Бабушки из «старого времени»

Матери погибших солдат. Художник: Валериан Формозов

Видела на днях в храме бабушку. Такую, прямо из детства. Думала, сейчас таких уже нет. Очень трудно сформулировать, все на уровне ощущений. Люди стареют, пожилые люди есть всегда. И прекрасных и добрых среди них очень много, но все-таки они другие. Это абсолютно безоценочная констатация.

Бабушки из детства были деревенские, пусть и уехавшие в город много лет назад. И сегодняшняя старушка была такая. Темно-синее платье с мелким узором – точки, складывающие в цветочки, – тоже оттуда, из прошлого. Кажется, таких тканей сейчас нет, хотя оно явно новое. Коричневый платок, тоже с узорами, завязанный как-то по-особенному. Так, например, завязывала моя прабабушка.

Она мягко отодвинула младшего сына, чтобы пройти, точнее не отодвинула – обняла, бережно и тепло, как любимого правнука.

Темное лицо с морщинами – строгое, но через эту строгость, через морщины, в которых наложенные временем заботы и беды, – невероятный свет и любовь. И эта встреча, впечатление – не отпускает, уводит в прошлое, в детство…

***

Мы едем к тете Марише! Наконец-то я увижу старшую сестру моей прабабушки. Интересно, она, наверное, очень древняя, если сама прабабушка – старше бабушек и родилась давно-давно, в 1909 году (это я почему-то запоминала сразу в раннем детстве). 1909 год – уже древность, другая жизнь, из книжек и фильмов, а если еще раньше!

Мариша, наверное, Марина? Это я задумалась взрослой, в детстве у меня таких вопросов не возникало: сказали взрослые Мариша – значит, так ее и зовут. Между прочим, красиво звучит – старшая сестра Мариша, младшая – Мария.

Душный, укачивающий автобус, до потолка наполненный густым концентрированным запахом бензина. Наконец, добрались. Большой дом в частном секторе, нас встречают сын тети Мариши, дядя Ваня, и его жена тетя Зина. Мои, получается, двоюродные бабушка и дедушка. Их дети и внуки живут далеко, в непонятно и красиво звучащем месте – Уренгойпомарыужгород. По крайней мере, я так поняла из разговоров старших.

– Заходи во двор, не бойся!

Разве это двор? Двор должен быть открытый, а это какая-то гигантская комната с потолком, а здесь – потолок, запах деревянного пола, дров…

В доме – печка, большая, белая. Поскольку лето, она не топится. На следующий день вместе с дядей Ваней мы откроем заслонку и бросим в печку мой выпавший молочный зуб. Для мышки. Со словами: «На тебе, мышка, зуб простой, принеси золотой». Мышка в итоге принесла не непонятный золотой зуб, а гораздо лучшее – шоколадку «Сказки Пушкина».

Но это все потом, а пока я, волнуясь, захожу в незнакомый дом. Одна из комнат поделена напополам занавеской, и оттуда выходит тетя Мариша. Она не похожа на мою прабабушку – прабабушка не то чтобы полная, а широкая в кости, и вообще она моя, я ее знаю с раннего детства, она читает мне книжки, интересно рассказывает обо всем на свете, водит гулять в городской парк «Черное озеро».

Это удивительная способность бабушек того поколения – быть строгими и вместе с тем согревать любовью и светом

А тетя Мариша – незнакомая, худая, сухенькая и строгая. У нее даже платок не светлый, как у прабабушки, а темный. Мне кажется, я ее побаиваюсь. Но вот она улыбается, очень тепло, я вижу, что ей по-настоящему радостно видеть свою двоюродную правнучку. И я, мгновенно согреваясь, оттаиваю, понимаю, что тетя Мариша совсем не страшная, хоть и строгая. Это удивительная способность бабушек того поколения – быть строгими и вместе с тем одаривать, согревать любовью и светом. Это не бессмысленная строгость сердитой училки, а некая сосредоточенная строгость, которая накладывается жизнью. В жизни сестер, в девичестве Серябрячинских, были потеря матери, умершей от тифа, в детстве голод (тот самый, в Поволжье), и еще много бед и трагедий. И при этом – как раз те самые охватывающие любовь и свет, принятие мира и всего в нем.

Потом я ушла по своим, детским делам: тетя Зина принесла куклу, в которую когда-то играла ее дочка – большую, с кудрявыми желтыми волосами…

Тетя Зина хлопотала на кухне, накрывала на стол, вкусно пахло домашней едой.

Сестры разговаривали за занавеской, делились новостями, говорили о том, что болит (больше в душевном, чем в физическом смысле, болячки моя прабабушка не любила обсуждать), вспоминали детство.

Неужели это все когда-то происходило с ними, с уже пожилыми женщинами, это они, звонкими девчонками катались в лодках во время половодья? Заплетали толстые косы, которые теперь превратились в «мышиные хвостики», как шутила моя прабабушка, расплетаясь каждый вечер? Бегали в школу? То есть сначала старшая, Мария отправится туда позднее. А из школы Мариша приносила запрещенные книжки, которые учительница передавала для отца девочек – работящего, хорошего, читающего крестьянина, моего прапрадеда, который искренне считал, что жизнь здесь, на земле, можно превратить в рай с помощью социальных переворотов. Неужели это они прятались от обысков вместе с тетей у доброй барыни (которую потом, после революции, новая власть просто выгонит из дома и отправит в неизвестном направлении)? Уже взрослой, узнав, как сильно и распространено было в Казанской губернии влияние толстовства, понимаю, что это было оно. Тогда становится понятной и фраза прапрадеда, что Христос есть «историческая Личность» и что Он был «просто хорошим человеком». Как бы мне внутренне не хотелось поставить заглавную букву, оставляю строчную – ведь именно такой смысл вкладывали толстовцы…

Удивительно, но несмотря на такую установку любящего тяти и вообще на все, что принес прошлый век, сестры оставались по-настоящему глубоко верующими. Вера у них была не отвлеченной, не умозрительной, а очень живой, Бог всегда был рядом с ними, они это знали уверенно и точно. Может быть, именно потому смогли они, несмотря на все, не то что на трудности, а трагедии, беды и потери, не просто сохранить внутри себя нечто важное, а приумножить. Они накопили столько любви, что она согревала и продолжает согревать, хотя обеих уже давно нет здесь.

Эх, если бы мне с сегодняшним опытом и знаниями оказаться там, в Волжске, уже я бы порасспросила сестер о самом главном и о деталях, о прошлом житье-бытье. Да сколько всего я б спросила, чтобы рассказать собственным детям! Как бы передать той девочке, чтобы она оставила куклу, села поближе и спрашивала, слушала, запоминала?..

Но я стою на станции Московского центрального кольца, поправляю сумку с ноутбуком, отворачиваясь от порывов мокрого октябрьского ветра, записываю мысли в телефон и ничего не могу спросить и передать той играющей с куклой девочке. Зато она, невольно слушая доносящиеся из-за занавески разговоры сестер, родившихся «еще в старое время», может многое сделать для меня. Сама того не зная, она получает сейчас нечто важное, жизнеукрепляющее, то, из чего складывается человеческая личность. То, что поможет однажды, спустя годы, начать движение в верном направлении. Как же ей, этой девочке, повезло. Мне повезло.