Стезя к святой тайне преображения человека

30 лет назад архимандрит, а в будущем архиепископ Алексий (Фролов) был назначен наместником тогда еще разоренного Новоспасского монастыря Москвы, где в главном Преображенском соборе обители, на праздник Преображения Господня, и будет в 1995-м году рукоположен во епископы. Здесь же, у алтаря Преображенского собора Новоспасского монастыря, владыка и упокоен. Тема преображения душ человеческих, святынь, некогда разрушенных по всей нашей стране, была одной из центральных в беседах, проповедях архиерея.

Путь на Фавор один: через Голгофу

Архиепископ Алексий (Фролов) Преставился архипастырь на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, – именно в этот день некогда Церкви был передан разоренный Новоспасский монастырь Москвы, на восстановление которого владыка Алексий и положил все свои силы. Благодаря его пастырским трудам в Новоспасском монастыре еще в 1990-е годы собралась одна из самых многочисленных паств: в праздничные дни – более тысячи причастников. А это и было, в его представлении, одно из главных условий церковного возрождения: народ должен нуждаться в святыне.

Когда монастырь был восстановлен, и столь многие получили здесь наставление на узкий путь духовной жизни, Господь Своего служителя и призвал – сначала к архипастырскому служению на Костромской земле, где находится чудотворная Феодоровская икона Божией Матери, в день празднования которой 27 марта владыка и был рожден, а вскоре, посредством тяжелейшего заболевания, – и к рождению в вечность.

На известие о смерти архиерея тогда еще наместник Сретенского монастыря архимандрит Тихон, ныне митрополит Псковский и Порховский, сказал в проповеди:

– Верным Своим рабам Господь дает право и честь в конце жизни взойти на Голгофу, – сравнив пережитое владыкой Алексием с тем, что некогда выпало на долю преподобного Варсонофия Оптинского^[1].

Сам преподобный Варсонофий Оптинский свое крестное послушание в одной из последних своих бесед комментировал по-преображенски оптимистично:

– Нужно идти на Фавор! Но помнить надо, что путь на Фавор один: через Голгофу, – другой дороги нет^[2].

Он вообще точно исповедовал христианство прямого действия

«Святость, как предназначение и призвание человека к наследию Царства Святой Троицы» – так назывался один из последних докладов, прочитанный архипастырем на Рождественских чтениях в 2012-м году. В этом итоговом тексте владыка Алексий принципиально отказался от кавычек: не кавычил Евангельские слова и цитаты святых отцов. Он вообще точно исповедовал христианство прямого действия: такое не предполагает условных значений.

След в след за Христом

– Вы только подумайте, – призывал владыка, – окажись вы в каком-нибудь непроходимом месте, топком болоте, – что и есть вся наша жизнь, – и вдруг появляется проводник, и говорит вам следовать за собою, – да вы же след в след пойдете! Вот так и к Проводнику, явленному нам в Евангелии, отнестись надо. И путь этот будет тернистый, и восход этот будет на Голгофу.

Евангелие – это жизнь, прожитая Христом. Если я хочу быть спасен, я должен пройти этот путь. След в след. Благовестие обращено к нашему сердцу. Христианство – это не сумма знаний, а образ жизни. Это смирение – и именно по смирению посылаемая нам благодать Святаго Духа.

Довериться нужно Христу, так же, как Он Богу Отцу доверился. Не просто верить в Него – «и бесы, известно, веруют, и трепещут» (Иак. 2, 19). А довериться. Что это значит? А вот, ударили тебя по правой щеке – не размышляй: могу-не могу, хочу-не хочу, – а сделай так, как предлагает Христос: подставь другую щеку (ср. Мф. 5, 39).

Христианство – это не сумма знаний, а образ жизни

– Мы часто говорим о человеческом достоинстве, – отмечал владыка Алексий, – а человеческое достоинство восстанавливается только на Кресте. Человек должен быть достоин своих страданий. У Бога не стоит задача причинить нам боль. Он этого не хочет. Если я страдаю, то это потому, что я болен, мое сердце испорчено. И чем сильнее эти страдания, тем больше, значит, я удален от Бога. А желание моего Небесного Отца, который есть Любовь, – приблизить меня настолько, насколько я сам этого захочу: «сыне, даждь Мне твое сердце» (Притч. 23, 26). Вот и всё, чего просит у нас Господь.

– А мы не хотим, – обличал владыка в проповедях, – чтобы на нас совершилась спасающая воля Божия. Мы всегда убегаем от той любящей десницы Божией, которая Божественными ударами Божественной любви бьёт по нашему сердцу различного рода испытаниями. Мы бережемся от Божественной Отеческой любви. Но мы не можем не слышать: «Возьми крест свой и следуй за Мной!» Следуй! За Мной! И на Голгофу. И будет Фавор. И никуда не деться от предательства Иуды. Но ты не задавайся вопросами: а на каком это основании да почему?! Ибо Отец Небесный – Сама Любовь – тебя распинает.

Когда Бог преображает человека

– «На Кресте мы видим Любовь Отца – распинающую, Любовь Сына – распинаемую, Любовь Духа Святаго – торжествующую силою крестною», – часто приводил владыка Алексий слова святителя Филарета (Дроздова), сказанные в Страстную Пятницу у Святой Плащаницы.

Именно на голгофе и торжествует любовь христианина, когда он, пребывая на кресте, со креста заставляет себя любить тех, кто причиняет ему боль.

– «Отче, отпусти им: не ведают, что творят» (Лк. 23, 34), – к Кому, как не к Богу, возопить со креста? Но христианин и богооставленность в момент самой острой боли переживет, – так же, как это было в опыте Самого Христа. И что же тогда делать?

«Терпением вашим спасайте души ваши» (Лк. 21, 19). А кого терпеть-то? – часто мы задаемся вопросом. Нам всё кажется, что надо потерпеть кого-то. А на самом деле есть только один единственный человек, которого нам надо терпеть всю свою жизнь…

…Вот, я стою пред Богом и хочу отказаться от всех своих немощей, – это главное чувство, которое надо в себе воспитывать, подходя ко Кресту и Евангелию. И не отчаиваться. От Исповеди к Исповеди.

– Потерпи себя, человече, – иронизировал над нашим столь типичным ропотом о том, кого и чего нам только не приходится терпеть, архиерей, – малейшее, совсем немного, потерпи себя, и Господь спасет тебя.

– А сколько терпеть? – обычно задаемся мы уточняющим вопросом.

– Терпение должно иметь совершенное действие. Совершенное действие терпения – это смирение, – подсказывает владыка Алексий, и далее – одна из любимых его формул: – По жизни необходимо терпеливо смиряться и смиренно терпеть.

Однако от терпения до смирения – огромное расстояние, – предупреждает, – и это та узкая стезя к святой тайне преображения человека, которую так трудно найти, при отсутствии опытных наставников желающим искренне подвизаться^[3]. Однако терпеть и не смириться – это катастрофа, – увещевал владыка, – путь в психиатрическую лечебницу.

Фавор открывается христианину, претерпевшему крест, когда он смиряется по любви ко Господу

Фавор открывается христианину, претерпевшему крест, когда он смиряется по любви ко Господу, оправдывая тех, кто причиняет ему скорбь, точно так же, как за Свое смирение, исполнившись любви Духа Святаго, Распятый на Кресте Сын Божий просил: «Отче, прости им, не ведают, что творят» (Лк. 23, 34).

Именно на Кресте Господь оправдывает распинателей. К этому в своем личном опыте сораспятия Христу призван и каждый христианин.

Так упраздняется стена между Богом и человеком. Бог и человек соединяются тогда в человеческом сердце. И удивительная тайна начинает происходить, – свидетельствует архиерей, – Бог преображает человека.

Исполняя заповеди, я свидетельствую, что Христа люблю больше, чем себя

Именно смирение награждается благодатью, которая и выражается в верном последователе Спасителя как любовь. Любовь к Богу и к каждому человеку, – что и есть наше служение Христу.

– На нас, христианах, – убеждал владыка, – лежит величайшая ответственность – показать каждому человеку то, как любит каждого человека Бог.

Учил благоговеть перед всяким человеком: «Ибо в каждом человеке совершается, – говорил он, – тайна его спасения».

– Я не могу не любить. Бог ради меня по любви ко мне распялся. Взошел на Крест и претерпел страшные муки. Он есть Любовь Распятая. Значит, я – раб Бога Распятого. И я права не имею не любить. Я обязан любить всех.

Но как это возможно? Только благодать Божия дает человеку возможность полюбить даже врага. А дается благодать по смирению. Но пока у нас нет ни смирения, ни дара благодати, мы должны понуждать себя. Святоотеческий принцип: даже если у тебя нет любви, старайся делать дела любви, и Господь, видя твое произволение, даст тебе любовь. Как молитва дается молящемуся, так и любовь – стремящемуся ее проявить.

Только благодать Божия дает человеку возможность полюбить даже врага. А дается благодать по смирению

Дух Божий почиет на тех, кто на кресте своих испытаний остается верен Распятому за нас, Его евангельскому Слову. Как писал преподобный Симеон Новый Богослов относительно грядущего Суда:

«Никто не будет истязан: кто сколько постился, кто сколько молился, какие совершал подвиги, но каждый будет истязан: насколько кто в течение жизни стал подобным Христу, насколько отразился образ Божий в человеке»^[4].

Исполнением Божественных заповедей сохраняется в этом мире любовь. Исполняя заповеди, я свидетельствую, что Христа люблю больше, чем себя. И в такую любящую душу и снисходит Дух Святой.

Исключительно силою торжествующего в сораспявшемся Господу христианине Духа Божиего Святаго рознь мира сего и преодолевается.

Нам надо научиться в жизни только одному: всегда и везде, в любых обстоятельствах надо попытаться оправдать Бога и всех, кого Он посылает на моем пути, и осудить себя.

Для чего нам дано имя Христово?

Именно в этой вертикальной плоскости личных взаимоотношений человека с Богом – ключ к оправданию ближнего.

Еще в Ветхом Завете Бог определяет Себя как Лицо.

– Кто Ты, Господи? – искали с Ним личного знакомства.

Нам это имя в Новом Завете открыто. Имя это – Иисус Христос.

– И если нам дается это имя, то давайте зададимся вопросом, – размышлял владыка Алексий, – для чего? Только ли для того, чтобы поверить в то, что Он когда-то был? Нет. Каждый христианин призван взыскивать Его. А Господь на Кресте. И это явленный нам Богом образ Любви и оправдания всего человечества.

Значит, виновен не тот человек, которого я не люблю, – виновен я, поскольку во мне нет этого Божественного дара любви. А если во мне нет этого дара любви, значит, я оправдываю себя, закрывая тем самым себя от рачительной, исцеляющей мое испорченное сердце любви Божией. Я, предпочитая себя, правду своей боли, а не любовь к Распятому, пренебрегаю Духом Святым.

Всё, что с нами происходит, происходит по любви Божией. А значит, нет обстоятельств, которые могли бы оправдать раздражение моего сердца, есть только те, которые помогают мне увидеть себя самого и сокрушить себя! – наставлял владыка Алексий.

– И только тогда, – увещевал, – посещает христианина Божественная любовь, когда каждый из нас оправдывает Бога Отца и оправдывает ближнего, причиняющего мне боль; только при этом условии способно раскрыться сердце человеческое для принятия Божественной любви, торжествующей силою крестною.

Крест – это единственный дарованный нам путь, чтобы мы очищали свое сердце и преображались.

Когда у нас не хватает сил…

«Без пролития крови не бывает прощения» (Евр. 9, 22). Господь нас простил. Но обратим внимание на свое сердце: насколько оно искажено, испорчено, заражено болезнью греха. Как исцелиться? Только понуждением себя к подвигу, требующему постоянного напряжения воли. Без этого спасение невозможно. «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11, 12).

Владыка Алексий, будучи еще молодым иеродиаконом, глубоко воспринял сказанные ему как-то отцом Иоанном (Крестьянкиным) слова: «Воля Божия – это не всегда легко... Необходимо преодолевать себя, чтобы ей следовать»^[5]. Вот это преодоление себя и стало всежизненным подвигом владыки.

Но и тогда, когда мы прилагаем все наши силы, спасение, – напоминал, – не от подвизающегося, а от Бога милующего (ср. Рим. 9, 16).

Мы должны довериться Богу – Небесному Отцу – и когда у нас не хватает сил, исповедоваться и причащаться, соединяясь со Христом.

Я хочу измениться, но как я могу измениться, если у меня нет сил, – вот для этого нам и дано Причастие.

Владыка Алексий наставлял понуждать себя: не хочу идти на литургию, а я пойду! – но вместе с тем сам факт самопринуждения обнаруживает передо мной самим: где же сокровище моего сердца? (ср. Мф. 6, 21).

– Давайте-ка откровенно самим себе скажем о себе всю правду, – наставлял владыка перед Исповедью. – Страшно становится! А теперь со всем, что я есть, давайте начнем приближаться к Богу, а Бог есть Любовь, Добро, Свет, Благость, Истина. Не начну ли я искать места, удобного для себя? Не будет ли мне тяжело с Богом: Он есть Любовь, а я не знаю, что такое любовь…

Литургия в опыте владыки Алексия и была тем критерием выбора: где я хочу пребывать? «Стоящие в храме, мните себя быть пребывающими на Небесах, – напоминал он, – ибо Божественная литургия дана нам святыми отцами, которые свидетелями были этого Богослужения на Небе». Ссылался и на современные свидетельства переживших клиническую смерть: на том свете тоже служится литургия – именно такая, которая нам известна по службам в храмах.

Мера взаимности

– Трагедия современного человека, – цитировал владыка Алексий слова одного из подвижников благочестия, – заключается в том, что мы постоянно пытаемся строить свои отношения с Богом, такие, какие нам удобны, забывая о том, что Бог уже предлагает человеку Свои отношения. Это Евангельский закон.

Если заповеди Божии – есть выражение любви Божией к человеку, то какова мера моей взаимности? Исполнить их. Это мои личные отношения со Христом, это сфера моего сердца, где (в идеале) – только Бог и я.

Если я выражу свою любовь к Богу вот этими действиями, которые даны в заповедях, я буду с Богом (ср. Ин. 14, 15). И удивительным образом, выражая свою любовь к Богу через исполнение заповедей, я тем самым являю Его любовь к другому человеку. Это и есть: «Я сораспялся Христу и уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 19–20). Не свою любовь мы являем (ее, увы, может и не оказаться, или к ней может быть подмешан тот или иной грех), а любовь Божию. Именно о ней мы и будем истязаны на Страшном Суде, – совесть нас там будет обличать: почему я так мало любил, – то есть: что же я не с Тобой был, Боже?

«Почему в наше время так мало святых?» – вспоминал владыка вопрос к преподобному Серафиму Саровскому и его ответ: в людях оскудела решимость. Но если в нас нет любви, то не будет и решимости…

– Как часто мы себя оправдываем! – болезновал владыка Алексий. – Это самое худшее, что может быть. Ну, подумаешь, не дочитал правило… Ну, подумаешь, неправду сказал… Но ведь это всё накапливается в моем сердце и создает некое противное Богу настроение самооправдания. Оправдывая себя, мы злословим Господа, начинаем отчаиваться, роптать.

Всякое противление Божественной заповеди, – вразумлял, – носит умный характер. Отказываясь от Бога, я соглашаюсь с силами тьмы, удаляюсь от Света и оказываюсь там, где действуют уже демонические законы, и тем самым я реализую в этом мире власть бесовскую.

Освободить от этого мрака может Тот лишь, Кто Сам есть Свет. А также те, через кого Свой Свет Бог являет в мир. Те, кто любят вопреки, сохраняя тем самым Жизнь Христову на земле.

А мы несем этот фаворский Свет миру?

– А мы несем этот фаворский Свет миру? – вопрошал владыка. – Древние люди, даже язычники, обращаясь друг к другу, говорили, показывая на христиан: «Вы посмотрите, как они любят друг друга!» Сейчас о христианах могут так сказать люди, живущие рядом с христианами: «Вы посмотрите, как они любят друг друга»? Когда мы приходим хотя бы даже в храм, мы любим друг друга? Мы не сердимся друг на друга? Исполненные благодати Духа Святаго, а Он есть Любовь, – мы продолжаем любить? Или мы тут же начинаем злиться, роптать, малодушествовать, завидовать, гневаться? В таком случае я задаю себе вопрос: а христианин ли я? Если нет во мне любви, а человек ли я вообще?

А христианин ли я? Если нет во мне любви, а человек ли я вообще?

– Люди! Православные! Любите друг друга! – обращался, бывало, в проповедях владыка Алексий – и тут же сокрушался: – Но сколько бы мы, духовенство, иерархи Церкви, с амвона ни обращались, мы так и остаемся не услышанными. Почему же? А потому что современный человек привык защищать свои интересы. И христианин, увы, к сожалению, поступает подчас точно так же. Он боится боли самоотречения.

Но вспомним Первосвященническую молитву Господню (Ин.17, 1–26), в которой есть и такое упование: «Да будут все едины, как Ты, Отче, во Мне, а Я в Тебе, да будут все едины» (Ин. 17, 21), – замечательный акцент ставит наш современник-афонит^[6] , – отмечал владыка Алексий, также часто обращаясь к этому рассуждению, – он говорит, что здесь это как гораздо важнее самого единства, поскольку это образ бытия Самой Троицы, единство – только следствие.

Единство не может быть самоцелью в нашем падшем мире, оно – только следствие: «да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них» (Ин. 17, 26), – то есть единство есть следствие Богооткровенной, христоподражательной завещанной нам любви: «да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» (Ин. 13, 34).

«Так и соделывается, от сердца к сердцу, наше спасение, как соединение всех и вся с Богом», – говорил владыка Алексий в указанном выше докладе о святости как нашем предназначении к наследованию Царства Пресвятой Троицы. И это самое тесное, самое близкое соединение, которое возможно для нашей природы, как на горе Фавор апостолы якоже можаху вместили свет Божества Христа.