Как умер отец Иларион Феля

Cвященномученик Иларион Феля

Это было году в 1960–1961-м в одиночных камерах Аюда. Однажды по всем тюремным застенкам посредством азбуки Морзе, отстукиваемой по стенам и батареям, пронеслась весть: «Умер отец Иларион Феля». Ну кто в Аюде не знал отца Илариона? Мы все по цепочке рассказывали друг дружке, что он был профессором Арадской православной богословской академии, а для меня он и вовсе был преподавателем и что важнее всего – наставником. Мы все, жители Бихора и Арада, Сибиу и Бухареста, а особенно Румынская академия, премировавшая его книги, знали его. Он был прекрасным проповедником, выступал и в соборном храме Арада, и куда только ни позовет Церковь. Мы, верующие и студенты, стоявшие в соборном храме, готовы были пересказать только что услышанную от него проповедь.

Однажды по всем тюремным застенкам посредством азбуки Морзе пронеслась весть: «Умер отец Иларион Феля»

Его кафедра в Богословской академии превращалась в амвон; его красивый баритональный голос покорял всех. 20 ручек старательно записывали в тетрадке всю его лекцию. У него была величественная внешность: лицо, обрамленное бородой, напоминало благородный образ, вычеканенный на монете, он был великодушен и общителен, и все его любили.

Он был моцем^[1] по происхождению, родом из долины Кришулуй-Алб, может, это и определило ту высокую участь, которая выпала на его долю. Его то и дело приглашали на разные мероприятия и торжества:

– Батюшка, спой нам песен Янку!

И он пел жалобно и протяжно, унося слушателей в мир Янку и Хори, в славные времена моцев…

Когда на воле кто-нибудь умирает, дорогие его сердцу люди приходят и провожают его в последний путь по полному христианскому обычаю. А отца Илариона провожали – в душе – мы, его братья по идеалам и страданиям. Он еще не был старым и умер потому, что ему не оказали медицинской помощи; так было заведено в коммунистических тюрьмах.

Мы, заключенные, следили за состоянием больного, пока он навеки не сомкнул глаз. Узнав о его преселении к Богу, мы два вечера бдели на молитве, пока его не повезли к яме у Трех тополей, где находилось кладбище политических заключенных. На второй вечер сидевшие в камерах внизу, у морга, забили тревогу:

– Сейчас отца Илариона везут в яму!

И действительно, было слышно, как едет повозка. Брашовские дрожки, запряженные одной лошадью, с двумя конвоирами на козлах, везли гроб. До главных ворот надо было пройти через трое меньших ворот, и в ночной тишине было слышно, как поскрипывает повозка.

Тюрьма Аюд

Все 5 тысяч политзаключенных Аюда, вдохновляемые 400 православными священниками, молились: «Со святыми упокой…»

А мы лежали под одеялами, уже было 10 часов, время отбоя, и шевелиться было нельзя. И тут началось отпевание. Все пять тысяч политзаключенных Аюда, вдохновляемые четырьмястами православными священниками, молились по чинопоследованию: «Со святыми упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Илариона священника, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная». Это твердили все, даже если в камере не было священника, а если был, тогда совершалось более пространное последование, также под одеялом.

Сидевшие внизу докладывали нам, что сейчас подъехали к главным воротам, где происходила самая жуткая сцена: приходил дежурный офицер с заостренным железным прутом и вонзал его в сердце усопшего, чтобы «власти убедились в смерти покойника». Какая страшная и мрачная сцена, достойная средних веков, а разыгрывалась она в наши дни, в эпоху коммунизма.

Похоронная повозка подъезжала к Трем тополям, в изголовье втыкали деревянный кол, к нему прибивали жестянку с номером заключенного. И по коммунистическим законам это было всё, что оставалось от человека.

Когда после слова «аминь» отпевание закончилось, по стенам и батарее вновь застучала морзянка: «Царство ему Небесное, вечная память!».