Библейские архетипы героев «Слова о полку Игореве»

24 мая по новому стилю Церковь празднует память свв. равноапостольных Кирилла и Мефодия, а государство – День славянской письменности и культуры. К этому дню мы публикуем статью протод. Владимира Василика, посвященную одному из величайших и таинственных памятников русской литературы – «Слову о полку Игореве». В ней опровергается представление о языческом характере «Слова», утверждается его зависимость от Священного Писания и исследуются прототипы героев «Слова о полку Игореве» в Священном Писании.

Влияние Священного Писания на «Слово о Полку Игореве» исследуется, начиная с 1920-х. Это и труды В.Н.Перетца^[1], и работы В.В.Колесова^[2], Н.С. Серегиной^[3], и, наконец, последняя, без преувеличения, прорывная книга А.Н.Ужанкова^[4]. Однако в обширнейшей литературе, посвященной «Слову о Полку Игореве» (около 15000 наименований)^[5], проблема библейской архетипики героев «Слова», по большому счету не ставилась, хотя в последние годы иногда проводились достаточно интересные параллели между образами Священного Писания и персонажами «Слова о Полку Игореве».

Одна из них содержится в уже упомянутой книге А.Н. Ужанкова, который сравнивает главного героя «Слова», князя Игоря, с Иудейским царем Седекией.

В этом сопоставлении есть неточности: на самом деле Египет был союзником иудейского царя Седекии в его борьбе против завоевателя, вавилонского царя Навуходоносора, и попал Седекия в плен не к египтянам в завоевательном походе, а к вавилонянам, защищая Иерусалим (4 кн. Царств).

Однако параллель Игорь – Седекия может быть принята. И если мы соглашаемся с ней, то всё оказывается гораздо глубже и ещё интересней. Формально Седекия стремился защитить свой народ, для чего вступил в союз с Египтом и отказался платить дань Навуходоносору^[6]. Однако тем самым он приблизил конец Иудеи, дав повод Навуходоносору напасть на Иерусалим, по сути дела, открыл для своего народа врата погибели. Произошло это потому, что он пошёл против воли Божией, выраженной в призыве пророка Иеремии «служить царю Навуходоносору» (Иерем. 27, 6–8). Точно так же Игорь формально творит благое дело для Руси, выступая против степных хищников, однако, делая это несвоевременно, он губит её.

И в том, и в другом случае особое значение имеет финансовый фактор. Седекия поднимает бунт против Навуходоносора из-за непомерно высокой дани. Игорь идёт в поход ради добычи и славы.

И здесь, и там правитель проявляет неповиновение воле Божией

И здесь, и там правитель проявляет неповиновение воле Божией: Седекия не слушает её провозвестника пророка Иеремию, впрочем, скорее по малодушию, а Игорь не внимает Божественному знамению – солнечному затмению – из-за своей «похоти» и жадности.

И, наконец, если разгневанный Навуходоносор лишает Седекию телесных очей, то Игорь страдает от духовной слепоты, которая подчёркивается образами мрака, содержащимися в «Слове», которым Ужанков уделяет особое внимание.

Вавилонский след ощущается в ряде цитат и аллюзий в близком к «Слове» памятнике – летописной статье в Ипатьевской летописи за 1185 год^[7], например, в этой: «Но Владыко Господи Боже мой, не отрини мене до конца, но яко воля Твоя, Господи, тако и милость намъ рабомъ твоимъ», которая соотносится с фрагментом из Молитвы Азарии в книге пророка Даниила: «Не предаждь нас до конца и не разори завета Твоего и не отстави милость Твою от нас, Авраама ради возлюбленнаго от Тебе» (Дан. 3, 40). Эта цитата являет яркий образ вавилонского плена – как символ плена половецкого, в котором оказался Игорь в результате своего неразумия. Вспомним рефрен Песни Азарии: «Яко праведен еси о всех, еже навел еси на ны и на град… Иерусалим… Согрешихом и беззаконновахом». Сходное признание правоты судеб Божиих находится и в покаянном монологе Игоря в Летописной повести о походе 1185 г^[8].

Царь Седекия может считаться одним из библейских архетипов, стоящих за образом князя Игоря

Таким образом, царь Седекия может считаться одним из библейских архетипов, стоящих за образом князя Игоря. Однако аналогия является неполной: Седекия умер слепым в Вавилонском плену, в то время как Игорь Святославич благополучно бежал из плена. В связи с этим можно вспомнить другого библейского героя – нечестивого царя Манассию^[9], который оказался в ассирийском плену, там покаялся и обратился к Богу, спасшему его из заключения. Манассия – другой возможный прототип князя Игоря в том, что касается его покаяния и избавления, тем более что Молитва Манассии находится в православном чине повечерия^[10] и могла быть известна со времени Крещения Руси.

В связи с книгой Иеремии следует упомянуть параллель, которая напрашивается сама собой в связи с темой женского плача и плена: «Глас в Раме слышится, плач и рыдание. Рахиль плачущася о чадех своих и не хощет утешитися, яко не суть» (Иерем. 31,14). Ярославна, плачущая о муже, отчасти уподобляется Рахили, плачущей о пленённых чадах Израилевых. Но этот же стих употребляется в Евангелии от Матфея (Мф. 2, 17), когда речь идёт об избиении вифлеемских младенцев, которым могут уподобляться мирные русские люди, погибавшие под саблями половцев. Соответственно, можно с осторожностью считать библейскую Рахиль архетипом, вдохновившим автора «Слова» на описание Ярославны, оплакивающей не только своего мужа Игоря, но и его воинов, и всех русских людей, пострадавших от половцев.

Ярославна, плачущая о муже, отчасти уподобляется Рахили, плачущей о пленённых чадах Израилевых

Если в случае с Игорем Святославичем можно говорить о двух библейских архетипах, то в некоторых случаях можно найти один библейский архетип. Такова ситуация с архетипом Каина для образов князей Всеслава и Олега Святославича.

Всеслав в «Слове» показан как князь-колдун, князь-оборотень^[11]: он, чтобы достичь Киева, оборачивается лютым зверем, волком рыскает в ночи. Отметим, сюжет с оборотничеством почерпнут из Повести Временных Лет, но в Слове он приобретает иное измерение: колдовство неразрывно связано с крамолой. По его вине кровавые берега Немиги засеваются костями русских сынов.

Князь Всеслав, при всех своих доблестях, становится повинен суду Божию: «Ни хитру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божия не минути»^[12]. Наказание для Всеслава приходит уже в этой жизни: он судит суд, рядит города князьям, а сам рыскает по Руси бесприютным изгоем. Крамола-колдовство исключает его из мира людей, подвергает Божественному суду. И здесь нельзя не вспомнить о проклятии Богом братоубийцы Каина:

«И сказал [Господь]: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли; и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. И сказал Каин Господу [Богу]: наказание мое больше, нежели снести можно; вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня» (Быт. 4, 11–14).

Осуждение свыше распространяется на потомков князя-изгоя, которые несут в себе грех своего пращура, ибо именно внукам Ярослава и Всеслава бросается обвинение в начале крамол и наведения на Русь поганых, казалось бы, более приличествующее Ярославичам и самому Всеславу.

Архетип Каина во многом обусловливает и образ Олега Святославовича, дальнего предка князя Игоря. Его образ тесно связан с образом князя-кудесника Всеслава, ибо Олег «мечом крамолу коваше». Образ кузнеца-коваля издревле связан с колдовством, а ковы – с коварством. Именно от Олега ведут свой род те князья, которые «сами на себя стали крамолу ковать». Однако образ князя – кузнеца крамолы, возможно, соотносится с библейским архетипом – Каина, первого убийцы и отца всех ремесел, потомки которого – каиниты – были искусными кузнецами^[13].

Как и князь-колдун Всеслав, Олег засевает землю Русскую злым посевом: при нем «сеяшеся и ростяше усобицы». И здесь нельзя не вспомнить притчу о сеятеле и плевелах из Евангелия от Матфея (Мф. 13, 24–30), особенно этот стих: «Когда же люди спали, пришел враг, посеял плевелы и ушел» (Мф. 13, 24). Этот враг, по изъяснению Самого Христа, – дьявол.

Параллель со связанным Игорем, находившимся в половецком плену, напрашивается сама собой

Наконец, остановимся на символике того воскресного дня, в который пали стяги Игоревы. Воскресенье 12 мая 1185 г. – это четвёртая неделя по Пасхе, неделя о расслабленном. Слово «расслабленный» (παράλυτος) в исконном своём смысле означало «связанный, скованный». Параллель со связанным Игорем, находившимся в половецком плену, напрашивается сама собой. Эта расслабленность, этот паралич появляется из-за грехов. Стоит вспомнить кондак Недели о расслабленном:

«Душу мою, Господи, во безместных деяниих люте расслабленну, якоже иногда разслабленного воздвигл еси древле, воздвигни, да зову Ти, спасаем, Щедре, слава, Христе, державе твоей».

В чём состоит грех Игоря – понятно: это и неразумная опрометчивость при выступлении в поход, и желание богатств и славы, и участие в междоусобицах. В контексте Недели о расслабленном Донец приобретает семантические черты очистительной купели, подобной Силоамской, куда сходил ангел Господень и при которой 38 лет лежал евангельский расслабленный. Однако он поднимается по одному слову Христа: «возьми одр твой и ходи». Игорь же, связанный узами плена, освобождается и бежит из него по призыву Бога, Который ему «путь кажет из земли половецкия к отнему златому столу»^[14].

Итак, мы видим, что на образы героев «Слова» глубокое влияние оказывают библейские архетипы, как ветхозаветные, так и новозаветные. Один библейский архетип может влиять на нескольких героев «Слова», с другой стороны, в них могут совмещаться черты нескольких библейских архетипов: князь Игорь соотносится с образами Седекии и Манассии, а Каин служит своеобразным духовным прообразом для князей Всеслава Полоцкого, как изгоя, и Олега Святославича. В заключение отметим, что разговоры о языческом происхождении и содержании «Слова» в настоящее время выглядят устаревшими и не соответствующими предмету: данное произведение является, очевидно, христианским памятником. Упоминания языческих богов – лишь поэтический образ, связанный с осмыслением Стрибога, Даждьбога и Трояна, как великих людей прошлого, в духе теории греческого филолога и философа Эвгемера. Концовка «Слова» не оставляет в этом сомнения: князь Игорь восходит к киевской церкви Пресвятой Богородицы Пирогощей, а князю и дружине провозглашается слава за то, что они «поборают поганыя полки за христианы». Подлинно христианский призыв к единству и братолюбию, чувство любви к Богом дарованной Русской Земли, чувство Божия Промысла и Божия суда, пронизывающие «Слово», – явное тому доказательство.