Храмовое зодчество и православный культурный код

При Московском архитектурном институте уже несколько лет действует своеобразная творческая мастерская, основной из задач которой является проектирование и строительство храмов. Она называется «Центр классической и традиционной архитектуры». На счету трудящихся при нем специалистов уже целый ряд серьезных архитектурных проектов в России и за рубежом.

Мы встретились и побеседовали о проблемах современного храмового зодчества и работе Центра с его директором Алексеем Капустиным.

– Алексей, расскажите, как возник ваш Центр? Какие цели вы ставите перед собой?

– Наша архитектурная мастерская называется «Центр классической традиционной архитектуры», и архитекторами у нас работают выпускники МАрхИ. Кафедра храмового зодчества создана по благословению Святейшего Патриарха Кирилла и, в принципе, является единственной в мире кафедрой, где профильно готовят специалистов для проектирования и строительства храмов. Я сам преподаю на этой кафедре.  

При институте возникла идея организовать такую архитектурную мастерскую, в которой архитекторами, которые проектируют православные храмы, работали бы выпускники этой кафедры. В качестве архитекторов мы берем именно подготовленных магистров архитектуры, специализирующихся на храмовом зодчестве.

– То есть появление этого центра – это попытка сформировать из выпускников вашей кафедры рабочую команду, чтобы люди, получив образование, нашли себя в этом проекте?

– Именно так. Собственно, мы сами с другими коллегами принадлежим к первому выпуску нашей кафедры. И основные руководящие должности в центре занимают как раз люди из первого и второго выпусков, которые уже довольно долго проработали и хорошо знают специфику проектирования. Они курируют таких выпускников кафедры.

– То есть сам по себе Центр достаточно молодой не только потому, что он новый, но и по возрасту сотрудников? В нем действительно работают люди, с одной стороны, уже опытные и хорошо образованные, но в тоже время сравнительно молодые и полные сил?

– Да, конечно, и при всем при этом мы работаем под научным руководством и иногда берем консультации у профессоров Московского архитектурного института, причем с разных кафедр: инженерии и прочих, связанных со смежными профессиями, но именно в области храмового зодчества.

Реализация благоустройства р. Вичкинза(ы) в с. Дивеево с памятником Серафиму Саровскому и часовней     

– Что сейчас самое сложное для молодого архитектора, который хочет заняться храмовым зодчеством? Может быть, в вашем архитектурном цеху существуют какие-то специфические проблемы?

– Наверное, сложности такие же, как и у обычных архитекторов. В любом случае, когда ты только начинаешь работать, то выполняешь техническую работу и не занимаешься тем, что ты делал в институте. Не бывает, чтобы ты пришел и начал сразу придумывать храмы. Сначала ты работаешь над проектами, которые до тебя уже были придуманы более опытными архитекторами и занимаешься их технической реализацией, создаешь проектную документацию и т.д. Ездишь на стройки, смотришь, как более квалифицированные архитекторы, инженеры общаются со строителями. В какой-то момент уже сам начинаешь ездить на стройку, но долгое время еще работаешь над чужими проектами. Так было всегда. Это традиционная практика для архитекторов, как, наверное, и для любой профессии: нужно лет 10 проработать именно с чужими проектами, придуманными более опытными специалистами, чтобы самим стать таковым.

– А ваш Центр разрабатывает свои проекты или также дорабатывает чьи-то уже существующие?

– Мы сами разрабатываем свои проекты и делаем к ним всю рабочую документацию. Получилось, что первые выпускники нашей кафедры сразу же этим занялись. В этом смысле нам повезло.

Проект русско-сербского храма в Баня Луке.     

Например, порядка восьми или десяти лет назад мы начали работать над храмом в честь Царственных страстотерпцев в городе Баня-Луке, столице Республики Сербской Боснии и Герцеговины. Это была моя магистерская работа, и она сразу получила реализацию, что является большой редкостью. Почти в это же время мы разработали концепцию Саровско-Дивеевского паломнического кластера, которую также утвердили. Там было много культовых сооружений: Саровские врата, монастырская стена, святые врата, часовни на набережной реки Вичкинзы, памятники (один из которых – преподобному Серафиму Саровскому), парк Победы в Великой Отечественной войне, благоустройство святого источника в честь иконы Божией Матери «Умиление» на реке Лубинке, а также купели.

Это очень большое количество объектов, составивших единое паломническое пространство. Мы создавали целые пешеходные набережные, соединяющие святые источники, и на этих набережных стояли поклонные кресты, киоты, памятники, часовни, – и всё это было большим пространственным ансамблем. По завершении процесса защиты проекта была разработана его конструктивная (строительная) часть, и впоследствии он был реализован. Данный проект является крупнейшим из реализованных нами проектов и завершен на 90%, что является редкостью. Обычно во время работы над проектом такого масштаба реализуется процентов 20–30 от задуманного, а мы уже стали свидетелями почти полного его завершения. То же самое с Арзамасом: его исторический центр полностью восстановлен.

Проект развития комплекса Дивеевского монастыря.     

Мы стали авторами этой концепции, а потом уже сами разрабатывали рабочую документацию. Это всё стало для нас серьезным опытом, который позволил нам со студенческой скамьи получить довольно высокую квалификацию, и мы смогли адаптироваться и работать уже с выпускниками фактически как наставники и вести за собой рабочие группы. Сейчас мы работаем на высоком уровне: наши проекты проходят государственные экспертизы, а это капитальное строительство очень больших объемов. Мы делаем в том числе государственные заказы; работали и на территории Псковской митрополии, благоустраивали ее и создавали довольно много объектов.

– Расскажите о ваших проектах на Балканах. Вы работали не только над храмом в честь Царской семьи в Баня-Луке, есть и другие объекты?

– В нашем Центре, помимо архитекторов с кафедры и довольно маститых инженеров абсолютно всех профилей, работает еще и художественная группа. У нас есть свои скульпторы и художники, которые создали росписи в храме в честь блаженной Матроны Московской в селе Ритешиче под г. Добой и в трапезной монастыря святого Александра Невского в Углевике.

Хотя к нашим услугам и нейросети, и цифровые технологии, в архитектуре мы не достигли того уровня, который был до революции

Получились очень хорошие росписи. Причем в данном случае мы также следовали дореволюционной традиции. Почему я делаю акцент на дореволюционной? До революции храмовое зодчество опиралось на всю тысячелетнюю историю развития русской архитектуры. Это были отточенные веками принципы и подходы, которые давали максимально выразительный художественный и технологический результат, достичь которого сейчас мы не можем. То есть наших профессиональных навыков и знаний в области храмового зодчества недостаточно, чтобы построить, например, Спас на Крови в Петербурге. У нас просто не получится сделать это как с художественной точки зрения, так и с технологической: там применены такие инженерные решения по вентиляции и кондиционированию, какие сегодня не используются. А некоторые конструкции в церквях рассчитаны настолько изящно и деликатно, что нынешние архитекторы и реставраторы не могут понять, как они были рассчитаны. Хотя к нашим услугам уже и нейросети, и цифровые технологии, но мы этого уровня не достигли. Не только с технологической, но и с художественной точки зрения.

Проект реконструкции и развития г. Арзамаса.     

В нашем Центре классической традиционной архитектуры мы занимаемся реанимацией той самой дореволюционной традиции и при этом интегрируем ее с современными цифровыми достижениями. Мы используем многомерные информационные технологии, в которых сегодня проектируются небоскребы и самые технологически сложные постройки. Мы погружаем объекты в виртуальную реальность, делаем макеты с помощью цифровой трехмерной печати. Но при этом, работая над художественными и ремесленными аспектами, ориентируемся на достижения дореволюционной эпохи, потому что эта сторона тогда была намного выше, чем сегодня.

Мы берем как некий каркас, как аксиому традиционное знание, а современные технологи – это некая надстройка. При росписи храмов мы соблюдали ту же самую методологию, что соблюдалась до революции. Все композиции в этом храме были созданы архитекторами, потому что композиция росписей – это продолжение архитектурной мысли. Храм строится из камня, а потом вся его архитектура подчеркивается росписями. И только после того, когда архитектор создал композицию, его эскизы передаются художникам. А они в свою очередь в совершенстве владеют всеми стилями росписи храмов и воплощают этот архитектурный замысел. Фасады тоже придумываются архитекторами, а потом уже каменщик делает свою работу, скульптор свою, но согласно определенному композиционному замыслу. Можно сказать, что это первый опыт в современной истории, когда реанимирована традиция соработничества архитектора и художника в плане росписи.

Также мы провели некий эксперимент: половина художников, которые работали над росписями, были иконописцами, а не художниками-монументалистами. Это было сознательное решение, чтобы посмотреть, как более кропотливый подход иконописца может отразиться на монументальной росписи, и получилась очень здорово. Мы это взяли во внимание и будем применять данный опыт в дальнейшем.

– Вы говорите о сочетании традиций с современными технологиями. А кого сейчас не хватает в вашем цеху? В чем в вашей сфере выражается кадровый голод?

– Нам действительно не хватает кадров. Ну, начнем с нашей профессии. В первую очередь, физически не хватает архитекторов, которые могли бы реализовывать проекты. Если говорить стратегически, то не хватает архитектурной школы, которая создавала бы необходимое количество архитекторов, которые могли бы по всей России строить храмы, достойные русской культуры. Даже несмотря на то, что в нашем Центре мы пытаемся сформировать это течение по изучению традиционных законов в архитектуре и их адаптации к современным технологиям, к практике. Но у нас работает 50 человек, этого недостаточно, чтобы охватить тот строительный масштаб в области храмового зодчества, который сейчас демонстрирует наша страна. То есть нужны 1000 архитекторов, которые бы проектировали храмы. Ведь надо не только придумать храм, но и разработать всю его рабочую документацию таким образом, чтобы он не потерял своих художественных достоинств. Для этого тоже нужно иметь образование, именно художественное. И чтобы это сделать, нам необходимо ставить на рельсы образовательные процессы абсолютно иного характера, как это было до революции. Тех специалистов, которых мы сейчас готовим для себя, для страны недостаточно; а именно такие архитекторы, которые мыслят традиционно и понимают красоту объективно, необходимы для того, чтобы образовывались новые современные стили. То есть стиль никогда не формирует какой-то один человек-самородок. Стиль все равно является как бы итогом работы общества, он в нем живет, он от него подпитывается идеями и потом кристаллизуется, формируется. Современные архитекторы ратуют за образование новых качественных стилей – таких, на которые через 100 лет новое поколение посмотрит и сможет сказать: «Да, это русский стиль. Он был современный для XXI века, но одновременно был традиционный для всей 1000-летней истории России». Но для того, чтобы это случилось, недостаточно одного, двух или 50 людей.

– Тем не менее что-то положительное в этой сфере происходит?

Мы сейчас не можем назвать хотя бы один красивый город, созданный за последние 50 лет, куда приезжали бы туристы

– Во-первых, строятся храмы, и это уже хорошо. Но результатом большой и серьезной совместной работы хорошо квалифицированных архитекторов, как правило, является не отдельный храм или еще что-то, а красивый город. Мы сейчас не можем назвать хотя бы один красивый город, созданный за последние 50 лет, куда приезжали бы туристы. За рубежом тоже, в принципе. Новый. Вот прям новые кварталы, куда бы целенаправленно ехали гости, чтобы их посмотреть. Этого нет. Поэтому наша профессия сегодня не создает привлекательного для человека масштабного пространства. А это как раз таки результат деятельности всех вместе взятых архитекторов. Напротив, скорее происходит разрушение: сносится очень красивый объект культурного наследия, и на его месте строится что-то большое, высокое, что обязательно испортит всё. Везде сейчас так происходит.

Проект восстанавливаемых и реставрируемых храмов с благоустройством территории г.Арзамаса     

Это уже вопрос, не связанный с храмовым зодчеством. Это просто фундамент нашей профессии. Потому что до революции процветала и традиция создания красивых городов. Мы сегодня приезжаем в Европу и обязательно едем в исторический центр. Никому не приходит в голову, что нужно поехать в новый спальный район Парижа и посмотреть, как там. Там никак. Там так же, как и у нас за МКАДом. То есть архитекторы, уповая на то, что нужно перечеркнуть традиции, на самом деле повсеместно делают одно и то же, и это не очень привлекательно.

– Тем не менее вернемся к нашему русско-сербскому храму в Баня-Луке. В чем, по-вашему, уникальность этого проекта?

– Когда мы узнали про это строительство, то параллельно занимались вопросами возможности воссоздания утраченной православной архитектуры. За XX век было уничтожено 40 000 храмов и часовен в общей сложности. А 10 000 храмов и часовен сейчас находятся в руинированном состоянии.

Мы занимались проектом восстановления памятников Чудова и Вознесенского монастырей Московского Кремля. Это одни из самых древних и почитаемых московских монастырей, и до сих пор не решен вопрос о том, будут их восстанавливать или нет. И тогда, работая над проектом церкви в Бане-Луке, мы решили взять за прообраз русский храм. Причем храм, который был уничтожен в результате революции. Это собор Чуда Архистратига Михаила Чудова монастыря. Уничтожение этого храма – результат революции, и в его возрождении (пусть и на другом месте) есть некий символизм, тем более что один из его приделов освящен в честь Царственных страстотерпцев.

На тот момент мы полностью изучили архитектуру Чудова, Вознесенского соборов и воссоздали их облик. Конечно, мы не могли скопировать их полностью и прибегли к интересной идее: мы полностью восстановили облик храма Чуда Архистратига Михаила в Хонех, но не в том виде, в котором он был в предреволюционный период, а на период XVI–XVII веков, каким его, конечно, не запечатлели на фотографиях или в живописи. Это прообраз древнего собора, который был раньше. Постройка в камне имеет похожие мотивы, но она не одноглавая, а пятиглавая, какой была изначально, и с более выразительным художественным убранством.

И мы предложили сербам этот проект. В работе над другими православными русскими соборами за границей также опирались на дореволюционную традицию. Стиль, известный для всего мира как русский, – это московский стиль XV–XVI веков или стиль русских узоров рубежа XIX–XX веков. Когда во всем мире говорят про русский стиль, то в первую очередь вспоминают не Покрова на Нерли, русский классицизм или барокко, а ту самую московскую или ярославскую школу. Итак, мы брали за основу этот стиль и использовали местный строительный материал и определенные местные мотивы, традиционные для той или иной области. Это как Никольский собор в Нью-Йорке, собор Александра Невского в Париже и другие более ранние русские храмы, построенные за границей.

В работе над храмом в Баня-Луке произошел некий синтез местных строительных и русских архитектурных традиций

Результат оказался очень интересным. Помимо символики, связанной с кремлевскими постройками, получился московский стиль XVI века, однако выполненный в камне, из которого на Балканах у сербов строились и сейчас строятся самые знаковые храмы и монастыри. Произошел некий синтез местных строительных традиций (мы использовали местные традиционные технологии) и русских архитектурных, что придает уникальность этому собору.

– Вы работали не только над архитектурным проектом храма… Кажется, началась работа и над проектом внутреннего убранства?

– Да, мы сделали также проекты внутреннего убранства. В них мы применяли как традиционные, так и более современные русские стили рубежа XIX–XX веков. Там низкие иконостасы, которые больше понятны сербам, но одновременно они традиционны и для нас, поскольку в XIX и XX веках мы делали именно так: это были не пяти- или шестирядные иконостасы, а низкие, каменные.

Строящийся русско-сербский храм в Баня Луке. Республика Сербская. Босния и Герцеговина.     

Мы даже ввели геральдику. Исторически в русских соборах тоже использовалась государственная геральдика. Иконостас, который отгораживает алтарь, где находится престол, посвященный Царственным страстотерпцам, украсили двуглавые орлы, а сербскую геральдику мы использовали на алтаре, который посвящен святым Немичам. Получилась единая композиция: центральный придел – в честь Преображения, а боковые – в честь русских и сербских святых. И при этом использована геральдика: есть символы русского государства и сербского, которые объединены в композиции христианского иконостаса, что тоже символично.

Также мы разработали систему росписей, которая учитывает все христианские каноны. Это конструктивные пространственные элементы интерьера храма в парусах, это евангелисты в барабанах, апостолы на главном своде большого купола и христианские праздники в привязке их сверху. А снизу уже идут жития сербских и русских святых.

– Как вы считаете, нужен ли в семинарии какой-то курс (может быть, совсем короткий), в котором бы давались какие-то основные знания по храмовой архитектуре?

– Это было бы очень полезно. Сегодняшняя традиция так сформирована, что настоятели храмов или игумены строящихся монастырей обязательно являются заказчиком этого храма и влияют на сам проект. И в этой ситуации, естественно, глубокие знания, которые будет давать такой курс, очень полезны.

Потому что и в той области, в которую они напрямую вовлечены, но которая является для них, грубо говоря, непрофильной деятельностью, конечно, дополнительные знания всегда будут играть позитивную роль в судьбе проекта, который они ведут. А помимо всего прочего, в истории и в теории архитектуры храмового зодчества, в принципе, скрыта одна из важных составляющих культурного православного кода. Эти знания в любом случае полезны и важны для священника.

Реализованный объект "Саровские врата" в Дивеевском монастыре. Новое строительство     

– В этой области есть вещи, которые вроде и несложно объяснить, но для многих они совершенно неочевидны…

– Да. Я даже больше скажу, они неочевидны людям с архитектурным образованием, потому что это не то, на что сегодня делается акцент. Получается, что такие современные архитекторы приступают к проектированию храмов, и нередко складывается ситуация, когда ни архитектор, ни священник не обладают глубинным знанием пространственного и объемного формообразования храма, стилистических и символических контекстов, духовного смысла тех или иных деталей. А это важно, потому что чувство стиля, в принципе, рождается отсюда.

И в этой ситуации неким необходимым фильтром в плане архитектурных идей может служить знание, которое сам священник приобрел за счет повышения квалификации. То есть он может творчески очень позитивно влиять на проект, если будет ориентироваться в этой сфере.

Обладая определенными знаниями, священник может задавать архитектору необходимые векторы

Например, у российских императоров были уроки по истории архитектуры. У Павла I архитектура вообще была любимой дисциплиной. И они все хорошо ориентировались в ней, потому что архитектура была одним из инструментов трансляции политической воли. Екатерина II в Царском Селе, приглашая послов, все время готовила для них разные архитектурные сюрпризы: турецкие послы приезжали мимо Константинопольских ворот и так далее. Таким образом демонстрировалась направленность мышления. Архитектура являлась неким символическим инструментом. На самых важных проектах всегда стояла подпись императора, их согласовывали напрямую с ним. Так было и с храмом Христа Спасителя, и со Спасом на Крови, и с Казанским и Исаакиевским соборами. Всё согласовывалось с первыми лицами государства, имевшими при этом определенную и весьма неплохую квалификацию в области архитектурных знаний. Архитекторы всегда были при дворе, и с ними первые лица общались напрямую, что является для нас примером. Они не позволяли архитекторам чрезмерно увлекаться, потому что мыслили не в рамках профессии, а шире.

Так и здесь: синтез архитектурных знаний и понимания того, что необходимо построить для Церкви, приводит к хорошим результатам. В таком случае священник может задавать архитектору необходимые векторы, в чем-то его ограничивать, а в чем-то, наоборот, раскрывать его потенциал.