«Ты вынужден оставить в залог самое дорогое – любимую жену!»

Спящая. Художник: Карл Вильгельм Холсё

– Когда я впервые увидел тетю Аню, то подумал, что это жена какого-нибудь директора банка. Человек, у которого все хорошо! Со временем мы стали общаться ближе, она рассказала мне о своей жизни, и я был в шоке! То, что произошло с ней, любого другого сломало бы, перекрутило в фарш, выкинуло на обочину и отняло все смыслы, – говорил мне отец Евгений, священник с «новых территорий».

Я много раз уже писала, что после начала спецоперации батюшка с матушкой неожиданно для всех взяли к себе домой двух лежачих больных. Пожилую женщину после инсульта и ее взрослую дочь – тяжелого ментального инвалида.

«То, что казалось странным, стало пророческим»

Я двадцать лет знаю и отца Евгения, и его семью, и все, на что они способны. Но даже меня это потрясло и вызвало… не восхищение – дурацкое и неуместное здесь слово. А скорее желание молча поклониться им в ноги.

Там – война, снаряды рвутся, и что будет завтра – непонятно. И будет ли оно. А они еще и подвиг на себя взяли. И в мирной жизни тяжелейший, а в тех условиях вообще неподъемный. С такими больными в подвал не спрячешься и в безопасное место не уедешь. Только молиться… Они еще и чужие, не родные. Ради кого мучиться, ради кого погибать?

Отец Евгений не очень делился подробностями. Говорил только, что матушке трудно. Да и от наших общих знакомых нет-нет да слышала я слова сочувствия в ее сторону. А порой непонимания: «Зачем надо было взваливать на свои, а больше – ее плечи этот крест?»

На Светлой седмице умерла старшая из лежачих «насельниц», та самая тетя Аня. Я попросила своих подписчиков помочь, и мы собрали на похороны…

Прошла, наверное, неделя, и батюшка позвонил:

– Я хочу рассказать тебе о тете Ане и о том, как все это было на самом деле.

Его рассказ стал для меня настоящим духовным откровением. Я даже не думала, что все было так сложно, так глубоко, так по-евангельски

…Я слушала… И его рассказ стал для меня настоящим духовным откровением. Я даже не думала, что все было так сложно, так глубоко, так по-евангельски. Я вообще представляла себе все иначе.

– Когда началась СВО, наш духовник сказал такую вещь: «Обязательно возьмите себе домой Тело и Кровь Христовы, освященные во время войны! И тогда вашего дома не коснется ни снаряд, ни какая-то другая беда», – начал отец Евгений. – Он у нас старенький, и отцы как-то скептически к этому отнеслись. Он это увидел. Но мне потом повторил: «Батюшка, пусть они делают, как хотят, а вас я очень прошу… Возьмите Дары, только обязательно освященные после начала войны. Пусть они будут у вас дома. И все будет хорошо. И домашних своих будете причащать». Такое вот легло ему на сердце. Я до конца не понял, но просьбу его выполнил. И очень скоро посмотрел на эти его слова с глубоким-глубоким смыслом. То, что было странным и непонятным, лично для меня оказалось пророческим, точным и явным.

«Да вы сами еще как деточки»

– Тетя Аня впервые появилась у нас в храме в начале 2000-х годов, – рассказывал отец Евгений. – И я сразу обратил на нее внимание. От других людей она отличалась тем, что была одета с большим вкусом. Ты знаешь, как у нас бабушки здесь одеваются – простенько. Тогда еще и времена сложные были. А она была в таком строгом добротном пальто, в модной фетровой шляпке, в перчаточках. И в одежде, и в поведении была видна какая-то аристократичность, порода, что ли… Очень аккуратный, очень сдержанный человек. Все в меру, все красиво. Такой облик, с одной стороны, притягивает, с другой – располагает к дистанции. Тебе кажется, что это человек повыше, чем ты.

Тем неожиданней было для отца Евгения искренняя забота этой женщины о его семье. Со временем, конечно. Даже несмотря на то, что в храм она приходила в основном по большим праздникам. А если появлялась в обычное воскресенье, то на 15–20 минут, не больше.

– Но, узнав, что у нас четверо детей (тогда было), всегда пыталась впихнуть какой-нибудь подарочек. Денежку, конфеты, продукты. Все это с каким-то неподдельным сопереживанием, с любовью. Потому что видела, как матушка с ними: один в коляске, один на руках, двое под ногами крутятся. Она смотрела и повторяла: «Да вы сами еще деточки»… Мы и правда на вид были тогда как дети. У меня хотя бы бороденка была жиденькая. А матушка выглядела, как девочка раннего подросткового возраста. Когда стоматологи лечили ей зубы, врач говорил медсестре: «Включи мультик этому ребенку, чтобы он не переживал».

«Ни сироту, ни вдову, ни бездомного нельзя обидеть»

О том, что у тети Ани у самой ребенок – тяжелый инвалид, отец Евгений узнал после того, как подружился с директором городского социального центра и втянулся в социальную работу.

– У меня был список семей с детьми-инвалидами, – рассказывал батюшка. – И мы с прихожанами по праздникам навещали их у них дома. Однажды я зашел и к тете Ане. Просто «по списку». И увидел ее девочку. Ну как «девочку»… Сейчас Инне сорок девять лет, а тогда было, наверное, двадцать девять. Черные косы до пояса, толщиной с мою руку, брови вразлет…

Отец Евгений стал навещать их чаще.

– Инна была то в сознательном, то в бессознательном состоянии. Иногда могла поздороваться, сказать: «да», «нет». Лежала на кровати или на полу. А потом заговаривалась. Ее и оставить одну было нельзя, и с собой взять тоже. Поэтому тетя Аня так редко бывала на службах.

Батюшка причащал их, соборовал. Вместе с тетей Аней они молились. Увидел на стенах фотографии – ее, ее мужа. Удивился, какой красавицей она была. И постепенно она стала рассказывать ему свою жизнь.

Тетя Аня – сирота. Отца своего она никогда не видела. А когда ей было семь лет, ее мать положили в психдиспансер. Там она потом и умерла.

Веру, воспитанную в ней бабушкой и дедушкой, тетя Аня пронесла через всю жизнь, и она помогла ей не сломаться в самые страшные моменты

Воспитывали девочку дедушка с бабушкой – люди набожные, добрые и очень любящие друг друга. Они никогда не ссорились, и дед до глубокой старости называл бабушку «моя голубка». Он прошел Первую и Вторую мировые войны. Был офицером царской армии, кавалером Георгиевского креста.

Время было советское, с церковной жизнью было плохо, но внучку они все равно растили в православной вере. Эту веру она потом пронесла через всю жизнь, и она помогла ей не сломаться в самые страшные моменты.

– И учили ее, что ни сироту, ни вдову, ни бездомного, ни человека в нужде ни в коем случае нельзя не только обидеть – словом, делом, мыслью, – но и просто пройти мимо и не помочь, – говорил мне отец Евгений. – И когда тетя Аня мне это рассказывала, то всегда плакала. Потому что в жизни часто сталкивалась с противоположным. И не понимала, как это может быть.

Как только она закончила школу, у нее впервые появилась возможность поехать в больницу к своей матери. Это была их первая и последняя встреча за десять лет. Мама вскоре скончалась.

– И тетя Аня до самой своей смерти очень переживала, что у нее не получилось отдать ей дочернее тепло. И получить от нее материнское.

«Наверное, вы будете моей женой»

Она выучилась в Днепропетровске на маляра-штукатура. Потом – на секретаря-машиниста. Устроилась на работу. И там познакомилась со своим будущим мужем.

– Она рассказывала, что несла большую папку с документами, уронила, и они рассыпались, – вспоминал отец Евгений. – Подбежал какой-то мужчина, стал собирать, посмотрел на нее и сказал: «Наверное, вы будете моей женой».

Очень скоро они поженились. Муж был немного старше – на пять или шесть лет. Молодой перспективный специалист – атомщик из хорошей семьи.

– Хотя по тем меркам они оба уже не считались молодыми, – говорил батюшка. – Тогда замуж выскакивали рано, а тете Ане было двадцать четыре. Как писали в поликлинике: «стародящая». И смотрели, какие родители. Благополучная ли семья, бедная, богатая. А она – я уже говорил. Сирота, еще и мать в психушке умерла. Но там была настоящая любовь. И все у них складывалось хорошо. Он объезжал атомные станции в разных городах. Должна была случиться заграничная командировка. Вот-вот появится у них любимый малыш. Но пришла беда…

Подбежал какой-то мужчина, стал собирать бумаги, посмотрел на нее и сказал: «Наверное, вы будете моей женой»

Роды были тяжелейшими. Ребенок застрял в родовых путях. Его тащили как могли. В итоге произошло сдавливание головки и кислородное голодание.

– Девочка родилась не то, что синяя, а вообще черная, – говорил отец Евгений. – Тетя Аня сама еле выжила. У нее с молодости было больное сердце. В двадцать три года хотели делать операцию, все запланировали. Но женщина-профессор с большим опытом сказала: «Не надо тебе ничего делать. Живешь – и живи. Да, есть проблемы. Но в твоем случае – 50/50. Без операции можешь, конечно, и умереть, но можешь и жить. А после операции – 90/10. 10 – что все будет хорошо, а 90 – что может ничего не получиться. Помрешь молодой – и все». И отговорила. У тети Ани то сердечная недостаточность была, то еще что-то. Сердце гуляло, куда хотело. Но она и таблетки почти не пила. Только когда у нас уже лежала.

А тогда, после родов, обеих вытащили с того света. Но Инна на всю жизнь осталась тяжелым инвалидом. Как сказали тогда врачи – «совершенно нежизнеспособным». Месяц, ну два, максимум год проживет…

– А ей уже сорок девять, – говорил мне батюшка. – Наш с тобой общий знакомый психиатр сказал тете Ане незадолго до ее смерти: «Это потому, что вы за ней так ухаживали. Была бы она где-нибудь в интернате, давным-давно бы умерла».

«Этих людей уже нет, а гадкий след от них есть»

Муж принял и ребенка, и всю ситуацию. Ни словом, ни взглядом не попрекнул жену. Только сильнее, казалось, стал любить. И еще больше старался работать – чтобы и она, и дочь ни в чем не нуждались.

– Они получили двухкомнатную квартиру, – рассказывал отец Евгений. – И он тете Ане говорил: «Анечка, подожди немного. Я сейчас съезжу за границу и добьюсь, чтобы нам дали частный дом!» Тогда в городе было с десяток коттеджей. Там обычно жили начальники, была гостиница для приезжих. И он хотел такой домик своей семье, чтобы девочку не нужно было спускать с этажа. Чтобы был свой частный двор, где ребенок мог бы гулять, дышать свежим воздухом и не ловить непонимающие и осуждающие взгляды. Он обещал, старался. Говорил, чтобы любимая жена не переживала, что все будет. И перспективы были. Вот-вот… Но опять случилась беда…

У мужа тети Ани обнаружился рак крови. Он объездил все больницы – в Киеве, в Днепропетровске, во всех больших городах. Никто ему ничем помочь не смог. И спустя пять лет после свадьбы он скончался.

Спустя пять лет после свадьбы он скончался

– Тетя Аня осталась одна с этим больным пятилетним ребенком, без поддержки, без всего. Молодой вдовой. И когда Инна поняла, что папы больше нет, он больше не придет, не обнимет ее и маму, с ней случился первый припадок. Которые сейчас у нее происходят регулярно, – говорил батюшка. – Какие припадки?.. Ее как будто переключает. И она начинает говорить гадости, которые когда-то слышала в свой адрес от людей: «Дура! Родила уродку. Ума нема. Надо было предохраняться! Надо отдать калеку в детдом!». Часто – вообще пошлости, скабрезности, которые я даже повторять не хочу. Сплошным потоком, как радиоприемник. И ведь явно ей их говорили в отсутствие тети Ани. Невинная детская душа записала всю эту гадость. Наверное, не до конца понимая. Или вообще не понимая… И знаешь, что интересно. Многих людей, которые это говорили, уже нет в живых. А след от них остался – эти гадкие слова. И другого следа я не знаю. И другие, кто с ними соприкасался, – не знают. А ведь люди жили, к чему-то стремились, о чем-то мечтали. И оставили после себя такое. В Писании сказано: «Кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше на шею повесить мельничный жернов и бросить его в воду» (см.: Мф. 18: 6). И ты понимаешь, что это правда. Что люди оставили после себя? Какую светлую память? Никакую! Они оставили жестокие, грязные слова, которые записались в душе несчастного ребенка. И этот ребенок этими словами до сих пор свидетельствует об их гадком, падшем, злом состоянии души. Это страшно… А в сознательном состоянии Инна никогда ничего такого не говорит. Наоборот: «Я вам не мешаю? Я вам не мешаю?» Я рассказывал тебе… Она как-то пришла в себя на Пасху и была совершенно вменяемой до самой Троицы.

«Все будет не так, как мы себе расписали»

После смерти мужа женщина работала, где могла: и уборщицей, и секретарем в интернате для таких детей – в соседнем городе.

– Но недолго. Потому что не все сотрудники там были сердобольные. И она не могла смотреть, как эти взрослые обижают таких же детей, как и ее дочь. Тетя Аня всегда говорила, что не дай Бог ребенку попасть в такое место. Потому что защитить сам себя от злых людей он не может. И всегда переживала, чтобы с ней ничего не случилось и Инна там не оказалась… Хотя директора всегда вспоминала с благодарностью. Это был очень хороший человек. С любовью относился и к детям, и к персоналу, и к ней.

Потом они с дочкой как-то пытались дальше жить. Даже получалось. А однажды тетя Аня пришла в храм к отцу Евгению – в том своем аристократическом наряде. Прошло время, и они подружились.

А несколько лет назад она позвала его для серьезного разговора, так она сказала.

– Батюшка, я вот что хочу сделать… Инна тяжело болеет, я тоже. Но я надеюсь, что Бог даст мне возможность ее похоронить. Тогда я останусь совсем одна, родных у меня нет. У вас много детей. Постоянная забота – что есть, во что одеть, на что учить. Когда Инна умрет, я хочу оставить завещание. Пусть эта квартира послужит вам. Единственное, я переживаю, вдруг что-то случится со мной. И кому тогда будет нужен мой ребенок. Но я думаю, что все же Бог управит, и я ее похороню.

– Теть Ань, – ответил отец Евгений. – Я, конечно, ничего не могу обещать, потому что в жизни всякое может быть. Но если с вами что-то случится, то мы постараемся Инну не оставить. С завещанием или без – неважно.

Если с вами что-то случится, то мы постараемся Инну не оставить. С завещанием или без – неважно

– Квартира – это, конечно, здорово, – говорил он уже мне. – Да и намерения у тети Ани были серьезные. Но, как священник, я сталкивался с разными ситуациями. И знал, что в таких случаях не нужно сильно раскатывать губу. Никак не нужно раскатывать. Все будет не так, как мы себе расписали. Так потом и получилось. Война, не до завещаний было. А если бы и было, юристов не было и до сих пор нет. Да и тетя Аня умерла раньше Инны. Но помнишь, как говорил святитель Иоанн Златоуст? Бог дела человеческие приемлет и намерения человеческие целует. И, наверное, вот это ее намерение нам помочь Господь тоже поцеловал. Потому что у меня тогда в душе появилось такое… Что ситуация разрешится совершенно по-другому. Но человек этот всегда с большим сочувствием, большой любовью, участием, небезразличием к нам относился. И с моей стороны должен быть ответ на все ее многочисленные заботы. Такое внутренне чувство долга, что ли…

Ситуация была плачевная

Началась спецоперация… Российские войска вошли в ту область. Кто-то их ждал, кто-то нет. Но всем было страшно. Это и понятно.

Разное было. И продукты пропадали, и лекарства. Я рассказывала. И город обстреливали, и села соседние.

В один день, когда было особенно громко, я звонила батюшке каждые десять минут, друзьям. Слышала все в прямом эфире.

А потом прошел референдум, территории те присоединили. Появилась надежда, что все как-то устаканится. И той осенью отец Евгений с матушкой повезли одну из дочерей на учебу на север России. Там у них какие-то дальние родственники.

Не было их дома больше двух недель. И связи с ними тоже не было. Когда вернулись, узнали, что буквально через день после их отъезда у тети Ани случился инсульт, и она попала в больницу.

– И я даже не знал, жива она еще или нет, – рассказывал батюшка. – Пошел к ее соседям – жива. Находится в неврологии. Инну увидел. Одета во всю теплую одежду, которая только была. Лежала на полу, все время кричала, стонала, ходила под себя. Ситуация на самом деле была плачевная. Потому что в квартирах было уже холодно, а топить их возможности не было. Город был без света, газа и воды. Люди еду готовили во дворах на кострах. Воду брали в прогулочном канале. У нее еще ноги отекли, стали как колодки. Ступня – как колбаса с торчащими пальчиками. Если бы не соседки, которые кормили ее, подмывали, как могли, вообще непонятно, что было бы. А они сами – бабушки уже. Еле ходят.

В больнице было не лучше. Врачи боялись работать при России и многие отсиживались дома. Потому что с украинской стороны шли постоянные угрозы: «Вернемся – всех порешим!». Кто-то из персонала, конечно, остался, но его критически не хватало.

– Когда я пришел, то увидел, что тетя Аня сползла с кровати, а подтянуть ее некому, – вспоминал отец Евгений. – Не у всякой женщины сил хватит. И памперс некому поменять. Были среди медсестер сердобольные, которые старались, но их на всех не хватало. А были такие, которые привыкли все делать за отдельную плату. Нервничали, раздражались, срывались на больных. Уже потом, когда тетя Аня была у нас дома и у нее случились осложнения, я ей говорил: «Давайте мы вас в больничку положим, починим, я уже здесь, никто вас не обидит»… Она: «Батюшка, несите меня сразу в канаву или на свалку выкиньте, но я ни в какую больницу не поеду!». Вот такое у нее было восприятие. Лучше умереть, чем снова туда попасть. Как будто там не больница, а гестапо. Хотя лечащий врач была нормальная.

«Ты – как дурак с гранатой»

– И знаешь, как на войне бывает? – говорил отец Евгений. – Есть общая стратегия, есть план, есть карты, есть какие-то далеко идущие прогнозы. Все красиво. А есть внезапный локальный бой. И ты взрываешь рядом с собой гранату и молишься, чтобы враг, который тебя окружил, погиб, а ты каким-то чудом выжил. И не до карт тебе. Так и здесь… Конечно, мы с матушкой давно еще обговаривали, что если что-то случится, нужно будет как-то помочь. Но это стратегическое. А по факту – СВО, которую никто не предполагал. В холодной квартире на полу валяется и орет Инна, в больнице – никому не нужный человек, который уже не встанет и которого прямо сейчас выписывают. И нужно принимать решение! Кроме тебя его никто не примет. Никакой генерал. И ты хватаешь «гранату» и орешь, как дурак: «Ааааа! Господи, помоги!» Понятно, что до этого ты впадаешь в определенную задумчивость (смеется). Тебя терзают смутные сомнения. Может, лучше «тактическая перегруппировка»? Но, с другой стороны, ты понимаешь, что, когда кругом война, каждый день может стать для тебя последним. И вспоминаешь слова Спасителя: «В чем застану, в том и сужу». Прилетит снаряд, а ты – вхолостую. Ты – вообще ничего. Стоишь такой перед Богом, а Он говорит: «Ну что, не ожидал, что твоя жизнь вот так закончится? Хотел пожить получше? Покомфортнее? Когда рядом с тобой был человек, которому нужно было руку помощи протянуть. А ты не протянул! Мимо прошел!». Да и не смогли бы пройти. Хотя и не без внутренних шатаний. Тетя Аня всегда меня жалела, всегда была ко мне очень доброй. От милости, от любви взаимная любовь и рождается… И жизнь ее тяжелая, которая меня поразила, и которая не убила в ней любви и веры, благодарности Богу и людям.

Нужно принимать решение! Кроме тебя его никто не примет. И ты хватаешь «гранату» и орешь, как дурак: «Ааааа! Господи, помоги!»

Батюшка уговорил заведующую отделением три-четыре дня подождать с выпиской. Потому что нужно было все подготовить – комнату, мебель. И бабушек-соседок тех попросил пока за Инной присмотреть.

– Витек (ты его знаешь) привез теплый пол. Инна часто сползает, ложится. Чтобы не было дополнительных проблем со здоровьем. Я нашел шкаф. А еще знаешь – милость Божия какая… Сразу после моего приезда я похоронил тут у нас бабушку. И женщина, которая за ней ухаживала, сказала: «Батюшка, у меня остались специальная кровать для лежачих, антипролежневый матрас, стульчик для туалета и инвалидная коляска. Давайте я это все вам отдам, а вы уже найдете, кому они нужны». А это было нужно мне! Вот как Господь близко. Одним днем все решилось – приехал, узнал про тетю Аню, тут же похоронил бабушку и все это получил.

«Человеку делают клизму, а ему надо дать умереть»

Когда отец Евгений с матушкой забирали тетю Аню домой, она совершенно не чувствовала ног. Еще в больнице начались серьезные проблемы с почками, она ходила кровью. Гемоглобин – 60, сердце – хуже некуда.

– Мы приглашали домой врача, брали анализы. Искали специальные лекарства, – рассказывал батюшка. – Подлатали почки, сердце, кровь… Нашли реабилитолога, и тетя Аня начала шевелить пальцами на ноге. Я даже подумал, что смогу ее поднять. А потом было необъяснимое.

Как только происходили какие-то подвижки, тут же – большой откат назад. То начинала болеть пятка – так сильно, что не дотронешься. То кружилась голова. То какие-то пятна по телу появлялись. Не пролежни, а именно пятна – как двухкопеечные монеты.

– Матушка мазала ее всякими мазями, выводила на полную чистоту, а за одну ночь тетя Аня могла вся покрыться. Это все печет, жжет. Больно на человека смотреть. Жена очень расстраивалась. Она делает все, что может, а проблема не уходит. Ну и другое всякое. В туалет тетя Аня не могла сходить. Это тоже тяжело… Слабительное давали… Запах. Я еще такой брезгливый, что может и до рвоты дойти. А запах этот даже в волосы въедается. Ты выходишь из дома, едешь в магазин, например. И чувствуешь у себя в волосах этот запах. И другие чувствуют.

Иногда отцу Евгению казалось, что, забрав Инну одновременно с тетей Аней, они совершили ошибку. Возможно, стоило положить дочь на какое-то время в больницу и заняться еще плотнее матерью. Потому что разрываться было сложно.

– Рациональное шептало, что нужно сначала максимально выходить тетю Аню, чтобы она сама могла хотя бы сидеть в инвалидном кресле. И тогда уже забрать Инну. Но, с другой стороны, я, как священник, знаю, что когда ты пытаешься сделать что-то рациональное, то можешь столкнуться с тем, что все будет не так, как ты рассчитываешь. Знаешь, как бывает. Человеку делают клизму, а ему надо дать спокойно умереть. И у меня были метания: «А вдруг мы так сделаем, а тетя Аня умрет? И умрет с внутренним переживанием, с которым она всю жизнь и жила. Чтобы ее ребенок не попал в какой-нибудь интернат». И это не дало возможности поступить рационально. Пусть Инна будет рядом. Пусть тетя Аня видит, что с ней все нормально.

«Ты можешь только смириться»

– На самом деле было очень трудно, – признавался отец Евгений. – Постоянное напряжение.

Прямо перед началом спецоперации у мамы отца Евгения обнаружили раковую опухоль.

– А вдруг она сляжет? – переживал он. – А тут у меня уже лежат двое…

У матушки у самой серьезные проблемы со здоровьем, и ей давно уже нужно к врачу. Но ближайшие по ее профилю сейчас – больше, чем за сто километров, а лучше – в Крыму.

– Вдруг что и нужно будет везти? А как я повезу, если тут лежат?.. Вдруг я сам заболею, дети? И что?!..

Матушка не то что к врачу, она даже в храм эти два года не ходила. Не могла, нельзя было оставить. Единственный раз, когда она выходила куда-то из дома, – это когда они ездили к дочке на свадьбу. Тогда с их больными сидел один батюшкин прихожанин. Я его знаю.

Сейчас эта дочка беременна…

– Не успеешь оглянуться – уже рожать. Нужно будет помогать. А как я буду помогать, если я привязан? Я даже младшей не могу помочь нормально уроки сделать. И постоянно крутится в голове: «А вдруг что? Вдруг что? Вдруг… вдруг…» И просто на минуту где-то задержаться ты не можешь. После службы – домой. После похорон – домой.

На отца Евгения стали обижаться бабушки, которых он раньше много навещал. А теперь забежит и тут же убежит.

– А что вы так быстро? А поговорить?

Я знаю этих бабушек, и они мне тоже звонили – жаловались на него.

Ты не можешь диктовать условия. Ты можешь только смириться и принять. В этом есть что-то особенное

– А я не могу говорить. Мне надо бежать. Потому что, если я на двадцать минут задержусь, за эти двадцать минут у жены может поехать крыша, она может просто сломаться. И это понимание тебя постоянно держит во внимании. Чтобы ничего лишнего не сказать. Не посмотреть не так, даже не подумать не так, не опоздать. Не нагрузить лишний раз. Сам на себя смотришь, как через микроскоп. И ты постоянно несвободен. И внешне, и внутренне. И если все время думать об этой несвободе, можно сойти с ума. И молишься, чтобы Господь помог, выправил, укрепил. В этом и вера. Ты ничего не знаешь, никто тебя не утешает: «Потерпи до девятого мая. Или до тридцатого сентября. Дальше будет легче». Но ты веришь, что Господь не попустит, чтобы все сломались. Это сложно. Потому что ты не можешь диктовать условия. Ты можешь только смириться и принять. В этом есть что-то особенное. Какое-то действие внутри тебя, которое не объяснить словами. Такое пограничное чувство, что идешь по самому краешку, но ты пройдешь.

«И то нельзя бросить, и это страшно потерять»

Отец Евгений говорил, что в такие моменты как никогда понимаешь, что семья – это великое таинство. Муж и жена – это Христос и Церковь. А с детьми – это уже Троица.

– И любовь к жене сильнее ощущается. Когда ради тебя она тянет такое. Нельзя сказать, что все это происходит совсем безропотно и совсем без проблем. Хотя так, чтобы рыдать и сильно жаловаться, – не было такого. Может, и плачет тихонько, но я не видел. Но она тянет. Мужу легче, особенно если ты – священник. Перед твоими глазами проходит много духовных событий, из которых ты делаешь какие-то выводы, много чудес, которыми ты укрепляешься. А жена священника всегда дома, с детьми. Рожает, стирает, убирает, кормит. Для нее и так изо дня в день все одно и то же. А тут еще и такая нагрузка. И полное ограничение в пространстве, в передвижении, в общении. Она не видит те события, которые видит муж.

А у священника не всегда есть силы поделиться. Его хватает на всех, а матушке мало что остается. Но стараешься хотя бы нежность какую-то проявить, теплоту, делами поддержать. Особенно сейчас. А вот так сесть и поговорить – это очень редкие моменты. Но они и очень хорошие. Потому что матушка говорит: «Я – глупая, я ничего не знаю, ничего не вижу. А ты мало что рассказываешь». И вроде мы живем одну жизнь. Но для меня в этой жизни больше духовных событий и утешения. А она подвиг несет больше, а компенсации видимой меньше. В этом и любовь. Что мужу нужно довериться Богу, а жене – мужу. А через него – Богу. И хотя матушка этого может не понимать и не чувствовать, но без нее я не выстою и ничего не смогу. Совершенно ничего! И душа у тебя рвется. И то нельзя бросить, и это страшно потерять. И больных нельзя оставить, и половина твоя на пределе сил – физических и духовных. И по-новому уже чувствуешь, что значит, когда Отец отдает самое дорогое – Своего Единородного Сына, чтобы спасти людей. А по-другому нельзя было. И понимаешь, что бывают такие ситуации, когда ты вынужден оставить в залог самое дорогое, что у тебя есть, – любимую жену. Потому что больше никто с этим не справится. А другого и нет. Получается, что это именно твое. Именно тебе нужно это пройти. Потому что, если нужно было по-другому, было бы по-другому.

«У людей в аду будут такие лица»

Хорошо поняли они с матушкой и смысл слов: «Враги человеку – домашние его». «Враги» – самые близкие: прихожане, друзья, родственники.

Ты хочешь, чтобы тебя поддержали, а слышишь: «Зачем вам это надо? Отдайте в больницу!»

– Ты хочешь, чтобы тебя поддержали, ты же тоже человек – слабый, немощный. А слышишь: «Зачем вам это надо? Надо от этого избавляться! Отдайте в больницу!» А как ты им расскажешь, что каждый день видишь человека, у которого при упоминании больницы одна мысль: «Везите меня сразу на свалку». Это не значит, что они относятся к тебе как к врагу. Или ты – к ним. Вы любите друг друга. И по-человечески их можно понять. Они за нас волнуются. Но ведут они себя как… враги. Не враги, которые забирают у тебя имущество, жизнь. А которые пытаются тебя духовно ограничивать. Такое ощущение, что лукавый на них воздействует и просто тебя добивает. Ты не обижаешься, нет. Но начинаешь и за них переживать. Чтобы душа их не погибла. А люди еще и меняются в лице. Не все, что думают, решаются тебе высказать, но лицо становится темное. Мне кажется, что в аду будут такие лица.

Батюшка рассказывал, как однажды он вез памперсы для своих лежачих. И на блокпосте его остановил военный – чеченец.

– Что там?

– Памперсы.

– Дэти?

– Взрослые.

– Мать?

– Да нет. Пришлось взять…

И отец Евгений вкратце поделился с ним своей историей.

– Мужчина! – протянул тот ему руку.

– И это очень укрепляет, особенно когда свои не понимают, – говорил мне батюшка. – А другие – как Симон, который взял Крест Христов. Старенькие соседки тети Ани, например.

Отец Евгений и себя временами ощущал тем Симоном.

– Не в смысле, что я – молодец и большой помощник. Потому что какая это помощь, если ты орудие казни доносишь до места казни? Но так и выходит. Ты не можешь избавить человека от пути, который ему указал Господь, не можешь продлить ему жизнь, исцелить его от ран. Ты просто немножечко помогаешь ему нести боль. Боль! Крест! Понимаешь? Но не спасаешь от них. Именно так ты себя и ощущаешь. Ты для Бога по сути ничего сделать не можешь. Твое служение Христу какое-то ущербное. Орудие казни донести до места казни… Но это осознание очень полезно. Оно усмиряет. Чтобы ты не думал, что ты какой-то чрезвычайно необыкновенный человек, который в жизни сделал что-то неповторимое. Ты смерть Христову приблизил своим несением. Но и это Господь с благодарностью принимает.

«Я – грешник, а Бог во мне не разочаровался!»

– Ты все это думаешь, думаешь и вдруг понимаешь, что у тебя дома и правда Христос, – говорил батюшка. – И это не ты милость оказываешь, а Он – тебе. Ты же все про себя знаешь. Насколько ты мерзкий, пустой, грешный. Нет греха, от которого ты мог бы удержаться, не удерживай тебя Господь. А Он взял и поставил тебя, дурака, рядом с Собой. Чтобы ты сделал то, что Он может сделать и без тебя. Потому что Он – Всемогущий. А Он берет тебя в помощники. И дает тебе, плохому косорукому работнику, ответственную работу. И ты – то как тот Симон, то как Иуда. А в другие моменты – как Петр. Как Фома… Как все люди, с которыми Господу нашему довелось встретиться. И в Великий пост особенно чувствуешь, что все те события вокруг Христа правда были. Потому что это очень созвучно всему, что с тобой происходит. Все очень трудно! Но потом обязательно будет Воскресение! И Господь дает тебе шанс воскреснуть вместе с Ним. Это огромная милость!

Всё очень трудно! Но потом обязательно будет Воскресение! И Господь дает тебе шанс воскреснуть вместе с Ним

Батюшка говорил, что если каждый из нас посмотрит на свою жизнь в моменты разочарований в себе, когда мы обращались к Богу и молили Его о прощении, то увидит, что Господь тут же давал возможность сделать что-то хорошее. Хотя бы мелочь – подвезти человека до дома.

– И ты понимаешь, что твоя молитва услышана. Ты просил милости – и Господь тебе это дал. Возможность послужить. И приходит радость: «Я такой грешник, а Бог во мне не разочаровался, не бросил!»

…Отец Евгений ненадолго замолчал, а потом вдруг начал рассказывать о своем отце.

– У меня с детства очень отпечатались в душе три истории. Первая. Я был подростком. Мы куда-то ехали с родителями и увидели, как на железнодорожном вокзале обокрали старушку. Она сидела и плакала – не на что было даже билет купить. Отец тогда отдал ей большую часть того, что у нас было. Шли девяностые, у нас у самих денег не было. Меня это потрясло тогда до слез. Вторая. Мы жили у бабушки на краю села. Длинное такое село, а через него проходила трасса. В самом его начале кто-то высадил женщину, которая, пройдя все расстояние, километров пять, оказалась у нашего забора. Потом уже родители рассказали, что это распустили психоневрологический диспансер, и она сама добиралась домой, толком не зная как и с ощущением, что ее никто там не ждет. Папа с мамой приютили ее, и она жила у нас какое-то время. А это был маленький совсем домик. Глинобитная соломенная хата. Я запомнил, как женщина та сказала, что прошла через все село, и ей даже кружку воды никто не подал. Пожила, пришла в себя, ей собрали в дорогу. А еще я однажды видел, как отец отдал свою обувь мужчине, который все потерял. Я смотрел, и сердце щемило. При всех его проблемах с алкоголем, Господь не разочаровался в моем отце! И раз за разом давал ему шанс.

«Деточки, как мне освободить вас?»

Тетя Аня умерла в Светлый вторник. Пока была в сознании, все говорила:

– Деточки, как бы мне освободить вас? Я молюсь Богу, чтобы Он нас забрал, а Он не забирает.

– Теть Ань. Сколько нужно вашей душе, нам, столько Господь и будет держать, – отвечал ей батюшка.

Ухудшение началось резко. На Вербное воскресенье она пообедала, ее вырвало, и больше она есть не смогла. Просила только яблочный сок и воду.

– Она перестала принимать таблетки, сказав: «Всё!». Я причастил ее, и она повторяла: «Батюшка, я больше не могу». – «Тетя Аня, надо дотянуть до Пасхи!» – «Не смогу. Сил нет». У нее правда не было сил. В понедельник я помогал жене ее переворачивать, во вторник силы вроде бы появились. Матушка поменяла белье. Она попила чай и заснула. А до этого сутки Инна кричала, и тетя Аня не спала. Мы все не спали.

Наступило утро. Пришло время просыпаться для процедур. А она спит.

– Давай не будем будить, пусть отдохнет, – сказала матушка.

– Я вернулся со службы – спит.

Думали, не дотянет до Пасхи, но Господь ввел ее в такое состояние, в котором она мирно спала. Не мучилась

Позвали, тронули – никак не реагирует. И левая сторона на щеке повисла. Вызвали скорую, те посмотрели: «В больницу будете отправлять?» – «Есть смысл?» – «Нет смысла. Третий инсульт». Это у нее правда третий. Самый первый был в пятнадцатом году. Но тогда она быстро выкарабкалась. Это был четверг, потом пятница, в субботу сошел Благодатный огонь. Бог даже дал мне возможность послужить ночью на Пасху. И в понедельник я отслужил. Дочка беременная с мужем в гости приехали. Тетя Аня дала нам пообщаться… А во вторник рано утром я зашел, она была еще теплая, но уже не дышала. Вызвал полицию, скорую, констатировали смерть. Думали, не дотянет до Пасхи, но Господь ввел ее в такое состояние, в котором она мирно спала. Не мучилась. Тоже милость… А еще знаешь, какая милость? На следующий день после похорон дочка попала в больницу. И у нас появилась возможность к ней ездить. Инну одну проще оставить на знакомых. А ведь раньше это было исключено. И тоже ложилось на тебя грузом мыслей. Я рассказывал: «А вдруг? И что ты будешь делать?..» Но Господь все управил.

«Бог никого не просил. Сам пришел на распятие»

– И помнишь те слова нашего старенького духовника? – спросил отец Евгений. – Что нам обязательно нужно взять домой Дары. Что нужно будет причащать домашних. Так и получилось. Домашними моими стали тетя Аня с Инной. И матушка, которая не выходила. А еще я, знаешь, что понял? Есть Тело и Кровь Христовы, а есть ближний, в котором тоже – Христос. И этот ближний тоже – Дар.

Не просто, чтобы Дары у тебя были, которые в войну освящены, а чтобы твоя душа и твой дом были освящены принятием человека, которому некуда деться. И в твоем доме, несмотря на все трудности и сложности, будет мир. И дом твой будет Богом сохранен. В нем – Он Сам, Который сказал: «Кто принимает одного из малых сих, принимает Меня». Когда мы с матушкой были на грани отчаяния и я ей это говорил, это очень укрепляло, держало. Батюшка этого не мог знать, но получилось так, как он сказал.

Отец Евгений говорит, что до сих пор каждый день они с матушкой думают, говорят (когда есть минутка) и открывают для себя что-то новое в этом тяжелейшем и одновременно бесценном опыте. В котором они прошли по краю, но прошли.

– Потом уже понимаешь… А как Бог? Бог-то пришел нас спасти. Никого не попросил, чтобы кто-то это сделал за Него. Никому не перепоручил. А мог. А сам пришел на распятие. И человеку тоже надо в чем-то ради Бога, получается, распяться. А не искать кого-то. Сделать самому… Да и не найдешь никого, если это твое. Господь говорил апостолам: «Не вы меня избрали, а Я вас избрал» (Ин. 15: 16). Я не искал себе всего этого. Я не напрашивался. Он мне дал. А когда сам не напрашиваешься, то есть такое: «Господи! Ты меня позвал, Ты мне и помоги!» И Он помог! Теперь бы только над Инной опеку оформить. Юристов же нет…

Большие чудеса

Отец Евгений закончил свой рассказ. А я все думала… Ведь отсюда, из Москвы, не зная всех подробностей, я тоже была свидетельницей того, как бережно и нежно вел их Господь по краю. Держа их руки руками других, совсем не знакомых им людей. Как творил этими чужими руками Свои большие чудеса.

…Эти памперсы… Сейчас чуть наладилось, а когда у них только появились тетя Аня с Инной, их было днем с огнем не сыскать. И стоили они заоблачных денег. У нас тогда был проездом человек из тех мест. Два дня всего. Я попросила своих друзей и подписчиков помочь. За эти два дня мы собрали на памперсы больше двухсот тысяч. Передали…

…Прошлым летом, когда у батюшки был день рождения, мы с мужем перевели своим знакомым в Крым для него в подарок деньги. А потом я вдруг подумала:

– А, может, попробовать собрать? Так и напишу: «У батюшки день рождения!». Кто захочет – тоже поздравит.

На ночь мне на карту для незнакомого никому священника накидали сто тысяч. Я перевела, а потом позвонила. Отец Евгений был и благодарен, и взволнован. Потому что знает, что, если Господь дал, значит, это НУЖНО.

Тогда взорвали плотину, и из Каховки ушла вода. А батюшкин дом – на берегу. Обмелели скважины, ни попить, ни лежачих помыть.

– Вот на что Господь дал эти деньги, – позвонил он мне. – Трубы делаем…

Когда я это рассказала подписчикам, они еще сто тысяч накидали.

…Умерла тетя Аня. Я еще этого не знала, но у меня появилось такое чувство, что нужно будет отцу Евгению помогать.

Господь руками людей помогает тем, кого Он избрал, чтобы они тоже распялись ради других. Хотя бы немножко. Это чудо

Я собиралась позвонить. Но заскулил щенок, попросился на улицу. А когда я вернулась, то увидела сообщение от батюшки – о смерти тети Ани. Он ничего не просил, только молитв. Но мои подписчики за день собрали на похороны, даже больше. И это не просто деньги. Это Господь, Который руками людей помогает тем, кого Он избрал, чтобы они тоже распялись ради других. Хотя бы немножко. Это чудо.

…Я закончила писать. И тут опять позвонил отец Евгений:

– А знаешь, на Страшном Суде мне стыдно будет посмотреть тете Ане в глаза. Потому что у меня такое чувство, что я не доделал, не додал, не долюбил. Богу будет стыдно в глаза смотреть. Матушке. На милость Его одна надежда.

Тут я только руками развела. И пошла думать о себе. А больше – скорбеть.