Актриса Ольга Гомон-Пронина: «В ‟Крокус-сити” я лежала между кресел и говорила: ‟Боженька, благодарю Тебя за все, даже за эту минуту”»

Актриса и театральный педагог Ольга Гомон-Пронина 22 марта оказалась в «Крокус-сити холле». Когда началась стрельба, она благодарила Бога даже за эту минуту, но все-таки просила Его и о том, чтобы ей еще немного пожить: ведь столько интересного еще не сделано. Но говорили мы с ней, скорее, не столько о теракте, сколько о том, как вера помогает жить и выживать даже в критических ситуациях. И как ее, веру, привить детям.

– Ольга, вы верующий, православный человек?

– Да, я верующий человек. Когда меня спрашивают: «А почему вы веруете?» – для меня даже нет никаких вариантов. Для меня вообще не стоит вопрос о том, есть ли Бог, есть ли что-то, что нам неведомо, и куда уходит душа.

– Вы были в «Крокус-сити холле» во время теракта. Помогли ли как-то пережить эту ситуацию ваша вера и актерская профессия?

– Наверное, я могу рассказать немного. Как раз актерская профессия мне тогда немножко, может быть, даже и помешала. Мы были там с мужем. Сын, зная, что я люблю оркестр, а супруг любит группу «Пикник», подарил нам билеты на концерт.

А это была первая неделя Великого поста, и батюшка, зная, что у меня репетиции и спектакли, говорил мне: «Оля, постарайтесь себя меньше нагружать и почаще приходить к нам на службу». Он словно что-то чувствовал, но у меня это почему-то выскочило из головы: сын подарил нам билеты и ждал наших впечатлений от этого концерта.

Когда уже прозвенел третий звонок, и голос диктора предложил занять свои места, вдруг раздалась стрельба. Все понимают, что это автоматные очереди, они слышны из фойе. У меня, как у режиссера, сразу возникла мысль, что это какой-то перформанс. И я говорю: «Какой-то жуткий перформанс, для нашего времени это не очень хорошая шутка». Включаю телефон и думаю: интересно, надо снять, как люди выйдут из этого перформанса, для чего они его делают. Должна же быть какая-то задача?..

И вдруг прямо у меня на глазах начинают убивать людей, раздаются беспорядочные автоматные очереди. И я понимаю: нет, это не перформанс.

Вдруг прямо у меня на глазах начинают убивать людей, раздаются беспорядочные автоматные очереди. И я понимаю: нет, это не перформанс

Хорошо, что мой муж сориентировался: он понимает, как нужно себя вести в таких ситуациях. Потом я вспомнила «Норд-Ост», потому что у меня друг, большой режиссер и актер Олег Голуб, работал в этом мюзикле. Когда там все случилось, он был в заложниках и три дня сидел рядом с женщиной, которая была обмотана взрывчаткой.

Когда я лежала между кресел, а над нами стрелял автомат, я просто сказала: «Боженька, благодарю Тебя за все! Благодарю даже за то, что есть эта минута, и если Ты считаешь, что мне нужно уйти сейчас, – и за это благодарю. Но все-таки еще столько интересного впереди...». И Боженька, наверное, решил: «Ну, что же, в самом деле, у нее еще столько интересного – пусть поживет».

Как раз в это время мой муж сказал: «Всё, ребята, встаем и бежим». Он поднял людей с нескольких рядов, вывел в дверь, а там уже работники «Крокуса» провели нас запасным путем, потому что фойе было перекрыто.

– Вам, актрисе, наверняка приходилось умирать за своих героинь. Этот сценический опыт как-то помог вам пережить происходившее или, наоборот, помешал?

– Да, наверное, помог. Привычка, когда ты играешь роль или ставишь спектакль, и что это конечно – да, возможно, это сработало как защитная реакция. Постоянно была какая-то мысль, будто сейчас скажут: «Все, стопимся, снято» – как в кино, когда заканчиваются съемки эпизода, – либо что это спектакль, чья-то режиссерская работа.

Постоянно была какая-то мысль, будто сейчас скажут: «Все, стопимся, снято» – как в кино, когда заканчиваются съемки эпизода

Наверное, это подсознательное ощущение защищало, потому что паники не было вообще. Да, был страх, но мозг все-таки работал. Наверное, эта актерская реакция и мысль, что это конечно, и помогли.

– Христос не раз говорил: «Вера твоя спасла тебя». Можно ли сказать, что в «Крокус-сити» вера спасла вас?

– Конечно. Да. Мы же не знаем, что такое спасение. Я Боженьку попросила: «Боженька, как надо, так и сделай». Да, для меня, для моей жизни на земле, конечно, я спаслась. Но я же не знаю, что мне предначертано. Конечно, именно вера меня и уберегла. Я и молилась, и говорила: «Боженька, у меня же еще столько всего интересного», – и Боженька сохранил меня, чтобы я еще что-то могла сделать.

– Какая же должна быть вера в Бога, чтобы, когда над тобой свистят пули, сказать: Боженька, благодарю Тебя»!

– Вера – одна. Она не может быть «какой» или «никакой». Она просто есть, и все – о какой-то степени здесь даже невозможно размышлять. Ты либо веришь, либо не веришь – мне кажется, тут нет никаких нюансов.

У меня есть любимый псалом, 138-й, где есть такие слова: «Еще нет слова на языке моем, – Ты, Господи, уже знаешь его совершенно» (Пс. 138, 4). Я уповаю на Бога, но и сама что-то делаю, конечно. Это не как в рассказе Чехова «Случай с классиком», когда подросток, готовясь к экзамену, молился-молился с утра до ночи, а урок не учил, и получил двойку. Его все ругают, а он никак не поймет, почему двойку-то получил? Он же молился! (смеется). Нет, конечно, так это не работает.

– Раньше у актеров были не очень простые отношения с Церковью, их считали чуть ли не людьми без души. Как вам удалось обрести веру и войти в Церковь?

– Такой трудный вопрос. Ой, я не знаю. Мне это было несложно: оно есть – и есть. Оно пришло – или я пришла. Или оно, наверное, всегда было.

Конечно, смешно говорить про то, когда человек был маленьким. Но я почему-то вспомнила свои ощущения, когда была совсем малышкой – 2–3–4 года. Мне сейчас уже много лет, а я до сих пор физически помню это чувство, как будто я здесь в гостях. Мне мама рассказывает: «Оля, ты была таким серьезным ребенком, и, пока не пошла в театральную студию, даже не улыбалась. Всегда смотрела на людей, и всем казалось, словно какой-то старичок глядит» (смеется).

Но сейчас у меня этого ощущения уже нет: все свое, родное. Наверное, у меня чувство, что это дар, который нам Боженька дал, – побыть здесь. А уж как мы им распорядимся, зависит от нас.

– Своих учеников, детей вы стараетесь учить не только актерскому мастерству, но и внутренней вере в Бога?

– Нет, я стараюсь быть корректной. Мне кажется, любое назидание, наоборот, отталкивает. Не то чтобы я стараюсь избегать разговоров на такую тему, но сама не завожу их. Все равно ребенок должен сам задать вопрос. Иногда мы с учениками разбираем на занятиях какую-то тему. Например, ставили с ребятами в Москве «Звездного мальчика» Оскара Уайльда, и, конечно же, много говорили о борьбе тьмы со светом, что такое провокации дьявола, зачем он это делает. То есть в рамках того, что мы разбираем, безусловно, всегда обсуждаем такие вещи.

Или я, например, вожу своих учеников на гастроли. Там мы, как и любые туристы, идем в какой-нибудь красивый храм – посмотреть. В Ростове у меня есть подруга, игуменья монастыря. Она узнала, что мы приехали с ребятами на гастроли, и сказала: «Олечка, приходите ко мне с детьми». Мы пришли, нас приняли, подарков детям надарили. Потом нас пригласили в другой монастырь сыграть спектакль, там потрапезничали. Это не значит, что все дети православные. Среди них есть и мусульмане, и христиане других конфессий. Дети это воспринимают так: есть люди, они их приняли, они их любят.

Однако назидания в этом, конечно, нет. Ребенок сам вправе прийти к вере своим путем, задавая вопросы, сомневаясь, исследуя. Очень важно, чтобы он сам к этому пришел.