Кузнец и мужички

Кузнец Кузьма Иванович Сувернев

Светлой памяти замечательного мастера
и прекрасного человека Кузьмы Ивановича Сувернева, кузнеца

Шагов за двадцать до кузницы услышал звон молотка и раскаты хохота. Ну, ясное дело – опять Кузьма Иванович мужичкам что-то загибает. Открываю дверь: мать родная, народу-то – как селедок в бочке.

Про кузнецов не принято говорить «хороший». Если хотят похвалить, говорят: сильный. А в наше время можно просто сказать: кузнец – и все ясно. Их ведь сейчас – по пальцам пересчитать. Если, конечно, не называть кузнецом каждого из тех, что тюкают молоточками в любой сельской мастерской. Но о Кузьме Ивановиче Суверневе особо скажу: сильный кузнец! Настоящий…

Шмыгнув на уголок скамейки, вслушиваюсь в обрывок какой-то неизвестной мне сказки, которой хозяин кузницы потчует развесивших уши мужиков:

– …Ну, вот, значит, на осьмиконечном перекрестке колдуны и собираются. В тот час, когда кикимры на кулачках дерутся…

– А долго они дерутся, Кузьма? – ехидничает кто-то в углу.

– Да часа два точных…

– А промеж колдунов споров не бывает? Ну, скажем, один хочет человеку доброе дело сделать, а другой – гадость.

– Где ж ты видел, чудик, чтобы колдуны доброе дело делали?

Ну, как же он работает! Вроде усилий никаких и не прилагает. Тюк-тюк молоточком. И послушные железки, рассыпая искры, вытягиваются в полосочки, закручиваются в кольца. Вот он, держа кузнечными клещами в левой руке на наковальне раскаленную непонятную штуку, бьет по ней молотком быстро-быстро, только искры летят. Вот он на долю секунды окунает деталь в чан с водой; вынув, чиркает ею по старинному «екатерининскому» кирпичу, смотрит на железяку. И, наконец, кидает ее в чан. Все – в одно касание. Кто понимает, тот видит. Первым окунанием кузнец сбил перегрев. Чиркнув по кирпичу, обнажил железо от окалины. И наблюдает, как меняется «цвет побежалости» при остывании. По достижении нужного оттенка железяка летит в чан уже на закалку…

Народу в кузнице всегда тьма. Одни уходят, другие приходят, и вот так, колесом – весь день. Кто пришел ось для телеги сделать, кто – бородок закалить, кому ножи для сенокосилки требуется отковать из рессорной стали. Зимой еще и погреться забегают, покурить. А заодно и посмотреть, послушать, поговорить.

Обычно человек работает либо руками, либо языком. Но чтобы вот так, как Кузьма Иванович, одновременно и плести были-небылицы, и дело делать, – такого я еще не встречал. Кует какие-нибудь колышки для телят из арматурки, постукивает молоточком. Кажется, вот сейчас возьму молоточек – и у меня так же получится. Пробовал, однако. Не получится. Вынув из пучка лежащих в раскаленных углях одной стороной прутьев ближайший, кузнец на наковальне заостряет ему огненно-красный кончик, кладет в раскаленные угли другой стороной. Следующий прут, уже заостренный, вынимает, противоположный конец ему в колечко ударами закручивает, бросает под верстак на кучу аналогичных колышков. Каждая операция – за один нагрев, за 5 секунд.

А сам в это время рассказывает какую-нибудь историю:

– Родился у нас в деревне у одних мальчишка. До семи лет не говорил. Всех врачей объездили, всех бабок. Нет, молчит. Ну, немой, что ж теперь…

Поехала раз семья в соседнее село коня покупать. Ну, и сынишку прихватили. Выбрали жеребчика, ничего вроде. И вдруг сынок говорит:

– Олухи деревенские! Да он косит на левый глаз, правая передняя нога сломана была, а судя по зубам, коню лет двадцать будет!

Все так и ахнули:

– Сынок! Да ты что ж столько лет молчал???

– А о чем с вами, дураками, разговаривать?..

Пошутить здесь все любители. Но между кузнецом и зрителями большая разница: они болтают и сидят, он болтает и работает. Пользуясь передышкой, прошу:

– Кузьма Иванович, откуй мне нож.

– Это какой же тебе нож?

– Хороший. Охотничий.

– Нет, нож не буду ковать. Из плохой стали ковать – дрянь получится, а из хорошей – весь молот размолотишь. Нож – это ведь баловство. Нет, и не проси, не откую.

Генка, молотобоец Кузьмы Ивановича, предлагает от души:

– Да вот, мой возьми.

Он вынимает из шкафа нечто огромное, похожее на мексиканское мачете. Кузница заходится от хохота. Вежливо отказываюсь:

– Ген, спасибо. Твой мне не донести, тяжел больно.

Молотобоец пытается объяснить, что это нож для обрубки лошадиных копыт, но каждое его слово вызывает только больший хохот. Генка – веселый, добродушный мужик лет сорока. Он добр, как может быть добр только русский человек, незлопамятен и не обидчив. Помощник преданный. Смотрит Кузьме Ивановичу в рот, во всем поддакивает. И, между прочим, многое и сам умеет: косу отбить, мотыжку стяпать и даже лошадь подковать. Но, как сам кузнец говорит, все могут, когда основной рядом. Нет основного – давай плакать: кто бы научил.

Молот у Кузьмы Ивановича электромеханический. Весь остальной «струмент» сделан своими руками. Только не путайте с инструментом, это у слесаря инструмент, а у кузнеца – «струмент», с ударением на «у». Тут и молотки, и молоточки, и пробойки, и секачи, и шут еще знает, что и как называется. Одних кувалд штук шесть. В углу – самодельные ножницы по металлу.

Чтобы стать кузнецам – надо им родиться

Чтобы стать кузнецам – надо им родиться. Чутье, опыт, шестое чувство надо иметь, чтобы вот так, как Кузьма Иванович, не взглянув на железку, взять ее в ладонь, помять пальцами и сказать:

– Нет, парень, я тебе закаливать не буду. Эта сталь хорошая. Закалишь – хрупкая будет. А вот ушки твоему топору подрубим. А то он у тебя, как Ванька-Ушан Долгоносый (был у нас такой). Генка, ну-ка ударь разок, – наставляет секач кузнец.

А в кузнице ни на минуту не прекращаются смех, шуточки. И только молоточек Кузьмы Ивановича невозмутимо тюкает. Тюк-тюк! В каждом движении кузнеца – вековой смысл, тысячелетиями отработанный механизм укрощения железа. На минуту включается дутьё, щипцы хватают раскаленный кусок металла, швыряют на наковальню.

***

Есть в Кузьме Ивановиче что-то от мальчишки. Разыграть может кого угодно. Раз повздорил с мужиками, когда они на рыбалку собирались. «Я вам, – говорит, – устрою рыбалку!» Пока мужики с удочками в «ижак» с коляской рассаживались, кузнец поймал кота своего, чернее сажи, – и сел в кустах, что вдоль дороги. Едет мотоцикл, Кузьма Иванович кота выпустил, тот через дорогу – шнырь к дому. Рулевой – по тормозам. «Что будем делать, мужики?» Кто фуражку задом наперед повернул, кто за пуговицу держится – поехали. И хоть бы кто одну рыбешку в тот день поймал!

Однако «ребята» тоже в долгу не остались. Афонькин залез на кузницу и дымоход стеклом закрыл. Утром стал кузнец горн разжигать, не идет дым в дымоход. Глянет в трубу – небо в дыру видно. Что за чудеса? Видно, нечисто дело, подумал. И решил проблему по-своему. Перекрестил дымоход и жахнул в него кирпичом. Только осколки полетели.

Вообще, розыгрыши, подковырки – это здесь в почете. Кузнец кого хочешь раззадорит. Я вот никак не могу представить, чтобы Афонькин, уважаемый механизатор, один из лучших в районе, солидный человек, депутат, – и вдруг со стеклом на крышу кузницы карабкался. Но ведь было дело, Владимир Романович?

А одного мужика Кузьма Иванович в старые времена, когда еще лошади в хозяйстве были, подколол так, что до сих пор все смеются. Тот пошутил на свою голову:

– Кузьма, хороший ты кузнец, а вот блоху не подкуешь!

– Блоху нет, а таракана запросто! Не веришь? Спорим на литр…

Вышел кузнец, минут через пять заходит, зоотехника ведет:

– Петрович, скажи ему, кого я вчера подковал?

– Рыжуху и Таракана. А что?

– Да нет, ничего. А то он не верил. Теперь слышал? Гони литр!

Мужики нажали на спорщика – так и поставил два пузыря Кузьме Ивановичу.

***

…И вновь на Кузьму Ивановича катит бочку «оппозиция»:

– Что-то у тебя, Кузьма, искр больно много? Все железо на искры переведешь.

– А ты, милый, если искр боишься, ступай у токаря посиди. У него искры не летают, только стружки. А то – в коровник иди, там совсем безопасно.

Незадачливый шутник под смех окружающих хочет как-то выпутаться. Но лицо кузнеца вдруг становится непривычно серьезным. И сразу стихают говор и шуточки. Кто-то шепчет:

– Ну, сейчас чудодействовать будет…

И начинается волшебство, возраст которому – тысячи лет

И начинается волшебство, возраст которому – тысячи лет. Из металлической коробки в огонь летит горсть порошка странного цвета. Сноп искр взлетает к потолку. Если первая горсть сыплется от себя, то вторая, рассыпаясь на лету в огненные брызги, летит слева направо. Кузнец как будто исчезает. Вспоминая эти минуты, я почему-то никак не могу представить самого мастера. Все происходит как бы само по себе. Из огня вылетает раскаленный прут, изгибаясь вокруг острого конца наковальни, вьется змеей под ударами молотка и вдруг складывается пополам. Под сдвоенный прут мягко ныряет металлическая, искрящаяся четырехугольная пластина. Пара мощных ударов молотком – и две детали спрессованы в единое целое! Вот это и называется кузнечная сварка. Кто знает сейчас, что это такое, в век сварочных автоматов, полуавтоматов и прочих агрегатов?

А чудеса продолжаются. Меняя форму и цвет, рассыпая искры, скачет, мечется по кузнице кусок ожившего железа. «Ух! Ух!» – забухал механический молот. Приваренный к пруту квадрат под его ударами пыхтит, нежится, как борец под кулаком массажиста, и вдруг разворачивается треугольным веером. Треугольник прыгает на наковальню и, ворочаясь с боку на бок, под молотком превращается в идеальную круглую воронку. Словно довольная произведенным эффектом, деталь, рисуя в воздухе огненную дорожку, плюхается в чан с водой, пуская клубы пара и фыркая от наслаждения.

Спустя несколько секунд Кузьма Иванович вынимает из воды… заготовку для мотыжки. Вот во что превратились прут и квадратик! Осталось лезвие приклепать. Кузьма Иванович берет будущую мотыжку за усик. Легкий удар молотком по краю, и нежный малиновый звон плывет над кузницей: значит, сварка получилась качественной…

Мотыжка ходит по рукам. Мужики восхищенно цокают языками и крутят головами. Такую не купишь в магазине. Вечная!

– Это он блатным такие куёт, – прерывает тишину здоровенный дядя с ладонями размером в две мои каждая.

Кузьма Иванович вновь берется за молоток: не поддается на провокацию.

– А нам сляпает кое-как, – не унимается дядя. – Приклепывать лезвие сзади надо, а он спереди клепает – и мотыжить не мотыжит, и грязь на нее липнет. Еще и тыщу слупит…

От такой беспримерной наглости у Кузьмы Ивановича даже молоток замирает в руках, а очки съезжают на переносицу. Смотрит поверх стекол:

– Постой, постой! Это какую еще тыщу?

– Ну, пятихатку… – пытается дядя пойти на попятную.

Но не тут-то было. Видать, задело кузнеца за живое. От возмущения Кузьма Иванович на мгновение теряет дар речи. И вдруг взрывается:

– Ах, глаза твои бессовестные! Это когда же я с тебя копейку взял? Мотыжки мои плохие? Что же вас тогда здесь набилось, как в райвоенкомате? Да я свечу в церкви поставлю за 20 рублей, чтоб вас тут не видеть. А ну, марш все из кузницы!

Никто, понятно, и ухом не ведет. Однако сидят мужики смирненько, глаза в пол. Знают, в такую минуту скажи Кузьме Ивановичу поперек – пулей за дверь вылетишь. Не смотри, что кузнец ростом невысок. И пальцем не тронет, сам выскочишь…

Гроза проходит так же внезапно, как и налетела. На безоблачном лице Кузьмы Ивановича снова улыбка. Довольно смотрит поверх очков: ну, как я вас? Знайте, кто тут хозяин! Через 5 минут снова кузница трясется от хохота.

– Повел как-то раз одноглазый слепого на танцы в соседнее село. Дорога через лес шла. Кривой споткнулся, упал и глаз выбил. Говорит:

– Пришли мы, похоже, друг…

Слепой шляпу снимает:

– Здравствуйте, девочки!

***

У него и имя кузнечное – Кузьма. Кузнецом он стал еще до армии. И в армии был кузнецом. Вся его жизнь – у горна… Много лет назад вышел Кузьма Иванович на пенсию, да через пару месяцев вернулся. Разве может он без кузницы, без работы, без этих вот мужиков?

Это ведь только кажется, что кузнец в наше время не нужен. А нет кузнеца – все хозяйство нервничает. И токарь, и сварщик – они для своего дела хороши. Но выйдет из строя любая нестандартная деталь – у русской ли телеги, или у современнейшей заграничной машины – и стало дело без кузнеца…

***

День рабочий окончен. Разошлись мужики. Мы сидим с кузнецом на деревянной лавочке. Кузьма Иванович думает о чем-то. И вдруг говорит, вслух отвечая своим мыслям:

– «И поставит овцы одесную Себе, а козлищ ошую». А козлищами, брат, можем оказаться мы с тобой.

Кузьма Иванович – старообрядец по происхождению. Он с Агапихи родом. Старообрядцы разные есть. В основном в наших местах староверы Белокриницкой иерархии. У меня на полке лежит канонник, подаренный хорошей знакомой бабулечкой. В нем тексты почти не отличаются от наших. На множество слов попадаются разночтения, но, опять же, синонимы, не антонимы. Я не знаю, можно ли Белокриницких в наше время считать раскольниками, даже у священников, которых спрашивал, разные мнения по этому поводу. В любом случае это не беспоповцы, которые священство не признают, не хлысты какие. Как-то был у Кузьмы Ивановича в гостях дома, и он показывал мне свои главные сокровища – переходящие от поколения к поколению старинные книги с коричневыми от времени страницами, с обложками из кипарисовых дощечек, обтянутых истертой черной кожей. В Писании кузнец начитан серьезно.

Кузьма Иванович обращается ко мне:

– Знаешь, погоди-ка ты с ножом. Сейчас работы много. Вот маленько развяжусь, я тебе из пилы откую. Он и востроту будет держать, и не хрупкий. Идет?

– Идет! Ты не спеши…

Эх, Кузьма Иванович, ты думаешь, я к тебе и вправду за ножом пришел? В Интернете, что ли, не куплю? Да и на охоту ходил лет 30 назад последний раз, и больше не пойду никогда однозначно. Не нож мне нужен – ты, Кузьма Иванович. Повод нужен, чтобы прийти вот в эту кузницу, посидеть, поговорить с мужиками. Послушать твои истории-прибаутки. Посмотреть, как работают твои золотые руки. Вот, откуешь ты мне нож, с чем в другой раз приду? А так – вроде по делу.

Учусь у тебя, Кузьма Иванович. Не кузнечному делу, конечно: какой из меня кузнец. Мне б своему ремеслу научиться как следует, чтоб перед людьми не краснеть.

Человеком быть учусь.

А это – наука долгая…