Можно ли было избежать войны?

В год столетия сараевского убийства и начала войны невозможно отделаться от вопроса: «А могла ли Россия избежать активного участия во всеевропейском противостоянии?». Как известно, незадолго до войны в России заявили о себе политики и мыслители, недовольные ухудшением отношений с Германией – с нашим традиционным союзником. Так что же, следует присудить моральную победу русским германофилам и вздыхать, что они в 1914-м проиграли закулисное сражение?

Но нельзя не учитывать и расстановку сил в Германии. Для танго нужны двое, для политических танцев – тем более. Готовы ли были немцы примириться с Россией? За десять лет до войны – скорее, да. И стремились к разрушению русско-французского союза, о чём мы ещё поговорим подробнее. Но в 1914-м антироссийская партия, вопреки бисмарковским традициям, превалировала среди немецких «ястребов». Германия действительно нуждалась в расширении территории – и самым привлекательным пространством для экспансии считались польские, белорусские и малороссийские территории. Даже при доброжелательном отношении России к Берлину, лично к кайзеру Вильгельму вряд ли удалось бы умерить аппетиты германского империализма.

Предвоенная ситуация в международной политике чем-то напоминала преддверие Семилетней войны, которое пришлось на годы правления в России императрицы Елизаветы Петровны. Как и Николай II, она вела политику миролюбивую, полтора десятилетия страна не вела войн.

И в войну Российская империя вступила, во многом, защищая французские интересы. Россия с Францией нечасто бывали союзниками, но и перед Семилетней войной, и перед Первой Мировой Париж и Санкт-Петербург пребывали по одну сторону баррикад.

В Семилетнюю войну русские войска приобрели славу наиболее терпеливых и мощных. Никто не мог сравниться с русскими гренадерами в штыковом бою. Пруссаки скептически относились к русским полководцам, но Салтыков, Панин и, прежде всего, Румянцев проявили себя ярко. Били Фридриха, били лучшую в мире прусскую армию. Несколько лет Восточная Пруссия со столицей в Кенигсберге входила в состав Российской империи. А потом в одночасье всё было потеряно… Смерть императрицы Елизаветы, приход к власти «голштинца» Пётра Фёдоровича – и Россия резко меняет политический курс. По приказу императора, русская армия поворачивает штыки против недавних союзников – австрийцев. И все завоевания возвращает Фридриху. В народе остался осадок от бессмысленной войны – заметный даже по протяжным солдатским песням:

Напоил-то меня, моя матушка, прусской король,
Напоил-то меня тремя пойлами, всеми тремя разными:
Как и первое его поилице - свинцова пуля,
Как второе его поилице - пика острая,
Как и третье его поилице - шашка острая…

В начале ХХ века обстановка в европейском оркестре сложилась не менее острая и противоречивая. К 1914-му немало значение приобрёл в России французский капитал. Франция была крупнейшим инвестором в экономику России и, конечно, каждое вложение не было бескорыстным. Союз был обременителен для нашей страны: российская дипломатия потеряла возможности для маневра.

Русский император и германский кайзер, как известно, были кузенами и долгие годы считались почти друзьями. Генеалогия семейств Романовых и Гогенцоллернов переплетена тесно. Познакомились два монарха в 1884-м году – то есть, к началу войны знали друг друга тридцать лет. Молодой Вильгельм тогда приехал в Россию с праздничной целью – наградить цесаревича Николая Александровича германским орденом Чёрного Орла. Насколько искренними и дружескими были в то время их отношения – неизвестно, но после знакомства завязалась достаточно активная и откровенная переписка.

В те годы всесильный Бисмарк делает ставку на тесные взаимодействия с Россией. Иного мнения придерживался кайзер Фридрих III, который, подобно великому прусскому тёзке, впал в зависимость от Британии. Бисмарку удалось сыграть на противоречиях между отцом и сыном: Фридриха тянуло на Запад, Вильгельма – на Восток. Последний стал частым гостем в России, как казалось, другом нашей страны. Николай и Вильгельм… Представить их врагами в те годы невозможно. Переписка свидетельствует о доверительных взаимоотношениях. Правда, современники свидетельствуют, что Николай Александрович, как и его отец, император Александр Александрович, немецких родственников не жаловал. А к попыткам панибратского отношения немцев к императрице Александре – «прусской принцессе» - Николай относился крайне неприязненно.

Но в переписке они показывали себя не только монархами, но и дипломатами. А дипломату необходимо отточенное двуличие. Известно, что в своём кругу Вильгельм называл императора Александра III «мужиком-варваром», рассуждал о нём свысока. А в письме Николаю, отправленном после смерти его отца, Вильгельм находит прочувствованные слова – непривычные в политической переписке: «Тяжелая и ответственная задача... свалилась на тебя неожиданно и внезапно из-за скоропостижной и преждевременной кончины твоего любимого, горько оплакиваемого отца... Участие и искренняя боль, царящие в моей стране ввиду преждевременной кончины твоего глубокоуважаемого отца...».

Особые отношения двух родственников-монархов подчёркивались во время визитов русского царя в Германию и немецкого кайзера в Россию. Они принимали друг друга с особой теплотой, с особым размахом. Охотились вместе, участвовали в маневрах. Переписка показывает, что подчас кузены просили друг друга о дипломатических услугах – во взаимоотношениях с Австрией, с Англией… Вильгельм поддерживал собрата во время Японской войны.

Не секрет, что главной головной болью немцев долгие годы оставался союз России и Франции – во многом противоречивый и даже противоестественный союз самодержавной (хотя и реформированной) монархии и республики с антимонархическим гимном – «Марсельезой».

Вильгельм весьма изворотливо находил аргументы против русско-французского союза, играя на монархических воззрениях Николая.

Получалось вполне убедительно: «У меня есть некоторый политический опыт, и я вижу совершенно неоспоримые симптомы и посему спешу во имя мира в Европе серьёзно предупредить тебя, моего друга. Если ты связан с французами союзом, который поклялся блюсти «до гроба», — что ж, призови тогда этих проклятых мерзавцев к порядку, заставь их сидеть смирно; если нет, не допускай, чтобы твои люди ездили во Францию и внушали бы французам, что вы союзники, и легкомысленно кружили бы им головы до потери рассудка, — иначе нам придётся воевать в Европе, вместо того чтобы биться за Европу против Востока! Подумай о страшной ответственности за жестокое кровопролитие. Ну, прощай, мой дорогой Ники, сердечный привет Алисе и верь, что я всегда твой преданный и верный друг и кузен Вилли».

В другом письме кайзер теоретизирует ещё пространнее: «Французская Республика возникла из великой революции, она распространяет, и неизбежно должна распространять, идеи революции. Не забывай, что Форш – не по его собственной вине восседает на троне «божьей милостью» короля и королевы Франции, чьи головы были отрублены французскими революционерами! Кровь их величеств всё ещё лежит на данной стране. Взгляни на эту страну, разве она сумела с тех пор стать снова счастливой или спокойной? Разве она не шаталась от одного кровопролития к другому? Разве в свои великие минуты эта страна не шла от одной войны к другой? И так будет продолжаться до того времени, пока она не погрузит всю Европу и Россию в потоки крови. Пока, в конце концов, она не будет иметь у себя снова Коммуну. Ники, поверь моему слову, проклятье Бога навсегда заклеймило этот народ!». Во многом и Николай Александрович, и его соратники из числа консервативно настроенных монархистов разделяли кайзеровское неприятия Франции. Но повернуть назад колесо истории не могли: слишком многое отныне связывал Петербург и Париж.

Постепенно в переписке появляются тени будущей войны – хотя, конечно, никто не мог предсказать её масштабы: «Немного лет тому назад один порядочный человек – не немец по национальности – рассказывал мне, что пришёл в ужас, когда в одной фешенебельной парижской гостиной он услышал следующий ответ русского генерала на заданный французом вопрос, разобьёт ли Россия германскую армию: «О, нас разобьют вдребезги. Ну что же, тогда и у нас будет республика». Вот почему я боюсь за тебя, мой дорогой Ники! Не забывай Скобелева и его плана похищения (или умерщвления) императорской фамилии прямо на обеде. Поэтому позаботься о том, чтобы твои генералы не слишком любили Французскую Республику». Тут уже Вилли откровенно интригует, пытается вбить клин между русским царём и его генералитетом… Истинный политик!

Но многие предположения и тревоги Вильгельма ныне воспринимаются как очный прогноз.

Многословные откровения немца русского императора несколько утомляли, но он поддерживал этот многолетний диалог, понимая его политическую важность. А нам эти письма показывают, как долго державы шли к большой войне, накапливая противоречия. И сколько шансов избежать кровопролития (а кроме того – и уничтожения монархий) упустили царственные кузены. И ведь в результате оба оказались проигравшими!

Они встречались и за два года до начала войны. Тогда ещё можно было предотвратить катастрофу…

Ну, а главный памятник неиспользованным возможностям – миролюбивая телеграмма русского императора Вильгельму, отправленная в тревожные дни мобилизации, после сараевского выстрела: с предложениями «продолжать переговоры ради благополучия... государств и всеобщего мира, дорогого для всех...», «долго испытанная дружба должна с Божьей помощью предотвратить кровопролитие».

Тут надо вспомнить, что Россия стала в своё время инициатором Гаагского процесса – первой попытки ограничить смертоносные вооружения в те годы, когда технический прогресс, казалось, сделал великие державы всесильными.

Конфликт Австрии и Сербии Николай II предлагает разрешить с помощью международного права и переговоров. Прекрасно понимая, что ключи от мира находятся в руках Берлина, а не Вены, он пишет именно кузену Вилли… И некогда словоохотливый корреспондент оставляет историческую телеграмму без подробного ответа. В своих телеграммах Вильгельм вообще не упоминает Гаагскую конференцию… «Никто не угрожает чести или силе России, равно как никто не властен свести на нет результаты моего посредничества. Моя симпатия к тебе и твоей империи, которую передал мне со смертного одра мой дед, всегда была священна для меня, и я всегда честно поддерживал Россию, когда у неё возникали серьёзные затруднения, особенно во время её последней войны. Ты всё ещё можешь сохранить мир в Европе, если Россия согласится остановить свои военные приготовления, которые, несомненно, угрожают Германии и Австро-Венгрии. Вилли» - убеждал царя кайзер. По форме их переписка оставалась дружеской: кузены благодарили друг друга «за посредничество». А война уже стояла в дверях. Смертельная схватка между русскими и немцами – по существу, между народами, от которых так много зависело в Европе.

Немцы торопились. Они понимали, что стратегически они уступают государствам Антанты – и стремились действовать дерзко, быстро, в стиле Фридриха Великого. Их план – уничтожить французскую армию и воспользоваться слабой сухопутных сил Британии – разбился о русскую армию. Вильгельм не верил, что Россия столь быстро и широко включится в войну, рассчитывал на русскую медлительность. И тут встаёт вопрос: а, может быть, лучше было бы и впрямь погодить, помедлить? Географическое положение позволяло России сыграть в этой войне роль, напоминающую роль США. Правда, это только задним числом, да на бумаге выглядит гладко. А в реальной истории существовали и союзнические обязательства, и опасения за западные области империи, и вечное стремление к стенам Цареграда…

Известно: история не знает сослагательного наклонения. Но реконструкция события, размышления о возможных, но несостоявшихся сценариях – это не досужие пересуды, а занятие полезное и актуальное. Как возникают «непреодолимые противоречия»? подчас – как будто из воздуха появляются. А искусство разумного компромисса от века было спасительным в политике. Сто лет назад великие державы об этом искусстве забыли – и выгодоприобретателями оказались только страны, не расположенные на нашем тесном континенте.