Песнь кающегося сердца: Великий Канон преподобного Андрея Критского

Часть 2

Перед вами текст выступления на Великопостном пастырском совещании духовенства Западно-Американской епархии Русской Православной Церкви Заграницей, в 2017-м году. Выступление широко распространялось в сети Интернет в течение последующих лет в формате стенограммы с записи конференции; но на сайте Великобританской и Западно-Европейской Епархии Русской Православной Церкви Заграницей, с благословения автора, был размещён полный текст с примечаниями и ссылками, перевод которого мы публикуем.

Фото: orel-eparhia.ru

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

«Отку́ду начну́ пла́кати окая́ннаго моего́ жития́ дея́ний? Ко́е ли положу́ нача́ло, Христе́, ны́нешнему рыда́нию? Но я́ко благоутро́бен, даждь ми прегреше́ний оставле́ние.

[С чего начну я оплакивать деяния злосчастной моей жизни? Какое начало положу, Христе, я нынешнему моему сетованию? Но Ты, как милосердный, даруй мне оставление прегрешений.]

Гряди́, окая́нная душе́, с пло́тию твое́ю, Зижди́телю всех испове́ждься, и оста́нися про́чее пре́ждняго безслове́сия, и принеси́ Бо́гу в покая́нии сле́зы.

[Прииди, несчастная душа, с плотию своею, исповедайся Создателю всего, воздержись, наконец, от прежнего безрассудства и с раскаянием принеси Богу слезы]»

– Великий Канон преподобного Андрея Критского, песнь 1.1, 2^[1].

Так начинается хорошо знакомый текст, который предлагает нашим ушам, по привычной традиции, Православная Церковь. Ежегодное начало Великого поста имеет две характерные особенности: повышенное внимание к Псалтири, которое останется постоянным в течение всей Четыредесятницы, и слова Великого Канона преподобного Андрея, которыми мы сопровождаем четыре первых вечера и которые будут повторены в полном виде в Пятую седмицу.

В этом тексте есть что-то уникальное, что-то поразительное. Пусть, вероятно, мы много раз слышали или читали его раньше, но каждый раз его слова – и их особенный напев, и благоговение, с которыми мы их слышим и творим так много земных поклонов, – каждый раз его слова сильнейшим образом на нас влияют.

Он призывает нас в реальность, которая простирается далеко за границы нас самих

Мы чувствуем, и справедливо: пусть этот текст не особенно отличается по форме от других канонов в наследии Церкви, которые мы читаем каждый день в течение года, всё же его слова воздействуют на нас совершенно уникальным образом. Он призывает нас в реальность, которая простирается далеко за границы нас самих. Со вступительных слов, которые хор поёт особым напевом, мы понимаем, что сейчас начнётся нечто необычайное:

Помощник и Покровитель бысть мне во спасение, Сей мой Бог, и прославлю Его, Бог отец моих, и вознесу Его: славно бо прославися.

[(Бог) – Помощник и Покровитель явился мне ко спасению, Он Бог мой, и прославлю Его, Бога отцов моих, и превознесу Его, ибо Он торжественно прославился].

– песнь 1, ирмос.

Мой Бог. Бог отцов моих^[2]. Помощник и Покровитель мой, мне во спасение. Не просто так в этом литургическом тексте дано такое всеобъемлющее высказывание о его содержании – это, можно сказать, исповедание действий Бога на протяжении всей истории, от начала до конца; от сотворения к искуплению, от смерти к жизни. В тексте, который приводит на память всю историю покаяния в столь пронзительных выражениях, кульминация выражена в предпоследнем прошении необычным возгласом:

Достойных покаяния плодов не истяжи от мене, ибо крепость моя во мне оскуде; сердце мне даруй присно сокрушенное, нищету же духовную: да сия Тебе принесу, яко приятную жертву, Едине Спасе.

[Достойных плодов покаяния не требуй от меня, Единый Спаситель, ибо сила моя истощилась во мне; даруй мне всегда сокрушенное сердце и духовную нищету, чтобы я принес их Тебе, как благоприятную жертву].

– песнь 9.24.

Единственная «жертва», которую сердце может искренне принести Богу, – духовная нищета

Как примечательно, как красиво, что текст, который начинается с побуждения исследовать свою жизнь – призывом к душе дать о себе отчёт, к своей жизни – уклониться к покаянию, – завершается таким образом. Намереваясь во вступлении сделать «приношение первых плодов», в заключении автор обнаруживает, что единственная «приемлемая жертва», которую сердце может искренне принести Богу, – духовная нищета.

Великий Канон преподобного Андрея – по-настоящему примечательный текст. Хотя, как я уже сказал, по структуре он подобен сотням других, он всё-таки во многом уникален, бесподобен. Хотя автор в нём поднимает темы, которые есть во всех богословских или литургических творениях – покаяние, искупление, смирение и Божественная благодать, – ему удалось раскрыть их так, что сила воздействия Канона на нас бесподобна.

Откуда эта сила, этот уникальный характер? Отчего он занимает центральное место в нашей великопостной жизни? Вместо того чтобы просто прокомментировать различные духовные, богословские темы Канона, я хочу в присутствии вас, собравшихся здесь, рассмотреть его глубже, исходя из личного убеждения, что Канон учит нас – или что нам следовало бы научиться – большему, чем то, за что мы привыкли его ценить, хоть мы и любим его от всего сердца.

Тщательно исследуем Великий Канон, не просто как документ, а в целостном контексте, в котором Святая Церковь передала нам это песнопение и предлагает личную встречу с ним. И тогда мы сможем взглянуть на него как на путеводную веху в познании самой сути аскетической жизни, толкования Священного Писания и необходимого дела нашей жизни – покаяния и укрепления наших сердец ради достижения блистательной славы Святого Воскресения Господня.

Канон и его авторство

Давайте начнём с краткой, но необходимой справки о тексте и его авторе.

Великий Канон, как общеизвестно, написан в 1-й половине VIII века преподобным Андреем Критским (ок. 650/660 гг. – 4 июля 726 года, или, более вероятно, 740 года^[3]). Родившись в г. Дамаске, будущий песнописец был, вероятно, по Божественной иронии (и это наверняка было своего рода пророчество) немым до семилетнего возраста, когда он исцелился причащением Святых Таин. Это чудо вдохнуло в мальчика ревность и любовь к Господу, давшему ему речь, вместе с глубоким почтением к Священному Писанию, в котором он созерцал то же самое, что Господь сотворил с ним; а примерно 7 лет спустя, в 14-летнем возрасте, он отправился в Иерусалим и стал монахом в лавре Преподобного Саввы Освященного.

Преподобный Андрей Критский Хотя Патриарший престол был вдовствующим, местоблюститель Феодор увидел потенциал монаха и его благочестие – ведь он прославился своей воздержностью, целомудрием и рассудительностью в догматических вопросах – и сделал монаха Андрея патриаршим архидиаконом в древнем городе, где Христос принёс Себя в жертву плотью. В этой должности он в составе группы официальных представителей Патриарха Иерусалимского принял участие в ⅤⅠ Вселенском Соборе (680–681 гг.) в Константинополе. В его житии сказано, что святой опровергал еретические учения, благодаря глубокому знанию православной догматики.

Позже, после завершения Собора, когда высокие чины столицы Империи признали его способности, его перевели из Иерусалима в Константинополь и поставили архидиаконом Святой Софии (что было одной из высочайших церковных должностей во всём христианском мире), приблизив к Императорам и Патриархам. Через некоторое время начальство благочестивого отца Андрея решило, что даже почётная архидиаконская степень для него недостаточна, и при правлении Императора Юстиниана II он был назначен в Критскую митрополию (а именно, на кафедру города Гортины), почему мы его до сего дня величаем Критским.

Однако кое-что, особенно важное для нашего понимания Канона, произошло в 712-м году. Состоялся разбойничий собор, на котором догматы ⅤⅠ Вселенского Собора – где, напомним, преподобный Андрей присутствовал в официальном порядке – были отвергнуты, и диавол попытался снова нанести удар в виде монофелитской ереси по исповеданию истины Церковью. Преподобный Андрей по причинам, которые не совсем понятны, принял участие в этом разбойничьем соборе и поддержал еретиков в отвержении ⅡⅠ Константинопольского Собора^[4].

Что побудило преподобного Андрея на восстание против веры, мы не знаем. Известно, что он был не единственным архиереем, это сделавшим. Но мы знаем, что в следующем, 713-м, году он пришёл в себя, покаялся в своем заблуждении и был принят в церковное общение. Новый период его жизни ознаменовался многими сочинениями, в основном песнопениями; и вместе с другими знаменитыми песнотворцами, такими как преподобный Иоанн Дамаскин и преподобный Герман Константинопольский (ⅤⅡ–ⅤⅡⅠ вв.), преподобный Андрей получил общее признание как один из «изобретателей» особой формы песнопений под названием «канон». Эта форма произошла из древней практики простого пения девяти библейских песен на утрени, в которые со временем были добавлены последовательные рассуждения, вставляемые между стихами каждой песни как тропари (в итоге они заменили само пение библейских песен, кроме времени Великого поста).

И в тот же самый период, конечно, он составил самое знаменитое из своих песнопений, Великий Канон. Предположительно, преподобный Андрей написал всего 24 канона (как и в случае с другими литургическими текстами, авторство некоторых трудно установить), но ни один не сравнится с этим особенным сочинением. Мы должны помнить о великой трагедии его жизни, бывшей лишь за несколько лет до того; мы не знаем точный год его смерти, но вероятно, что он умер в 726-м году. Это означало бы, что менее 14 лет он прожил между изменой вере – или Богу – на разбойничьем соборе, с последующим покаянием – и кончиной.

Бог возвысил преподобного Андрея до положения, о котором он не мог и мечтать, а он отверг Его

Именно в этом контексте преподобный Андрей сочинил свой самый важный текст – как исповедание человека, который взошёл от печального жребия немого ребёнка до высших должностей имперского Православия, от безвестности – к пастырству над тысячами душ, и, однако, предал Спасителя самым подлым образом; но всё же был спасён от заблуждения Богом и заново призван на служение Ему. Иными словами, его покаянный канон был не теоретической работой писателя, намеренного исследовать темы, которые он просто посчитал важными по догматическим или другим принципиальным причинам; это был вопль томящегося сердца. Бог возвысил преподобного Андрея до положения, о котором он не мог ни мечтать, ни тем более ожидать по заслугам, а он всё же отверг Его. Он принял благодать на благодать (ср. Ин.1,17), и всё же он оттолкнул Подателя и Источника благодати. И теперь, избавляя от греха, о котором преподобный Андрей явно с ужасом вспоминал всю оставшуюся жизнь, Тот Самый Господь, Которого он отверг и оттолкнул, снова принял его.

Я не считаю, что излишне драматизирую, говоря, что всё пережитое радикально изменило жизнь преподобного Андрея, его мысли и духовные воззрения. Ясно, что он хорошо знал учение Церкви, причём на протяжении многих лет; нельзя же стать архидиаконом «Великого Храма», официальным представителем на Вселенском Соборе, а тем более архиепископом митрополии, не зная догматов веры. Он знал, или думал, что знал, о реальности греха, непослушания, покаяния и искупления. Конечно, он знал!

И всё же измена, его собственная измена своему Богу, изменила всё. Преподобный Андрей теперь знал о грехе не как внешний наблюдатель, не чисто рассудочно: он познал его, прежде всего и на всю оставшуюся жизнь, в драме своего грехопадения. Он теперь не одним лишь рассудком постигал, каково это – впасть в жизненную помойную яму, как блудный сын, – он сам угодил в помои отступничества. Его грязь налипла ему на зубы. Он больше не строил догадки, каково душе оплакивать опасность удаления от Бога: эти слёзы стали его собственными. Он почувствовал эту тьму. И, кроме того, он почувствовал неожиданное милосердие любви Господней. Преподобному Андрею не нужно было гадать, что душа чувствует, стоя перед праведным судом, не имея ничего доброго в свою защиту: он уже предвкусил этот суд, и ему нечего было предложить Богу, кроме покаяния; и Господь воздвиг его.

Вот какая трагедия изменила сердце преподобного Андрея. Она сделала из догматиста – песнопевца; из духовного лица, сделавшего карьеру, свидетеля – а не просто проповедника – покаяния. Но эта трагедия и её разрешение привели к ещё одной великой трагедии в жизни преподобного Андрея, той, которую он, видимо, понимал ещё меньше. Той, которую не мог объяснить. При всей при той благодати, которую восприняла его душа, которую он точно, опытно познал, случилось непостижимое: его душа кое-что забыла. Он сам не забыл, его рассудок и память держали это в виду; но именно это мучило преподобного Андрея. Он помнил своё падение, он помнил Господню благодать; но всё же в потайных уголках своего сердца он не мог воспроизвести это покаяние. Он мог призывать себя покаяться, но душа, видимо, не слушалась.

Видя в этом отсылку к библейским жизнеописаниям (особенность, к которой мы ещё вернёмся), преподобный Андрей понимал, что в то время, когда остальные каялись и менялись навсегда, до самых глубин души, он не мог это сделать:

Вся прежде закона претекши, о душе, Сифу не уподобилася еси, ни Еноса подражала еси, ни Еноха преложением, ни Ноя, но явилася еси убога праведных жизни.

[Имея в виду всех, живших до закона, о душа, не уподобилась ты Сифу, не подражала ни Еносу, ни Еноху через преселение духовное, ни Ною, но оказалась чуждой жизни праведников.]

– песнь 2.31, ср. Быт. 5.

Он сравнивал очищение души, идущей за милостью Божией, с искоренением воспоминаний о Египте среди тех, кого Бог вел из неволи в новую землю:

Яко Моисей великий египтянина, ума уязвивши окаянная, не убила еси, душе; и како вселишися, глаголи, в пустыню страстей покаянием?

[Подобно великому Моисею, поразившему египтянина, ты не умертвила, несчастная душа, гордого ума; как же, скажи, вселишься ты в пустыню от страстей через покаяние?]

– песнь 5.9, ср. Исх. 2, 12.

Итак, Великий Канон сочинён как ответ на эту новую трагедию сердца преподобного Андрея. Он познал, что значит покаяние, что оно должно значить; и, чувствуя, как его душа онемела от бесчувственности, от невосприимчивости, от беспамятности, он призывает её вернуться к тому, что для неё необходимо. Тропарей канона около 250 (точное число немного варьируется в рукописях), так что этот канон, несомненно, самый длинный из всех дошедших до нас. Так вот, утверждают, что святой их составил в качестве «личного раздумья», но я думаю, что это не совсем верно. Песнопение было составлено, так как была духовная необходимость. Преподобному Андрею нужно было побудить душу вернуться к жизни – но, конечно, вместе с его душой – и души его пасомых, которые, как он знал, страдали подобным образом. Он знал, что если бы его душа не возвратилась к жизни, его бы ждал ад. Итак, он сочинил диалог между собой и своей душой, за которым наблюдает Бог, чтобы, пока время не вышло, он мог бы целиком, до глубин сердца, прийти в себя.

Время живота моего мало и исполнено болезней и лукавства, но в покаянии мя приими и в разум призови…

[Время жизни моей кратко и исполнено огорчений и пороков, но прими меня в покаянии и призови к познанию истины…]

– песнь 4.1^[5].

Поистине, Великий Канон – это вопль. Вопль сердца, которое говорит всем сердцам; вопль об окончании нашего пути, прежде того, как мир покончит с нами. Вопль к миру и нам самим, чтобы мы увидели себя такими, как есть, – и не оставались такими.

Положение Канона в нашей Великопостной практике

Прежде чем я перейду к ключевым темам канона, которые я хотел бы обсудить, надо кратко сказать о том, как Церковь вводит Великий Канон в нашу жизнь и нас самих – в Великий Канон. Мы встречаемся с ним, как я уже сказал, в первые четыре дня Чистой Седмицы, а затем, в полной форме, – в четверг Пятой седмицы (фактически – в среду вечером). Для Чистой Седмицы он разделён на четыре части так, что каждая является замечательным примером сокращения текста в Церкви, и притом построение их структуры не очевидно^[6]. Эти указания даны нам в Постной Триоди и отражают значительные изменения в Великопостной практике, которые произошли в основном в IX и XII веках, с дополнениями в XIV веке^[7]. В ранних редакциях Триоди тематический распорядок великопостных седмиц довольно сильно отличался (например, 1 неделя Великого поста была посвящена святым пророкам; темой 4-й недели был Добрый Самарянин^[8]), чтения Священного Писания на Великий пост тоже были иными, отличались и некоторые другие обычаи. В ныне устоявшейся форме Триоди, которая соответствовала монашескому уставу Великого поста (сложившемуся во многом благодаря Студийскому монастырю Константинополя), Великий Канон стал неотъемлемой частью великопостного подвига в те дни, которые мы указали.

Церковь признала Канон подходящим текстом для двух стадий великопостного покаяния: его начала и рывка к завершению

Это значит, по сути, что Церковь признала Канон подходящим текстом для двух стадий великопостного покаяния: его начала и рывка к завершению. В начале Великого поста через Канон мы погружаемся в дух поста, а в 5-ю седмицу мы связываем его с чтением Жития преподобной Марии Египетской, соотнося пример покаяния той, что «претерпела до конца», с данным текстом, который говорит о настоящем покаянии – каким оно должно быть.

И Церковь предписывает нам – не только когда мы должны встретиться с Великим Каноном, но и как. Он читается как текст для клироса, то есть он не провозглашается с амвона так же, как мы возглашаем анафему или даже обычную проповедь, а читается с клироса – правда, по традиции, в эти дни клирос «перемещается» на середину храма. Монахи лишь облачены в мантии, белое духовенство – в рясы, все – в минимальное литургическое облачение, необходимое священнику для совершения любого богослужения (то есть епитрахиль^[9]). Мы стоим в безмолвии посреди храма, и в то же время безмолвие царит в наших сердцах. Мы закрываем царские врата, чтобы напомнить себе об отчуждении, которое мы чувствуем. Помещение темно, лишь свечи в наших руках немного разгоняют мрак, зрительно представляя нам тайну греховного помрачения, но удерживая нас от отчаяния тем, что Свет Христов всё ещё с нами.

И мы кланяемся, и кланяемся, и кланяемся. По три раза на каждый из 250 тропарей, до земли, ведь Устав предписывает 750 таких движений, вдобавок к обычным великопостным поклонам^[10]. Церковь учит нас это делать – и это важно делать – потому, что она хранит для нас древнюю мудрость и опыт: чтобы наши умы, а тем более сердца, не рассеивались и не устремлялись туда, куда прихоти их влекут, их направит на путь дисциплина телодвижений.

Место Канона в богослужении

Кроме того, имеет значение, каким образом Великий Канон включён в само великопостное богослужение. В Чистую Седмицу четыре его части включены в вечернюю службу Великого повечерия, сразу за псалмом 69 в начале службы^[11]. Мы можем обратить внимание на самую очевидную сторону взаимосвязи канона и этого места службы: псалом, который идёт перед каноном – это мольба к Богу о помощи («Боже! Поспеши на помощь мне, Господи! Не замедли помочь мне… А я – нищ и убог, Боже, помоги мне»^[12] (Пс. 69, 6)). А те три псалма, которые идут сразу после канона, напоминают нам, что Бог слушает наши прошения: («Когда я призывал, услышал меня Бог правды моей» (Пс.4, 2); «Помилуй меня, Господи, ибо я немощен» (Пс. 6, 3); «Я же уповал на милость Твою: возрадуется сердце мое о спасении Твоем» Пс.12, 5); затем, после следующего псалмопения, мы слышим центральный гимн Повечерия: «С нами Бог!»

Может быть, скорбь о нашем грехе приводит нас в уныние, но с нами Бог

Снова и снова слова этой песни утешения и торжества отзываются в сердце, которое только что услышало о столь многих испытаниях, такой тяжелой слабости, такой напряженной борьбе. Может быть, скорбь о нашем грехе приводит нас в уныние, но с нами Бог. Может быть, мрачная реальность нашего непослушания погружает нас в отчаяние, но с нами Бог. Может быть, мы теряем всю надежду, бренность одолевает нас, но с нами Бог! Прискорбно видеть, как в некоторых приходах из всей вечерней службы тщательно, со всем вниманием, читают лишь положенный отрывок Великого канона, а остальную часть Повечерия читают иногда наспех, без внимания. Надо помнить, что богословие Канона, его дух и его аскетическое свидетельство достигают кульминации в последующих текстах, а особенно в пении «С нами Бог!»

Когда мы встречаем Великий Канон в Пятую седмицу, он включён в утреню, которая служится вечером. Перед ним идёт чтение псалма 50, великого покаянного псалма, который, в свою очередь, помещён после чтения первого раздела Жития преподобной Марии Египетской. Но даже в этот вечер Великий Канон читается не непрерывно. После песни 3 идёт оставшаяся часть жития преподобной Марии, и мы вставляем два красивых трипеснца, один из которых принадлежит перу святителя Иосифа, архиепископа Солунского (762–832 гг.), а другой – перу преподобного Феодора Студита (759–826) – двух братьев (и по плоти, и по духу) из Студийского монастыря, которые составляли трипеснцы Триоди^[13]. Так как четверг посвящён Двенадцати Апостолам, каждая из этих песней посвящена им; и, как обычно, эти каноны появятся на 8-й и 9-й песни. После песни 6 мы добавляем Блаженны, которые в современном богослужении обычно не появляются в этом месте канонов; и между их стихами мы вставляем покаянные тропари, которые следуют закономерности Канона, ибо тема покаяния рассматривается на библейских примерах. Если посмотрим со стороны и исследуем эту уникальную композицию, мы увидим, что Церковь представляет нам покаянный дух Великого Канона как «связующее звено» между жизнью одной из величайших её подвижниц, апостольским свидетельством о Христовом деле Искупления и возвещением Самим Спасителем блаженства тех, кто наследуют Его Царство. Жизнь преподобной Марии выглядит суровой и полной лишений, если читать её житие без мудрости; но в связи с Каноном мы можем, так сказать, прозреть в её сердце и обнаружить духовные реалии – которые никак не назовешь лишениями, – приведшие её к покаянию в пустыне. Столь вожделенное искупление, которого мы испрашиваем в Каноне, связано со свидетельством святых апостолов, что «не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин. 3, 17). А когда в самом Каноне прямо сказано о будущей надежде, Церковь связывает это с Христом. Она говорит о том же, о чём и последний (до тропарей в честь преподобных, Троична и Богородична) тропарь песни 6:

Аз есмь, Спасе, юже погубил еси древле царскую драхму; но вжег светильник, Предтечу Твоего, Слове, взыщи и обрящи Твой образ.

[Я – та драхма с царским изображением, которая с древности потеряна у Тебя, Спаситель, но, засветив светильник – Предтечу Своего, Слове, поищи и найди Свой образ.]

– песнь 6.16, ср. Лк. 15, 8.

И именно за этим стихом следуют (после обычной Малой ектении и кондака) Блаженны. Преподобный Андрей надеется на спасение, которое даст ему Тот Самый, о Ком возвестил Предтеча; и мы тотчас слышим Того, Кто говорит о Царстве, то есть об искуплении всех прегрешений. «Во Царствии Твоем помяни нас, Господи, когда придешь в Царствие Твое».

Всё это показывает, что текст надо не просто читать или слушать – его надо пережить. Мы призваны прочувствовать его. Мы призваны прочувствовать горе и сердечную боль о недостатке покаяния (отсюда и в чинопоследовании – аскетические акты поклонения, снова и снова) – не эмоционально, а бесстрастно, оценивая себя, каковы мы на самом деле; но не иначе, как воспринимая присущую Церкви уверенность в милосердии Того, Кто «вземлет грех мира» (Ин.1, 29).

Продолжение следует.