудь пригодится, а остальное забирай.

Свято-Троицкая Сергиева Лавра

Затем, отойдя к исповедному аналою, он пригласил на исповедь учительницу.

Сразу почувствовалось, что в наших рядах напряжение спало, там и сям люди стали перешептываться, поглядывать на свои часы; не дописавшие шпаргалки для исповеди с перечнем своих грехов снова примостились у стола и стали сосредоточенно пополнять начатый перечень. Екатерина Федоровна с трудом протиснулась между двумя старушками к столу с той же целью. Я стоял рядом, но смотрел в другую сторону.

Вдруг со стороны стола до меня отчетливо донесся возмущенный женский голос:

– А ты че это у меня списываешь?

Я быстро обернулся на голос, заподозрив неладное, и в следующий же миг Екатерина Федоровна, глядя в упор на недовольную старушку, огрызнулась:

– А тебе, че, жалко?

Я перехватил строгий взгляд отца Наума и, наклонившись к спорщицам, попросил помолчать. Начавшаяся было перепалка была пресечена, но на меня напал такой смех, что хоть выходи на улицу! «Это же надо додуматься – списывать чужие грехи! Ну, Екатеринушка, с тобой точно не соскучишься!» – подумал я, не в силах сдержать смех и пытаясь, закрывая рот ладонью, выдать его за приступ кашля. Поначалу безуспешно, правда. Справиться с собой мне помогло то, что внимание мое вдруг переключилось на возобновившийся диалог отца Наума с учительницей. Закончив ее исповедовать, он подозвал к себе сопровождавшую учительницу женщину и во всеуслышание стал интересоваться ближайшими планами учительницы. Та ответила, что у нее взят билет на следующий вторник.

– Так сдай билет, – быстро и решительно сказал отец Наум. – Поживешь у своей родственницы, походишь на службы, выучишь молитвы, а то кроме «Отче наш» ничего не знаешь. Вон Надя всю Псалтирь знает наизусть.

Сказав это, отец Наум посмотрел в сторону неприметной Нади – скромно одетой молодой девушки, у которой из-под платка выбивались пряди русых волос. Все тут же повернулись к Наде и стали внимательно ее разглядывать. Надя стояла невозмутимо, как будто речь шла не о ней, а о ком-то другом. «Эта может. В ней угадывается сильный характер, и какая-то есть у нее внутренняя сила», – подумал я, рассматривая вместе со всеми диковинную Надю, которая взяла и вот так запросто в свои молодые годы выучила все 150 псалмов, которые за всю долгую жизнь, пожалуй, редкий монах или священник выучивает.

– У меня отпуск заканчивается, меня выгонят с работы, – растерянно произнесла учительница.

Отец Наум понимающе кивнул головой:

– Ну, Ангела-хранителя тебе спутника! Только не забывай, что ты должна делать, – добродушным тоном добавил отец Наум и, размашисто благословив обеих женщин, шагнул к исповедному аналою.

Кое-как очередь дошла и до нас, и мы, довольно быстро исповедовавшись, вышли на улицу.

За время моей учебы в семинарии я не раз бывал на исповеди и у отца Кирилла (Павлова), и у отца Наума. Для меня они были очень разные, но нравились они мне оба, и я даже затруднялся порой отдать кому-то из них предпочтение, поэтому иногда шел на исповедь к одному, а иногда к другому.

– А че это батюшка так напал на эту учительницу? – был первый вопрос Екатерины Федоровны, едва мы вышли на свежий воздух.

Я попытался реабилитировать отца Наума в глазах Екатерины Федоровны, сказав, что духовник действует, как врач: сначала он должен вскрыть причину болезни, а потом прописывать лекарства.

– А какая болезнь у этой учительницы? – заинтересовалась Надежда Федоровна.

– Ну, если говорить о главной ее болезни, то такая же, как и у нас с вами, – ответил я, стараясь не допускать назидательного тона.

– И какая? – с еще большим интересом спросила Екатерина Федоровна.

– Ну, ясно какая – самолюбие, – ответил я, глядя на нее с улыбкой, и спросил: – Видели, как учительница покраснела? Значит, было задето ее самолюбие. А где самолюбие – там тщеславие и гордость, то есть превозношение.

Тут было задето самолюбие. А где самолюбие – там тщеславие и гордость, то есть превозношение

– А он добрый? – перебила меня Екатерина Федоровна неожиданным вопросом.

– Конечно, добрый, если всех нас благословил завтра причащаться, хотя наша подготовка оставляет желать лучшего, – ответил я ей и добавил: – Видели, сколько он внимания всем уделяет? Притом что вечером ему на службу, а завтра братский молебен в пять утра, и так изо дня в день.

– А мы пойдем на братский молебен? – оживилась Екатерина Федоровна.

– Пойдем, конечно, пойдем, – уверенно сказал я и, спохватившись, добавил: – Если не проспим.

– Я не просплю, – решительно сказала, как отрубила, Екатерина Федоровна, будто хотела пресечь мои сомнения на этот счет. Я промолчал, потому что был уверен: Екатерина Федоровна не проспит.

Польза рассуждения

Наше паломничество закончилось так быстро, будто кто-то невидимый переставлял стрелки часов вперед, неумолимо сокращая отпущенное для этой цели время. Возможно, это паломничество послужило неким толчком, и вскоре Екатерина Федоровна стала все чаще ездить по монастырям. Как-то после поездки в какую-то обитель она приходит в храм и говорит мне:

– Все! Развожусь с мужем.

Смотрю на нее молча, и она понимает, что жду разъяснения.

– Была, – продолжает, – у одного батюшки, так он мне сказал: если с мужем не венчана, то разводись.

Спрашиваю ее:

– Екатерина Федоровна, он что, этот батюшка, ваш духовник?

– Нет, – ответила она, – просто хороший батюшка…

И сделав паузу, добавила:

– Монах.

– Ну, что монах, – говорю ей, – это хорошо. А не спросил он, есть ли у вас духовник?

– Нет, не спросил, – растерянно отвечает Екатерина Федоровна.

– А вы, конечно, сами не сказали ему?

– Что не сказала? – еще более теряясь, спросила Екатерина Федоровна.

– Ну, то, что у вас есть свой приход и вы постоянно исповедуетесь у своего священника.

– Нет, не сказала, – обреченно выдохнула Екатерина Федоровна и вдруг перешла в наступление: – А вы знаете, какая у него борода? Вот досюда! – при этом она провела ребром ладони у себя по поясу, – и вся белая. А глаза! Вы бы видели его глаза! Как глянет, так все насквозь видит. От него ничего не скроешь!

– Хорошо-хорошо, – говорю ей, – значит, решили развестись. Ну, предположим, разведетесь, а потом, представьте, придете к другому батюшке, у которого борода еще белей и длинней, а глаза так в душу и смотрят, и скажете, что развелись с законным мужем, а он вам в ответ: «Плохо, Екатерина Федоровна, не надо было вам разводиться». Вы что, побежите к бывшему мужу уговаривать его: давай снова сойдемся? Так ведь если и сойдетесь, опять какой-нибудь батюшка скажет: зря сошлась, давай разводись… И так без конца?

– А что же тогда делать? – растерянно развела руками Екатерина Федоровна.

– А ничего не делать, – говорю ей. – Считайте, что старец вам хотел этим сказать, что надо больше молиться за мужа, чтобы Господь привел его к вере, ну и, наверное, чтобы муж видел, что вера благотворно на вас действует, иначе привести его к вере будет трудно. А все важные вопросы надо решать у своего духовника, – постарался я подытожить разговор.

«Все важные вопросы надо решать у своего духовника», – постарался я подытожить разговор

– А кто мой духовник? – с любопытством уставилась на меня Екатерина Федоровна.

– Если меня не подводит память, – отвечаю ей, – я уже говорил вам, что обычным порядком настоятель прихода является духовником для своих прихожан.

И добавил:

– Не возражаете?

Екатерина Федоровна возражать не стала и больше к этой теме не возвращалась.

Вскоре после этого разговора у меня появилась возможность убедиться, что понуждать Екатерину Федоровну молиться было излишне, скорее я опасался обратного: как бы она, что называется, не «перемолилась». Бывает ведь и такое, после чего не знающий меры молитвенник-неофит, случается, оставляет молитву совсем.

Жертвенность Екатеринушки

В те годы мы с женой жили на съемных квартирах, преимущественно у своих прихожан. И когда в очередной раз мы были в поисках угла, то Екатерина Федоровна приютила нас в одной из комнат своей трехкомнатной квартиры на некоторое время, пока ее супруг жил на даче. И вот тогда я увидел, что эта простая работящая женщина не боялась никакой работы и как будто не знала, что такое лень. Она и к молитве подходила как к необходимой работе, и, несмотря на усталость после большого трудового дня, после вечерних молитв она могла прочитать еще один-два акафиста и еще какое-то количество от руки переписанных молитв и тропарей. А поскольку церковнославянский текст, даже написанный русскими буквами, она читала медленно, с остановками и запинками, то окончить свое правило она могла далеко за полночь. И так изо дня в день.

Она читала медленно, с остановками и запинками, так что заканчивала свое правило далеко за полночь. И так изо дня в день

К чести Екатерины Федоровны надо сказать, что была она человеком жертвенным и великодушным: едва приютила у себя нас с женой, как к ней попросился пожить студент – наш певчий Сережа. Она, не раздумывая, пустила его в единственную оставшуюся свободную комнату, превратив свою квартиру в подобие коммуналки. И так мы жили у нее несколько месяцев до возращения ее супруга. И потом нужно было очень постараться, чтобы она взяла с нас хоть какую-то плату за проживание.

Юбочные страсти

И все было бы хорошо, если бы не появились у нее непреодолимые разногласия с нашим старостой – в прошлом корабельным боцманом, человеком прямым и бескомпромиссным. Дело в том, что Екатерина Федоровна любила молиться в первом ряду, то есть почти у самой солеи, а юбки она предпочитала носить до колен; при этом она часто делала глубокие поясные поклоны, с обязательным касанием пола кончиками пальцев. Со стороны это выглядело, мягко говоря, не слишком эстетично, поэтому кто только не пытался в приходе уговорить Екатерину Федоровну пойти на компромисс, то есть или не стоять в первых рядах, или не носить на службу коротких юбок, или не касаться рукой пола при поклонах. Ни по одному из этих пунктов Екатерина Федоровна на уступки не шла, и мало-помалу все от нее отступились, рассудив, что люди со странностями и причудами в приходе всегда были, есть и будут и что в конце концов с этим можно легко смириться в сравнении с постоянными выходками некоторых прихожан, которых приход едва терпит.

Однако староста отступать был не согласен и своими постоянными колкими замечаниями добился, что Екатерина Федоровна перестала ходить к нам на службы. Все надеялись, что пройдет немного времени, она успокоится и вернется в приход. Так ведь бывает: обидят человека в своем приходе, он уйдет, в сердцах даже скажет, что и порога больше не переступит, а потом помолится, успокоится и вернется – к своей и общей радости. Но время шло, а Екатерина Федоровна все не возвращалась. Уже и староста смягчился, а потом и вовсе преставился, но она к нам больше не вернулась.

Сменив несколько приходов, она наконец прижилась в Александро-Невском соборе, где и молилась так, как она привыкла, до самой кончины. А в нашем приходе еще остаются те, кто помнят о ней и молятся, вспоминая все то доброе, что забывать нельзя. Да оно и не забывается.