Песнь кающегося сердца: Великий Канон преподобного Андрея Критского

Часть 1

Перед вами вторая часть выступления на Великопостном пастырском совещании духовенства Западно-Американской епархии Русской Православной Церкви Заграницей в 2017-м году. Выступление широко распространялось в сети Интернет в течение последующих лет в формате стенограммы с записи конференции; но на сайте Великобританской и Западно-Европейской Епархии Русской Православной Церкви Заграницей, с благословения автора, был размещён полный текст с примечаниями и ссылками, перевод которого мы публикуем.

Фото: https://dzen.ru/a/ZfnWZEglqB4AkVb-

Канон как аскетическая путеводная веха

В этом духе, в этом контексте, преподобный Андрей наделён властью говорить к нам. Но, как ни парадоксально, он, видимо, желал не этого – и, конечно, не таким образом действует его песнопение.

Заветная цель Канона – привить нам его дух, чтобы его слова стали нашими собственными

Он говорит не к нам, он имеет цель говорить за нас. Или, наверное, даже это немного неточно: заветная цель Канона – привить нам его дух, чтобы его слова стали нашими собственными. Точно так же, как и молитвы Молитвослова, по идее, учат нас, как сердце должно вопиять к Богу в каждодневной молитве, чтобы наставить нас, чем должны быть наполнены наши сердца, – так и Великий Канон говорит в нас так, как нам подобает говорить. Он даёт нам, как будто взаймы, те слова, которые исходили бы из нашего сердца, если бы мы серьезно отнеслись к тому, что на самом деле есть покаяние. Но так часто наши уста не говорят от избытка сердца, ведь мы умерщвлены для этой духовной реальности небрежностью, привязанностью к миру и рассеянностью.

Итак, Церковь, очевидно, говорит, что Великий Канон, написанный и чтомый от первого лица, предназначен не просто для преподобного Андрея, но и для нас всех.

«Откуду начну плакати…».

[С чего начну я оплакивать…].

– Песнь 1.1.

«В разбойники впадый аз есмь помышленьми моими…».

[По помыслам моим я человек, попавшийся разбойникам…].

– Песнь 1.11^[1].

«Аз есмь, Спасе, юже погубил еси древле царскую драхму…».

[Я – та драхма с царским изображением, которая с древности потеряна у Тебя...].

– Песнь 6.15.

«Слезную, Спасе, сткляницу яко миро истощавая на главу...».

[Изливая сосуд слез, как миро на голову, Спаситель…].

– Песнь 8.17.

В наших песнопениях мы постоянно взираем на опыт Церкви от первого лица. Аз вижу Распятие Христово, и более того, я вижу его днесь

Я чувствую, что в этот момент должен от первого лица погрузиться в эту реальность, ведь, как знают все священники и внимательные миряне, это характерная черта нашего богослужения. Хотя мы часто говорим исторически, о прошлом, в наших песнопениях мы постоянно взираем на опыт Церкви от первого лица. Аз вижу Распятие Христово, и более того, я вижу его днесь. Аз взираю на пустой Гроб. Аз – очевидец Воскресения.

И, таким образом, в этом Великом Каноне я пою своей душе, словами, произносимыми священником, – собственными словами преподобного Андрея. И, хотя речь от первого лица – это всегда сильная составляющая нашей молитвы, наверное, ни в каком другом песнопении она не обладает такой силой, как в Великом Каноне; ведь именно благодаря ей Великий Канон так ощутимо могуществен, как мы заметили во вступлении. Потому что моему сознанию, пусть лишь на несколько минут внимательного участия, дается то, чего я жажду; то, о чём тоскует сердце и душа. Пусть, может быть, я не живу в достойном, истинном покаянии, но всё же что-то внутри меня жаждет его – и, вовлекаясь в чтение этого песнопения об опыте покаяния, я на мгновение вкушаю сам славу той жизни, которой я так часто пренебрегаю сам.

В этой мирской жизни люди часто тратят много энергии, времени и денег, чтобы прочувствовать то, что они хотели бы сделать сами, но не могут. Люди лазают по скалодрому ради острых ощущений, как при покорении стометровых скал; они платят за время в аэродинамической трубе, чтобы ощутить свободное падение, как при прыжке с парашютом, который они в жизни, вероятно, не сделают; они садятся за симуляторы полётов, чтобы испытать, каково управлять самолётом над облаками. Но глубже, чем эти мирские вожделения, лежат желания нуждающейся души: жить в истинном покаянии, испытать на деле Божию милость. И, по крайней мере на несколько минут, Великий Канон даёт душе возможность его испытать: она «вкушает», она может прикоснуться на время к блаженной реальности истинного, сердечного, глубочайшего покаяния – и этот опыт глубоко её меняет. Именно по этой причине Великий Канон, пусть он и наполнен скорбными, даже удручающими образами, действует на слушающих его на богослужении так, что наполняет их чувством облегчения, даже бесстрастной радости. Мы прикасаемся на время к реальности, которую не смогли по-настоящему обрести в нашей жизни; и то, что мы можем её вкусить, можем её испытать, исполняет душу новой ревностью и желанием серьёзно начать духовную жизнь.

Критические точки в аскезе, по свидетельству Великого Канона

В этом контексте преподобный Андрей даёт нам достигнуть череды критических точек в необходимой для нас аскетической жизни. Наши воззрения должны измениться, если мы хотим взяться за бразды покаяния; и это изменение «нудится», как говорит Сам Господь о тех, кто обретают Его Царство (ср. Мф.11, 12). Эта борьба, это принудительное изменение ума, сердца и жизни должно преобразить нашу душу для созерцания той реальности, к которой мы обычно слепы.

Сегодня у меня не так много времени, чтобы подробно всё разобрать, так что я выберу три аскетические темы Великого Канона, которые я считаю самыми значимыми:

1) В первую очередь – что мой грех больше, чем грехи всех остальных; и, видя примеры меньших грехов, я обращаюсь видеть свои, бо́льшие. Это ёмко выражено в словах преподобного Андрея в песни 3:

«Согреших Тебе един аз, согреших паче всех, Христе Спасе, да не презриши мене».

[Согрешил я один пред Тобою, согрешил более всех, Христос Спаситель – не презирай меня].

– Песнь 3.5.

Или, несколько тропарей спустя:

«Несть бо иже кто согреши в человецех, егоже не превзыдох прегрешеньми».

[Ибо нет грешника между людьми, которого я не превзошел бы прегрешениями]. – Песнь 3.12^[2].

Или в четвёртой песни:

«Не бысть в житии греха, ни деяния, ни злобы, еяже аз, Спасе, не согреших, умом и словом, и произволением, и предложением, и мыслию, и деянием согрешив, яко ин никтоже когда».

[Нет в жизни ни греха, ни деяния, ни зла, в которых я не был бы виновен, Спаситель, умом, и словом, и произволением, согрешив и намерением, и мыслью, и делом так, как никто другой никогда]» (выделено мною – прим. авт.).

– Песнь 4.4.

Некоторым этот уровень самоуничижения кажется излишним: «Разве я кого-то убивал? Разве мои руки запятнаны кровью, как у древних грешников? Разве я правда хуже Каина?» Но преподобный Андрей учит, что если мы не сможем увидеть, что даже у величайших из грешников есть отблески добродетелей, которых нет у нас самих, что если мы искренне не признаем себя ниже них, мы не сможем научиться у них тому, что необходимо для нашего избавления. Для этого необходимо и то, чтобы в их злодеяниях видеть не чуждые, а возмутительно привычные для нас реалии, которые нам трудно признать.

Вот типичный пример слов преподобного Андрея:

«Совокупи убо Давид иногда беззаконию беззаконие, убийству же любодейство растворив, покаяние сугубое показа абие; но сама ты, лукавнейшая душе, соделала еси, не покаявшися Богу».

[Давид некогда присовокупил беззаконие к беззаконию, ибо с убийством соединил прелюбодеяние, но скоро принес и усиленное покаяние, а ты, коварнейшая душа, совершив большие грехи, не раскаялась пред Богом].

– Песнь 7.5.

И снова мы спрашиваем: «Разве я совершил убийство и прелюбодеяние?» Наверное, не тем же образом, что и Царь Давид; но Спаситель научил нас глубже понимать, что называется именами этих грехов – ибо «всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца» (1Ин.3,15, Мф.5, 22), и «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф. 5, 28).

Пусть я не совершал супружескую измену, но это не значит, что я не прелюбодей

Давайте не будем видеть лишь материальное, внешнее, и оправдывать себя этим, отрицая духовные пороки внутри нас. Пусть я не убивал; но это не значит, что я не человекоубийца. Пусть я не совершал супружескую измену; но это не значит, что я не прелюбодей.

И всё же посыл преподобного Андрея – не просто навязать нам убеждение, что мы совершили ужасные дела, даже более ужасные, чем святой Давид, а помочь нам увидеть более глубокую трагедию: что он искренне раскаялся в своих грехах, а я нет. Великий Царь совершил два тяжких греха, греха по плоти, но покрыл их, переменив всю свою жизнь; а я прибавляю грех к греху, причём грех духовный, более серьёзный, чем Давидов, и что делает моя бесплодная душа? Она находит отговорки, приуменьшает свои прегрешения и находит им оправдания.

Снова и снова эта тема повторяется. Достаточно ещё одного примера:

«Ты Озии, душе, поревновавши, сего прокажение в себе стяжала еси сугубо: безместная бо мыслиши, беззаконная же дееши; остави, яже имаши, и притецы к покаянию».

[Соревновав Озии, душа, ты получила себе вдвойне его проказу, ибо помышляешь недолжное и делаешь беззаконное; оставь, что у тебя есть, и приступи к покаянию].

– Песнь 8.7, ср. 4 Цар. 15, 5, 2 Пар. 26, 19.

Это в итоге побуждает преподобного Андрея написать один из поразительнейших, значительных тропарей:

«Христос вочеловечися, призвав к покаянию разбойники и блудницы; душе, покайся, дверь отверзеся Царствия уже, и предвосхищают е фарисее и мытари и прелюбодеи кающиися».

[Христос, сделавшись человеком, призвал к покаянию разбойников и блудниц; покайся, душа, дверь Царства уже открылась, и прежде тебя входят в нее кающиеся фарисеи, мытари и прелюбодеи].

– Песнь 9.5, ср. Мф. 21,31, 11,12.

Что бы мы ни называли нашим благочестием, добродетелью, верностью или строгостью жизни, здесь мы сталкиваемся с реальностью: те, о ком мир мог бы сказать – или мы сами могли бы сказать, соблазняясь порочной гордостью, – что они гораздо «хуже» нас, – те и есть входящие в Царство Небесное прежде нас. Так много времени Великого Поста мы уделяем этим категориям, этим типам людей: фарисеям, мытарям, скорбящим грешникам. «Фарисеева убежим высокоглаголания»^[3]. «Фарисеа велехвальный глас… возненавидевше»^[4]. И всё же суть вещей, которые мы видим в образе фарисея и которых должны избегать, такова: те грешники идут в Царство Небесное, а я нет, ведь они в конечном счете каются, а я упрямо грешу и мёртв для настоящего покаяния.

2) Второй аскетический посыл Великого Канона – что весь грех в моей жизни, каким бы тяжеловесным и порабощающим он ни был, нельзя отождествлять с моей истинной человеческой природой, которую я получил при сотворении. Отчаяние, которое слишком часто следует за осознанием греха – особенно если это осознание достигнуто чисто светскими или неправославными способами, – обычно приходит из-за смешения моего греха с моей природой, из-за неразличения греха и природы. К величайшему прискорбию, это одно из отличий некоторых форм протестантизма и католицизма от православного учения: они понимают грех как неотъемлемую часть нашей «падшей природы», в которой его невозможно отделить от того, кто я есть. Но если моя сущность такова, что я грешник, какая мне надежда на преображение? В чём тогда смысл аскетической жизни?

Великий Канон, в согласии со святыми отцами, жившими раньше и позже, говорит совсем иное. Одна из первых его метафор для нашего греховного состояния – нагота:

«Погубих первозданную доброту и благолепие мое и ныне лежу наг и стыждуся».

[Погубил я первозданную красоту и благообразие мое и теперь лежу обнаженным и стыжусь].

– Песнь 2.11.

Моя природа обнажена. Подобающее ей одеяние – святость, нетление, непорочность – сброшена; образ Божий во мне помрачён до неузнаваемости.

Но то, что потеряно, не уничтожено, а погребено:

«Погребох перваго образа доброту, Спасе, страстьми, юже яко иногда драхму взыскав, обрящи».

[Засыпал страстями красоту первобытного образа, Спаситель; ее, как некогда драхму, Ты взыщи и найди].

– Песнь 2.21, ср. Лк. 15, 8.

Это крайне важно, ведь то, что погребено, может быть извлечено наружу, как и обнажённый человек может быть одет. Его нагота – не изменение самой сущности: это состояние бытия. И именно так Церковь учит относиться к греху. Да, он существенно изменяет способ нашего существования: будучи обнажены, мы становимся немощными, уязвимыми для ветров, дождей и снега, являем собой далеко не образ совершенной святости. Мы страдаем. Мы умираем. Но всегда есть надежда, что Бог нас снова оденет, что восстановит подлинный Его образ.

В свете этого преподобный Андрей любит говорить о грехе как бы о новом одеянии, гнусном по сути. Вместо доброго одеяния праведности нас покрывает, как новая одежда, срам.

«Обложен есмь одеянием студа, якоже листвием смоковным, во обличение моих самовластных страстей».

[Облекся я одеянием стыда, как листьями смоковницы, во обличение самовольных страстей моих].

– Песнь 2.13.

«Одеяхся в срамную ризу и окровавленную студно течением страстнаго и любосластнаго живота».

[Оделся я в одежду, постыдно запятнанную и окровавленную нечистотой страстной и сластолюбивой жизни].

– Песнь 2.14.

И в итоге это «новое одеяние» легло на нас тяжким бременем. Подавляет нас.

«Делаша на хребте моем вси начальницы страстей, продолжающе на мя беззаконие их».

[На хребте моем пахали все вожди страстей, проводя вдоль по мне беззаконие свое].

– Песнь 2.10, ср. Пс. 128,3.

«Впадох в страстную пагубу и в вещественную тлю, и оттоле до ныне враг мне досаждает».

[Подвергся я мучению страстей и вещественному тлению, и оттого ныне враг угнетает меня].

– Песнь 2.16.

3) Эти наблюдения ведут нас к третьей критической точке аскетического учения Великого Канона: что жизнь в покаянии должна быть деятельной. Современная тенденция сводить всё к эмоциям привела к тому, что и грех, и покаяние сводятся к эмоциям: грех это то, отчего «мне плохо», а покаяние – это изменение в чувствах и мышлении, так что достаточно лишь по-другому мыслить. Я буду сожалеть о содеянном. Я уговорю себя мыслить и чувствовать по-новому.

Но если преподобный Андрей говорит об эмоции или «чувстве» в Великом Каноне, то только как о необходимом уколе умиления в сердце, побуждающем к большему. Вызвать скорбь и горе, чтобы побудить нас к действию. Но именно к нему, к действию, он переходит без промедления.

Застой убивает покаяние. Кто бездельничает или, что ещё хуже, оглядывается назад, тот не кается; тот умирает.

«Не буди столп сланый, душе, возвратившися вспять, образ да устрашит тя содомский, горе в Сигор спасайся».

[Не сделайся соляным столпом, душа, обратившись назад, да устрашит тебя пример содомлян; спасайся на гору в Сигор].

– Песнь 3.21, ср. Быт. 19, 26.

Этот образ много раз повторяется. Он заостряет внимание на настоящей аскезе как на гонке – её нужно пробежать:

«Запаления, якоже Лот, бегай, душе моя, греха бегай Содомы и Гоморры, бегай пламене всякаго безсловеснаго желания».

[Беги, душа моя, от пламени греха; как Лот; беги от Содома и Гоморры; беги от огня всякого безрассудного пожелания].

– песнь 3.22, ср. Быт. 19.

Он говорит о покаянии не просто эмоционально или теоретически. Его основополагающий приказ каждому из нас – что покаяние должно быть активным

Вот ещё одна из многих причин, по которой Церковь поместила этот канон в центральное место богослужебной жизни Великого поста: потому что он говорит о покаянии не просто эмоционально или теоретически. Его основополагающий приказ каждому из нас – что покаяние должно быть активным. Оно должно быть делом – жизнью, проживаемой по-иному; гонкой, на которой надо бежать добросовестно и без устали; аскезой, к которой побуждает убежденность, что грубое одеяние греха может быть отброшено, а отвергнутая одежда благодати может быть восстановлена, и что звери страстей, сгибающие наш хребет, могут быть умерщвлены силой Пресвятой Троицы, что образ Божий может быть в нас обновлен.

Великий Канон как духовное свидетельство

Прежде чем закончить, я хотел бы сказать несколько слов о Великом Каноне как о свидетельстве православного подхода к Священному Писанию. В самом деле, этот текст, как мы много раз уже видели, отличается многократным обращением к Писаниям, так что неофициально его называют «обозрением Ветхого и Нового Завета» – почти что выражением из самого Канона^[5]. Но я хочу обратить внимание на то, что в этом отношении самое ценное в Каноне – что он не просто цитирует Писания почти в каждом тропаре, а демонстрирует вершину православного понимания, как Священное Писание должно быть истолковано верующим сердцем.

В нашей епархии^[6] находится главная семинария нашей Церкви, которую окончили многие из вас, так что я, не вызывая недоуменных взглядов, могу мимоходом напомнить, что учёные выделяли в древности так называемые школы толкования Священного Писания, среди них Александрийская, делавшая упор на «аллегорическом» прочтении Писаний, и Антиохийская, предпочитавшая «буквальное» прочтение. И что ни одна из этих «школ» не существовала как таковая, несмотря на то, что было всегда, как мы знаем, много способов изучения наших священных текстов, их прочтения и толкования. И кроме того, мы знаем, что многие из новейших способов возникли в течение веков в среде инославных христиан, потерявших общение с Церковью: среди них натянутый «метод критики источников», когда-то излюбленный протестантскими учёными, или бессмысленный поиск «исторического Иисуса» «Семинаром Иисуса», который в 1980-х годах, после кратковременной популярности, был всеми отброшен.

Православная Церковь, решительно отвергая попытки чтения Священного Писания, искажающие его, всегда признавала – что мы легко увидим в творениях святых отцов – многие способы чтения и толкования, полезные для души. Писания можно изучать по букве, или изыскивая духовный посыл через аллегорию; эти подходы можно сочетать, а можно применить отдельно. Пока это исследование проводится в рамках Церкви, под её водительством, а не отклоняясь от неё под руководство нецерковных принципов, – из него можно извлечь мудрость.

Но у всех этих подходов общее то, что они являются средствами изучения. Изучаем текст, каков он по букве, или что иное он в себе скрывает. Мы исследуем его, размышляем над ним, толкуем. И это хорошо; но это не всё, это не высший путь.

В Великом Каноне преподобного Андрея мы видим, что Писание не изучается, а усваивается. В нашей православной жизни это высшая форма знакомства с Писаниями; когда они уже не просто объект для изучения, но превращаются – не рассудочным усилием, а глубокой, внутренней аскезой – в вопль наших сердец. История Писаний – это история моей жизни. Хотя они сохраняют свою историческую действительность и значимость, Церковь подводит нас к открытию, что личности Ветхого Завета, равно как и нового, жили так, что наши сердца черпают откровения из их жизни. Давид кается, чтобы показать покаяние мне. Повеление истребить ханаанские племена в Земле Обетованной – это повеление для моей аскезы: очистить обетованную землю моего сердца от греха и страсти. Разделение Чермного моря – это путь моего спасения, показывающий, как и с помощью чего (а именно, Святого Крещения) я буду выведен из неволи к полноте жизни.

Авель, Каин, Ной, Озия, Ламех, Давид, Соломон, фараон, Рахиль – все они я. Их истории – моя история

И, глядя на их историю, я вижу свою. Авель, Каин, Ной, Озия, Ламех, Давид, Соломон, фараон, Рахиль – все они я. Их истории – моя история, хотя бы отчасти; и, снова повторю, не потому, будто это лишь метафоры или (не дай Бог!) неисторические аллегории. Но «единое Тело» Христово объемлет собой всю историю, и постепенно я понимаю, что моя жизнь связана с их жизнями, и их жизни являют мою. Я могу учиться на их ошибках, потому что такие же ошибки живут в моём сердце. И я могу извлекать уроки из их покаяния, потому что оно тоже мне доступно – если только я встану и начну действовать.

Время не позволяет мне сказать больше о значении Священного Писания для Великого Канона. Позвольте мне лишь сделать одно утверждение: по моему убеждению, в начале каждого православного курса по изучению Священного Писания надо в первую очередь рассмотреть это песнопение – даже до того, как студенты откроют саму Библию. Ибо здесь Священное Писание представлено в сознании Церкви, через её сердце, её голосом. Это одно из замечательнейших свершений преподобного Андрея. Великий Канон учит нас, как читать, как слышать и что воспринимать. Если он будет первым текстом, который мы прочтём (или, что уместнее, встретим на богослужении) в рамках курса изучения Писания, то когда мы откроем Библию и обратимся к первому стиху Бытия или Евангелия от Матфея, на всё остальное мы посмотрим другими глазами.

Заключение

Пора заключить выступление. Канон вдохновляет говорить и размышлять о нём часами, но наше расписание не позволяет это. Давайте закончим, снова рассмотрев вступительный ирмос Великого Канона, который я процитировал вначале:

«Помощник и Покровитель бысть мне во спасение, Сей мой Бог, и прославлю Его, Бог отец моих, и вознесу Его: славно бо прославися».

[(Бог) – Помощник и Покровитель явился мне ко спасению, Он Бог мой, и прославлю Его, Бога отцов моих, и превознесу Его, ибо Он торжественно прославился].

В этом от всего сердца был убеждён преподобный Андрей, и это без конца исповедует наша Святая Церковь-Матерь: что Бог отцов наших прославляется. И каждый следующий за этим вступлением тропарь канона красиво показывает, каким образом Он прославляется. Здесь – не венцами, не силой, не царствованием, не славой, не ликованием. Конечно, Бог всем этим прославляется. Но более всего Он «славно прославляется» покаянием Его детей. Пришествием их к Нему с очищенным сердцем, готовым начать новую жизнь.

Итак, самая истинная слава Божия – в сладчайшем уповании человека. Чего хочет Он, и чего хотим мы – или чего подобает нам искать – то же самое. Величайшая радость пастыря – найти потерянную овцу; и самое истинное наслаждение заблудшей овцы – снова видеть лицо, слышать голос её хозяина. Преподобный Андрей напоминает об этом именно так:

«Ты еси Пастырь Добрый, взыщи мене агнца, и заблуждшаго да не презриши мене».

[Ты – Пастырь Добрый, отыщи меня – агнца, и не презирай меня, заблудившегося]. – Песнь 3.6, ср. Ин. 10, 11–14.

«Ты еси сладкий Иисусе, Ты еси Создателю мой, в Тебе, Спасе, оправдаюся».

[Ты – вожделенный Иисус; Ты – Создатель мой, Спаситель, Тобою я оправдаюсь].

– Песнь 3.7.

Врата Царствия Небесного, которые уже открыты для кающихся грешников, могут быть открыты для нас

Покаянный бег ещё не окончен. Он в самом разгаре. Он будет продолжаться до дня смерти. И пробежать его надо как следует, с сокрушенным сердцем, но радостным духом; ведь на финише этого бега – тот образ, который был потерян, та слава, которая была отвержена, и врата Царствия Небесного, которые уже открыты для кающихся грешников и могут быть открыты для нас.

Я закончу не словами преподобного Андрея, а словами преподобного Феодора Студита, кто, как я уже сказал, был автором трипеснцев, включаемых в наш великопостный круг богослужения, один из которых мы переплетаем с Великим Каноном вечером в среду Пятой седмицы, которая наступит скоро. Связывая покаянную жизнь с апостольским свидетельством, он говорит так:

Апостольская двоенадесятице Богоизбранная, мольбу Христу ныне принеси, постное поприще всем прейти, совершающим во умилении молитвы, творящим усердно добродетели, яко да сице предварим видети Христа Бога славное Воскресение, славу и хвалу приносяще.

Аминь!