Русская Православная Церковь ХХ век20 мая / Православие.Ru

Кемь. Пересыльный пункт

В мае 1926 года в Соловецком лагере особого назначения составлена “Памятная записка соловецких епископов”.

Это послание, обращенное к правительству Союза ССР, отражало позицию Русской Православной Церкви по проблемам взаимоотношений с советским государством.

К лету 1926 г. еще не удалось спровоцировать масштабный раскол среди тихоновцев, запланированный полгода назад ЦК ВКП(б). Но и патриаршая Церковь все еще не приблизилась ни к легализации своих органов, ни к Собору, который мог бы выбрать нового патриарха и тем нормализовать положение церковного управления. В это время в Церкви шла напряженная работа по осмыслению условий, на которых можно было бы достигнуть хоть какого-то компромисса с советской властью. Узники Соловецкого лагеря играли в этом процессе далеко не последнюю роль.

Здесь находилась Соловецкая тюрьма особого назначения (СТОН). Фото В. А. Десятникова. 1960-е гг.

Знаменитый северный монастырь стал в советское время не менее знаменитой тюрьмой. Еще постановлением Архангельского губисполкома от 21 июля 1923 г. были закрыты, как тогда говорили — ликвидированы, все церкви Соловецкого монастыря, а его имущество было передано Управлению северными лагерями. Монахов оставили на острове для “передачи” дел новым хозяевам. Примерно 60 монахов продолжали работать либо своими артелями, либо в бригадах лагерного производства в качестве заведующих многочисленными монастырскими предприятиями: литейным и керамическим заводами, мельницей, рыбным промыслом. Игумен, уставщик и все схимники числились на иждивении работающих. Братия жила в северном дворике Соловецкого кремля около Сельдяных ворот, имела отдельный вход и право свободного перемещения по острову. Для богослужения монахам оставлена была кладбищенская церковь во имя преподобного Онуфрия, закрытая властью только в 1932 г., когда с Соловков были вывезены последние монахи, хотя некоторые на них (два–три человека) оставались на островах до 1937 г. Служба в Онуфриевской церкви совершалась ежедневно. Кроме монахов храм разрешалось посещать духовенству и мирянам, осужденным по церковным делам. Другие категории заключенных строго преследовались за посещение храма.

Соловецкий лагерь особого назначения

До 1929 г. заключенное духовенство на Соловках ходило в рясах и с длинными волосами. Все заключенные епископы и клирики жили отдельно от других узников, занимая в кремле помещение местной сторожевой роты. Ее название произошло от самой распространенной среди духовенства работы — сторож, или каптер. В других лагерях осужденные священнослужители использовались на общих работах, исключая только престарелых, которых определяли в инвалидные роты. Также ни в одном другом лагере не разрешалась церковная служба, любые формы богослужения жестоко преследовались).

Говоря о положении осужденного духовенства в 1925–1929 гг., следует в первую очередь отметить, что оно сменило другую группу привилегированных соловецких заключенных — “политиков” (эсеры, меньшевики, анархисты), находившихся на Соловках на особом режиме в 1923–1925 гг. Это была единственная категория заключенных, в то время официально признанных политическими и пользовавшихся особыми привилегиями: они не работали, жили вместе и имели свой орган управления (старостат).

Священномученик Иларион (Троицкий). Соловецкий лагерь. 1929 г.

Первые священники, осужденные по делам о противодействии изъятию церковных ценностей, прибыли на Соловки из Ростова-на-Дону и Новочеркасска в 1923 г., следующая большая группа осужденных — из Петрограда, годом позже. Позднее состав заключенных священнослужителей пополнялся осужденными за “нарушение декрета об отделении Церкви от государства”, странствующими монахами и монахинями из разоренных и закрытых властью монастырей. С 1928 г. начали прибывать “непоминающие” (священники, не поминающие митрополита Сергия и государственную власть, о чем будет сказано ниже). Самым спорным и по сей день остается вопрос о численности духовенства на Соловках. Эти данные колеблются от 120 до 500 человек. Первую цифру можно прочесть в докладе Управления Соловецких лагерей за 1926–1927 гг., а вторая цифра появилась в рижской газете “Сегодня” в 1931 г.

С изменением статуса подчинения лагеря менялся и его внутренний режим, ужесточались условия содержания. Образованный постановлением СНК от 13 октября 1923 г. как Соловецкий лагерь принудительных работ особого назначения (СЛОН ОГПУ), с 1937 г. он стал Соловецкой тюрьмой особого назначения.

Важнейшей особенностью церковной жизни середины 1920-х гг. было духовное влияние соловецких узников на всю церковную политику. К 1926 г. на Соловках находилось 29 православных иерархов. Их деятельность была объединена в самостоятельный церковный орган, известный под условным названием “собор соловецких епископов”. Первыми епископами “собора” на Соловках последовательно избирались: архиепископ Приамурский и Благовещенский Евгений (Зернов), архиепископ Иларион (Троицкий), викарий Московский, архиепископ Воронежский Петр (Зверев). Судьба каждого из них — судьба мучеников, жизнь свою положивших за Христа.

Конечно, на статус полномочного церковного Собора соловецкое собрание епископов-заключенных претендовать не могло и не претендовало, но мнение соловчан — в условиях, когда настоящий Собор созвать было невозможно, — стало одним из самых представительных выражений мнения Церкви. Именно поэтому к голосу “собора соловецких епископов” прислушивались духовенство и верующие, остававшиеся на свободе. А сами соловецкие мученики не раз обращались к Церкви со своими посланиями, реагируя на наиболее болезненные проблемы того времени, и тем самым влияли на церковную жизнь страны. Известно, что митрополит Сергий (Страгородский) опирался в своей деятельности на авторитет соловчан.

Соловки. Узники-рыбари

В июне 1926 г. соловецкие епископы (17 человек из находившихся тогда на Соловках) во главе с архиепископами Иларионом (Троицким), Евгением (Зерновым), Пахомием (Кедровым), Ювеналием (Масловским) составили “Памятную записку соловецких епископов, представленную на усмотрение Правительства СССР”.

Задача этого документа — еще раз, после соответствующих заявлений патриарха и его заместителей, “с совершенной справедливостью изложить пред Правительством принципы, определяющие ее <Церкви> отношение к государству”. Это необходимо для того, пишут соловчане, чтобы “рассеять окутывающую” Православную Церковь “атмосферу недоверия”, порожденную обвинениями православного епископата и клира “в контрреволюционной деятельности и тайных замыслах, направленных к свержению советской власти и восстановлению старого порядка”, и “положить конец прискорбным недоразумениям между Церковью и советской властью, тяжелым для Церкви и напрасно осложняющим для государства выполнение его задач”. Основная мысль этого документа — просьба о легализации церковного управления без вмешательства во внутренние дела Церкви.

В “Памятной записке...” давалась объективная картина тогдашнего положения Церкви: “Епископы или вовсе не допускаются в свои епархии, или, допущенные туда, бывают вынуждены отказываться от исполнения самых существенных обязанностей своего служения — проповеди в церкви, посещения общин, признающих их духовный авторитет, иногда даже посвящения. местоблюститель Патриаршего Престола и около половины Православных епископов томятся в тюрьмах, в ссылке или на принудительных работах <...> Правительство как в своем законодательстве, так и в порядке управления не остается нейтральным по отношению к вере и неверию, но совершенно определенно становится на сторону атеизма, употребляя все средства государственного воздействия к его насаждению, развитию и распространению, в противовес всем религиям”.

Один из бывших соловецких казематов. Фото В. А. Десятникова. 1960-е гг.

Более того, соловецкие епископы подчеркивают, что они прекрасно осознают мировоззренческую пропасть между коммунистическим государством и Церковью Христовой: “Подписавшие настоящее заявление отдают себе полный отчет в том, насколько затруднительно установление взаимных благожелательных отношений между Церковью и государством в условиях текущей действительности, и не считают возможным об этом умолчать. Было бы неправдой, не отвечающей достоинству Церкви, и притом бесцельной и ни для кого не убедительной, если бы они стали утверждать, что между Православной Церковью и государственной властью советских республик нет никаких расхождений”. Но эти расхождения, говорят соловчане, состоят не в том, что Церковь предпочитает какой-то один общественный строй другому и поэтому желает свержения советской власти: “Это расхождение лежит в непримиримости религиозного учения Церкви с материализмом, официальной философией коммунистической партии и руководимого ею Правительства советских республик. Церковь признает бытие духовного начала, коммунизм его отрицает. Церковь верит в Живого Бога, Творца мира, руководителя его жизни и судеб, коммунизм не допускает Его существования, признает самопроизвольность бытия мира и отсутствие разумных конечных причин в его истории. Церковь полагает цель человеческой жизни в небесном призвании духа и не перестает напоминать верующим об их небесном отечестве, хотя бы жила в условиях наивысшего развития материальной культуры и всеобщего благосостояния, коммунизм не желает знать для человека никаких других целей, кроме земного благоденствия”.

Однако, несмотря на столь разительные мировоззренческие расхождения, мирное сосуществование и даже совместная полезная деятельность “в работе дня” Церкви и коммунистического государства возможна, поскольку Церковь может существовать при любом общественном и политическом строе и всегда лояльна к существующим властям: “Церковь не касается перераспределения богатств или их обобществления, так как всегда признавала это правом государства, за действия которого не ответственна. Церковь не касается и политической организации власти, ибо лояльна в отношении правительств всех стран, в границах которых имеет своих членов. Она уживается со всеми формами государственного устройства от восточной деспотии старой Турции до республики Североамериканских штатов. <...> внутренне чуждая правительству в древнеримской империи или в недавной Турции, она <...> оставалась лояльной в гражданском отношении”.

Соловецкий лагерь. Храм во имя преподобного Онуфрия Великого

Даже нынешнее тяжелое положение Церкви не должно менять ее позиции в отношении государства, говорилось в “Памятной записке...” Но при сложившихся обстоятельствах условием нормального сосуществования столь разных общественных организмов, как Церковь и коммунистическое государство, соловецкие епископы видят в как можно более точном соблюдении принципа отделения Церкви от государства, а в применении к советской действительности — в доскональном соблюдении декрета 1918 г.: “Церковь основывается на полном и последовательном проведении в жизнь принципа раздельности Церкви и государства. Она не стремится к ниспровержению существующего порядка и не принимает участия в деяниях, направленных к этой цели, она никогда не призывает к оружию и политической борьбе, она повинуется всем законам и распоряжениям гражданского характера, но она желает сохранить в полной мере свою духовную свободу и независимость, представленные ей Конституцией, и не может стать слугой государства”. Этот компромисс, по мнению соловецких епископов, мог быть достигнут, несмотря на непримиримость православного вероучения и атеизма: “При таком непримиримом идеологическом расхождении между Церковью и государством, неизбежно отражающемся на жизнедеятельности этих организаций, столкновение их в работе дня может быть предотвращено только последовательно проведенным законом об отделении Церкви от государства, согласно которому ни Церковь не должна мешать гражданскому правительству в успехах материального благополучия народа, ни государство стеснять Церковь в ее религиозно-нравственной деятельности”.

Последовательное проведение в жизнь принципа отделения Церкви от государства предполагает как то, что Церковь не вмешивается в политику и не делает политических заявлений, так и то, что советская власть не будет вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви и не будет препятствовать ей обустроить свою жизнь — в рамках советского строя — согласно с канонами. Лишенные пассивного и активного избирательного права служители культа, говорилось в “Памятной записке...”, не должны ни подвергать критике, ни одобрять гражданское правительство, ибо это тоже является вмешательством в политику. И наоборот: полное устранение Церкви от политики должно повлечь за собой исключение всякого государственного надзора за политической благонадежностью ее членов. Соловецкие епископы выразили надежду, что религиозным объединениям будет возвращено право юридического лица, что появится возможность избрания патриарха и создания организаций епархиального управления, что будут возвращены на свои места мощи святых.

Православное духовенство в Соловецком лагере особого назначения. 2-я пол. 1920х гг.

Авторы “Памятной записки...” подчеркнули, что, несмотря на каноническое подчинение заграничных приходов Патриарху Московскому и всея Руси, в действительности никаких легальных форм общения с “карловчанами” не существует. Это обстоятельство снимает с руководства Русской Православной Церкви ответственность за участие церковного зарубежья в политической деятельности. Критикуя политические заявления руководства Зарубежной Церкви, соловецкие епископы “сочли неприемлемым для Русской Церкви принять в качестве условия получения регистрации требования государства о церковном осуждении зарубежных епископов как входящие в противоречие не только с церковными канонами, но и с советским законодательством”.

Таким образом, “Памятная записка соловецких епископов”, констатируя тяжелое положение Православной Церкви, вызванное неправедными гонениями и поддержкой обновленческого раскола со стороны власти, а также мировоозренческую пропасть между Христовой Церковью и атеистическим государством, вместе с тем утверждала возможность установления между ними нормальных взаимоотношений и лояльного отношения Церкви к этому государству. “Памятная записка...” указывала и путь для достижения возможного компромисса в последовательном соблюдении принципа отделения Церкви от государства, официально провозглашенного советским правительством. Характерно, что в соловецком послании кардинально меняется отношение представителей Русской Церкви к ленинскому декрету 1918 г. Если в 1918–1919 гг. Поместный Собор, духовенство, верующие, как мы помним, совершенно обосновано воспринимали декрет как вызов, брошенный Русской Церкви, как вопиющее попрание ее прав и российских национальных традиций, то в 1926 г., после всего пережитого, декрет воспринимается как скромный, но реальный залог соблюдения прав гонимой Церкви. Так соловчане первыми после 1917 г. начинают апеллировать к букве советского законодательства ради защиты прав верующих, как бы говоря большевистским властям: “Соблюдайте ваши законы!”

Май - июнь 1937 года – Высшее руководство страны рассмотрело возможность окончательного запрета Российской Православной Церкви, за которым должно было последовать ее полное уничтожение.

Как и раньше, в случаях принятия широкомасштабных решений, таких, которые называются историческими и государственными и приводят к гибели миллионов людей ради сохранения власти, инициативу возбуждения вопроса И. В. Сталин поручил другому лицу, в данном случае — Г. М. Маленкову.

20 мая 1937 г. Маленков направил Сталину записку:

“Известно, что за последнее время серьезно оживилась враждебная деятельность церковников.

Хочу обратить Ваше внимание на то, что организованности церковников содействует декрет ВЦИК от 8.IV–1929 г. “О религиозных объединениях”. Этот декрет создает организационную основу для оформления наиболее активной части церковников и сектантов. <...> уже сам порядок регистрации требует организационного оформления двадцати наиболее активных церковников. В деревне эти люди широко известны под названием “двадцатки”. На Украине для регистрации религиозного общества требуется не двадцать, а пятьдесят учредителей.

В ст. 13, 15, 16 указывается порядок создания исполнительных органов религиозных организаций. Причем заботливо предусматривается даже и то, что заседания этих исполнительных органов происходят без уведомления или разрешения органов власти. <...>

Считаю целесообразным отменить этот декрет, содействующий организованности церковников. Мне кажется, что надо ликвидировать “двадцатки” и установить такой порядок регистрации религиозных обществ, который не оформлял бы наиболее активных церковников. Точно так же следует покончить, в том виде, как они сложились, с органами управления церковников.

Декретом мы сами создали широко разветвленную, враждебную советской власти легальную организацию. Всего по СССР лиц, входящих в “двадцатки”, насчитывается около шестисот тысяч.

Зав. отделом руководящих парторганов ЦК ВКП(б) Маленков”.

И.В. Сталин и Г.М. Маленков

26 мая 1937 г., в соответствии резолюцией Сталина, с предложениями Маленкова были ознакомлены члены и кандидаты в члены Политбюро: А. А. Андреев, К. Е. Ворошилов, А. А. Жданов, Л. М. Каганович, М. И. Калинин, С. В. Косиор, А. И. Микоян, В. М. Молотов, Г. И. Петровский, П. П. Постышев, В. Я. Чубарь, Р. И. Эйхе.

Поддержал и дополнил инициативу Маленкова даже не Сталин и не кто-нибудь из членов Политбюро, но сам исполнитель — нарком внутренних дел СССР Н. И. Ежов. 2 июня 1937 г. он направил Сталину записку:

“Ознакомившись с письмом т. Маленкова по поводу необходимости отмены декрета ВЦИКа от 8.4.29 г. “О религиозных объединениях”, считаю, что этот вопрос поднят совершенно правильно.

Декрет ВЦИКа от 8.4.29 г. в статье 5–й о так называемых “церковных двадцатках” укрепляет церковь тем, что узаконяет формы организации церковного актива.

Из практики борьбы с церковной контрреволюцией в прошлые годы и в настоящее время нам известны многочисленные факты, когда антисоветский церковный актив использует в интересах проводимой антисоветской работы легально существующие “церковные двадцатки” как готовые организационные формы и как прикрытия.

Вместе с декретом ВЦИКа от 8.4.29 г. нахожу необходимым отменить также инструкцию постоянной комиссии при Президиуме ВЦИКа по вопросам культов — “О порядке проведения в жизнь законодательства о культах”.

Ряд пунктов этой инструкции ставит религиозные объединения на положение едва ли не равное с советскими общественными организациями, в частности, имею в виду пункты 16 и 27 инструкции, которыми допускаются религиозные уличные шествия и церемонии и созыв религиозных съездов.

Для выработки проекта нового законодательства о религиозных культах считаю нужным создать комиссию при ЦК ВКП(б)”.

Эти предложения, хотя и были направлены на пересмотр постановления 1929 г., на деле были логическим развитием заложенной в нем тенденции по ограничению сферы легальной церковной жизни. Логика властей была проста. Нелегальная Церковь по-прежнему рассматривалась бы как организация антисоветская, и ее подпольное положение было бы достаточным основанием для репрессий. Частью этого плана, очевидно, было и готовившееся тогда же дело против центрального церковного управления в лице местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского), которое должно было стать расстрельным.

На протяжении всех 1930-х гг. карательные органы активно используют существование запрещенных ими самими и ставших “подпольными” церковных общин как один из главных поводов для уничтожения Церкви — как подпольной, так и легальной ее части, духовенства — как лояльного митрополиту Сергию, так и оппозиционного по отношению к руководству Московской Патриархии.

Церковь Вознесения Господня (Большого Вознесения) в Москве.

Однако ни предложениям Маленкова — Ежова об окончательной делегализации Церкви, ни делу митрополита Сергия не был дан ход. Церковь продолжала существовать.

1999 год – В день праздника Вознесения Господня Святейший Патриарх Алексий II великим чином совершил освящение шести престолов церкви Вознесения Господня (Большого Вознесения) в Москве, у Никитских ворот.

Русская Православная Церковь ХХ век
20 мая

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru