Как наш Господь въезжал в Иерусалим

Вход Господень в Иерусалим. Художник: Андрей Миронов, 2016     

Две тысячи лет назад

Две тысячи лет назад Господь наш Иисус Христос на ослике приближался к Иерусалиму…

Было это десятого числа весеннего месяца нисан, и дата эта, конечно же, не была случайной. Когда-то, когда Бог выводил евреев из Египта, он навел на «землю Хамову» самую страшную, десятую казнь. В ночь этой казни в Египте должны были погибнуть все первенцы – младенцы мужского пола, начиная от первенца самого фараона и до первенца последней рабыни. Но Ангел смерти, ниспосланный Богом в ту страшную ночь в наказание Египтянам, не должен был заходить в дома сыновей Израилевых.

Как же Ангел смерти отличал дома евреев от домов египтян? За пять дней до казни, десятого нисана, каждый еврей должен был отобрать для своего семейства одного агнца без порока (то есть, без пятен на шерсти или же какого-либо физического недостатка). После этого выбранный агнец должен был храниться в семействе до четырнадцатого нисана (когда и должна была совершиться десятая казнь), чтобы его хозяева окончательно убедились за это время, что у него нет никакого изъяна и как бы «подготовили» агнца к закланию.

«Нельзя не отметить, что для входа в Иерусалим избран был, и конечно, не без особенного намерения, тот самый день... В самом деле, после Своего входа в Иерусалим все остальные дни до Своей смерти Иисус Христос оставался среди народа уже не иначе как жертва, видимо обреченная на заклание: дни эти проведены были и Им Самим, и врагами Его именно в приготовлении к Его смерти», – писал святитель Иннокентий Херсонский[1].

Четырнадцатого нисана каждый еврей должен был принести ягненка к порогу своего дома и заколоть его. Заколов агнца, он собирал кровь в специальный сосуд и смазывал его кровью косяки и перекладину дверей своего жилища.

Евреи убивали агнца ближе к вечеру 14-го нисана, и до наступления следующего дня его запрещено было оставлять:

«Не оставляйте от него до утра [и кости его не сокрушайте]» (Исх. 12:10).

Тушу барашка поджаривали, как утверждает современный католический библеист Брэнт Питри[2], на крестообразном шомполе так, чтобы вся туша была открыта и ни одна часть не осталась непропеченной, и затем съедали.

Пока евреи съедали агнца с опресноками и горькими травами, на «землю Хамову» сошел Ангел смерти. Проходя от жилища к жилищу, от порога к порогу, он пытался войти в каждую дверь — но кровь агнцев на еврейских домах останавливала его, и Ангел смерти обходил эти дома стороной. Ту славную и страшную ночь, когда во всех жилищах земли Египетской, кроме домов, помеченных жертвенной кровью, погибли первенцы, и былпа названа Пасхой. «Песах» по-еврейски означает «прошел мимо», «обошел стороной».

Бог заповедал евреям праздновать этот великий праздник, день выхода из Египта, «из рода в род», чтобы они помнили о милости Божией к Его народу и о том, что они, евреи, были спасены кровью непорочного агнца.

«И да будет вам день сей памятен, и празднуйте в оный праздник Господу во [все] роды ваши; как установление вечное празднуйте его» (Исх. 13:14).

Так и возник главный еврейский праздник — Пасха.

Пасхальные агнцы

После того, как царь Соломон построил в Иерусалиме храм, евреи уже не убивали ягнят у себя на порогах жилищ, а пригоняли их в Святой град и приносили жертвоприношения в храме.

Немыслимые стада должны были сходиться к алтарю со всех концов страны по дорогам Палестины. В Иерусалиме во времена Христа проживало, по подсчетам специалистов, около ста тысяч человек, а на Пасху количество паломников доходило чуть ли не до миллиона! Поскольку пригонять барашков издалека было делом весьма нелегким, левиты (служители храма, происходящие из колена Левия) начали сами разводить ягнят в окрестностях Иерусалима, а потом просто продавать их паломникам на овечьем рынке сразу за городскими стенами, напротив Овечьих ворот и Вифезды (Овчей купели). Пастушки из Вифлеема в момент рождения Христа, скорее всего, охраняли храмовые отары, предназначенные для жертвоприношения…

Вот как описывает пасхальное жертвоприношение ягнят в своей книге «Святая Земля» английский журналист и путешественник Генри В. Мортон:

«Пасхальных агнцев резали в четырнадцатый день месяца нисан, в день первого весеннего полнолуния. Для того, чтобы тысячи животных могли быть зарезаны, освежеваны, разделаны и приготовлены для вечерней трапезы, дневные жертвоприношения в храме начинались на час раньше обычного.

Тысячи людей вели своих агнцев, заполняли все дороги, ведущие к храму. Агнцу полагалось быть без изъянов, не моложе восьми дней от роду, но не старше года...

Праздничные толпы делились на три группы, и каждая по очереди допускалась в храм. … Два ряда босоногих жрецов в белых одеждах стояли вдоль тропы к алтарю всесожжений, один ряд держал золотые, а другой — серебряные сосуды. Каждый человек в толпе резал собственного барашка, и как только он делал это, ближайший жрец собирал кровь в сосуд и передавал дальше по ряду, получая взамен пустой сосуд. Священники во главе линии выливали кровь к основанию алтаря, и красные потоки по подземным каналам стекали в Кедрон. Звуки трубы разносились над храмом, отмечая каждое жертвоприношение, и левиты вели за собой толпы, распевая молитвенные гимны.

Зарезанные агнцы подвешивались на крюки вдоль Двора или на шесты, … и в таком положении их свежевали. Внутренний жир отделялся от туши и вместе с благовониями возлагался на алтарь. Руно откладывали в сторону — это был доход духовенства. Затем церемония повторялась со второй группой и далее, пока не погибали многие тысячи агнцев.

Когда великая резня заканчивалась, священники смывали кровь во Дворе, а люди расходились по домам, съемным комнатам и шатрам и готовились к пиршеству…»[3]

«Благословен Грядый...»

Итак, десятого нисана Господь наш Иисус Христос на ослике приближался к Иерусалиму…

К Кедронской долине, за которой и начинался город, вел спуск с Масличной горы. Здесь, на склоне горы, толпы еврейских паломников, пришедших в город на Пасху, с торжественными песнопениями и криками приветствия вышли Ему навстречу. Многие из богомольцев слышали уже о том чуде, которое Иисус сотворил накануне: о воскрешении Лазаря в близлежащей деревеньке Вифании. Подобное чудное чудо мог сотворить один лишь Мессия!

«В порыве восторга одни начинали срезать пальмовые ветви и, потрясая ими в воздухе, бросали их на дорогу перед Иисусом; другие снимали с себя платье и стелили его под копыта осленка. Один старался превзойти в усердии другого... взоры всех невольно обращались на Иисуса, Который, видимо, нес с Собой Иерусалиму его прежнее святое величие. Надежда на славное царство Мессии, казалось, готова была сбыться.

“Так, — думали люди, — Он примирит нас с Богом, раздраженным нашими неправдами! Он восставит царство праотца нашего Давида! Под сенью Его мы снова насладимся миром, не будем рабами язычников!” И полнота патриотических чувств снова выражалась в восклицаниях; со всех сторон сыпались ветви, цветы и одежды; чаще и громче раздавалось “Осанна”»[4].

На соседней горе Мориа Иерусалим был виден как на картине. На срезанной Иродом и выровненной вершине горы возвышалась громадина Храма. Из-за своих многочисленных мраморных колонн, сияющих белизной, он казался искусственной громадой льдов, а крыша, покрытая золотом, точно отражалась бесчисленными молниями. Великолепие Храма вызывало в памяти счастливые времена Давида и Соломона, но украшенная римскими орлами крепость Антония, с ее огромными башнями, господствуя над высотой Храма, напоминала об оккупации страны иноземцами.

У подножья Масличной горы раскинулся Гефсиманский сад. У каменной ограды сада, за которым видны были верхушки древних олив, Спаситель остановил осленка, и на лице Его обнаружилась глубокая скорбь.

Тысячу лет назад здесь, по этим камням, босой, вытирая слезы с лица, шел царь Давид. Он бежал из Иерусалима от своего сына Авессалома, поднявшего против него, своего родного отца, бунт. И именно здесь, сразу после мостика через Кедронский поход, в начале подъема на Елеонскую гору, ему сообщили, что его предал один из его самых задушевных друзей:

«А Давид пошел на гору Елеонскую, шел и плакал; голова у него была покрыта; он шел босой, и все люди, бывшие с ним, покрыли каждый голову свою, шли и плакали. Донесли Давиду и сказали: и Ахитофел в числе заговорщиков с Авессаломом» (2 Цар 15:30—31).

Позже предатель Ахитофел разуверился в победе мятежников Авессалома. В отчаянии он возвратился «в дом свой, в город свой, и сделал завещание дому своему, и удавился, и умер» (2 Цар. 17—23).

И сейчас, тысячу лет спустя, эти места, казалось, еще помнили горькие слезы царя, преданного своим же бывшим советником и задушевным другом…

И именно здесь, в саду Гефсиманском, начнутся страсти Христовы. Здесь Он будет молиться Отцу Своему Небесному до кровавого пота. И сюда вооруженных людей приведет новый Ахитофел, бывший учеником и другом, а ставший предателем, Иуда Искариот. А потом, на суде в Претории, Понтий Пилат заявит: «Я не нахожу в Нем никакой вины» (Ин. 19: 4), тем самым признавая Его непорочным (как тут не вспомнить, что жертвенный агнец должен быть без порока!) А потом Он, непорочный Агнец Господень, будет отведен на заклание на Голгофу. Заклание произойдет четырнадцатого числа, как и было заповедано в Книге Исход. Его пречистое Тело не оставят до следующего дня и похоронят поспешно. И кость Агнца, как и положено было в Книге Исход, не сокрушится, потому что, когда подойдет солдат, чтобы пробить Его ноги и тем самым ускорить смерть, окажется, что Распятый уже испустил Свой дух…

Всё это произойдет в пятницу четырнадцатого нисана, а уже в субботу, пятнадцатого нисана, пока Тело закланного за грехи человечества Агнца Господня будет почивать в Гробу, душа Его спустится в преисподнюю. Спаситель сорвет все замки и запоры, сметет врата преисподней, разрушит ее ограду со всеми сторожевыми башнями и возьмет за протянутые к Нему прозрачные руки Адама Первозданного и Еву. Агнец буквально выдернет их из Шеола и поведет в тот Райский сад, который они, казалось, навсегда потеряли. А вместе с ними Христос введет в Эдем ликующий сонм их потомков: Авеля, Сифа, Еноса, Ноя, Сима, Иафета, Мелхиседека, Авраама, Исаака, Иакова, Иова, Руфь, Давида, Соломона, Исайю, Иеремию, Иезекииля, Даниила, Ездру, Неемию, Осию, Иаиля, Амоса, Авдия, Иону, Михея, Наума, Аввакума, Софония, Аггея, Захарию, Малахию, мучеников Маккавейких, Вифлеемских младенцев, Своих сродников Захарию и Елисавету, Своего Предтечу Иоанна, Своих дедушку с бабушкой Иоакима и Анну, Своего названного отца Иосифа. И с ними многих-многих других…

Но все это будет потом. А пока Он въезжает в Святой град для того, чтобы пострадать, для того, чтобы быть униженным и распятым, — потому что для этого Он и пришел на землю.

— Отец Мой Небесный, да будет воля Твоя… — негромко проговорил Спаситель, отрываясь от мыслей о предстоящих страданиях и, снова светлея лицом, погладил склоненную шею ослика.

Молоденький, никогда не носивший ярма, осленок, остановившийся было возле Гефсиманского сада, приподнял голову, повел веселыми умными глазами по сторонам и, проревев «Иа!», «Иа!» «Иа!», моментально слившееся с летящими со всех сторон криками «Осанна! Благословен Грядый во имя Господне!», неторопливо продолжил свой путь к каменному мосту, проложенному над Кедронским потоком.

[1] Иннокентий Херсонский, святитель. Последние дни земной жизни Иисуса Христа.

[2] Pitre Brant. Jesus and the Jewish Roots of the Eucharist

[3] Мортон Генри. Святая Земля.

[4] Иннокентий Херсонский, святитель. Последние дни...