Осмысляем настоящее, исходя из прошлого

Своим взглядом на 2016 год в русской литературе делится с «Татьяниным днём» писатель Олеся Николаева.

Фото: Pravoslavie.fm

― Олеся Александровна, каковы для вас основные литературные итоги и тенденции года? Можете назвать несколько ключевых событий?

― В этом году я была председателем жюри премии «Русский Букер», которая вручается за лучший роман года. В связи с этим я прочитала за четыре месяца более 80-ти романов, в том числе 800-страничных, а некоторые и перечитывала по второму разу перед составлением «короткого списка». Это, конечно, очень тяжёлый труд, тем более что не все романы отличались высоким литературным качеством и увлекательным повествованием, скажем так. Но были среди них и по-настоящему хорошие и интересные.

Основная тенденция ― это расширение романного пространства, взаимоналожение разных эпох, попытка осмысления настоящего, исходя из прошлого. Отчётливо звучит убеждение в том, что мы возникли не на пустом месте, под нами ― и культурные слои, и вытоптанное дикое поле, и все это необходимо и осмыслять, и осваивать, и преображать.

Самыми значительными мне показались два романа ― «Крепость» Петра Алешковского и «Зимняя дорога» Леонида Юзефовича. Но понравился мне и роман молодого писателя Сергея Лебедева «Люди августа», и другие, вошедшие в «короткий список» премии и получившие свою награду.

Но и за бортом этого «короткого списка» остались по-настоящему интересные и талантливые произведения: романы Сергея Солоуха «Рассказы о животных», Сергея Шикеры «Египетское метро», Бориса Евсеева «Офирский скворец». Остроумный и очень симпатичный роман Евгения Гасселя «Возвращение» (жаль, что он плохо отредактирован).

Фото: «Российская газета»

Интересны и значительны социальные романы Анастасии Ермаковой «Пластилин» и Юлии Мироновой «Переводы с языка дельфинов». Можно упомянуть и «крепкий», хорошо написанный эпатирующий роман Сергея Решетникова «Моя голубая Москва» ― про засилье гомосексуального лобби на телевидении. Сейчас даже всех и не назову, кого стоило бы почитать. Но тут уж дело компромисса: жюри состоит из пяти человек, и в выборе победителей надо было находить общие позиции.

― Было ли что-то, что вас расстроило или встревожило?

― Ничего меня особенно не встревожило, однако вызвала неприятное чувство болтовня в соцсетях о якобы ангажированности букеровской премии, а также враньё о том, что эти романы, на самом деле, никто в жюри не читает. Вот это несправедливо. Хочу заметить, что никакого налёта конъюнктурности там не было: никакие привходящие факты не влияли на наше решение, которое выстраивалось исключительно исходя из эстетических критериев. И надо сказать, литературная дискуссия, которая шла между членами жюри, свидетельствовала, во-первых, о хорошем знании текстов, а во-вторых, о литературной квалификации и профессиональной способности аргументировать свою точку зрения.

― Критик Галина Юзефович в интервью «Российской газете» заявила на вопрос о шорт-листе «Русского Букера»: «Это отвратительный шорт-лист. Потому что-либо подделка под роман, либо просто плохой роман. Увы, есть произведения, про которые хочется сказать ― это чистая химия, будто съел какой-нибудь овощ, напичканный гидрокарбонатом натрия. Настолько искусственный, мёртвый продукт. Роман моего отца Леонида Юзефовича «Зимняя дорога» всем хорош, только это не роман». Не было ли у вас ощущения, что отбираемые жюри тексты ― «искусственный и мёртвый продукт»?

― Да, я читала это высказывание, и меня оно удивило, прежде всего, своей безапелляционностью. То есть, никаких вот этих «по моему мнению» или «мне кажется»… Нет, просто как истина в последней инстанции.

Хочу заметить, что Галина Юзефович ― журналистка. И поэтому она пишет о литературе именно в таком ― журналистском ключе: так и нужно это понимать. В частности, то, что она судит о литературных материях в категориях то ли пищевого института, то ли кулинарного техникума, что для литературного критика было бы ― согласитесь ― довольно странно. То есть, по поверхности, для наглядности и как бы «на юморе»: о романе как об «овоще, напичканном гидрокарбонатом натрия»…

С другой стороны, этот журналистский приём уже изрядно поднадоел применительно к рассуждениям о литературе: ничего не анализируя, никак не аргументируя свою точку зрения, прибегать вместо объяснения к образам из других сфер деятельности. С той же долей адекватности можно было написать, что у романа потёк карбюратор или завелась кишечная палочка.

И с «Зимней дорогой» она, по моему глубокому убеждению, ошибается, несмотря на родственные связи с автором. Это именно роман, выстроенный таким образом, что документальная основа преображена в художественную; в котором по законам жанра действуют романные герои, «новые характеры», то расходящиеся по разные стороны баррикад, то сходяшиеся в умело, по-писательски выписанном контрапункте; где есть художественные обобщения и где художественный отбор замыкает повествование в символическое романное пространство.

А то, что роман написан на документальном материале, так что же? И роман Ходасевича «Державин» ― тоже ведь не вымысел автора, но и не историческое исследование. Да, есть такой способ письма. Вот ― фотография, а вот ― картина, которая очень похожа на фотографию, а, может быть, и специально стилизована под фотографию, но при этом остаётся живописным или графическим произведением.

― Основное жюри премии присудило премию «Крепости» Петра Алешковского, студенческое ― «Кадын» Ирины Богатырёвой. Есть ли логика в соотношении этих выборов?

― Я могу понять, почему студенческое жюри «Букера» сделало именно этот выбор: у автора очень богатая фантазия, Ирине удалось создать свой эпос, с прихотливыми переплетениями интриг и сюжетов, с экзотикой и необычными героями.

― Победа Петра Алешковского была предсказуемой? Были ли «фавориты» лично у вас?

― Я читала и другие романы Петра Алешковского. Он ― такой «бегун на длинные дистанции»: и прежние его романы были хороши, и этот мне понравился. Он построен как музыкальное произведение: концерт. Первая часть ― это такое allegro с крещендо в середине. Там ― forte, fortissimo! Вторая часть ― это lento, медленно, non troppo. А третья ― это presto, постепенно гасящее звуки к концу. Для меня его главным соперником был Юзефович, которому я также отдавала предпочтение. Но жюри сделало выбор в пользу Петра Алешковского.

Фото: Ug.ru

― Автор «Крепости» открыто предупреждает читателя о нецензурной брани в тексте. При этом российское законодательство довольно жёстко ограничивает её употребление в книгах. На ваш взгляд, насколько уместен мат в литературных произведениях и чем он может быть оправдан?

― Простите, но я как-то не зафиксировала на этом внимание… Сейчас даже и не припомню, хотя читала роман дважды. Но вообще я считаю, что в любом искусстве есть условность, которая позволяет избежать вот такого плоского жизнеподобия, создав его полнейшую иллюзию. И мат, если он не является сюжетообразующим, как, скажем, в романе Юза Алешковского «Николай Николаевич», легко может быть заменен эвфемизмами.

― Чего нам ждать в наступающем литературном году? С чем связаны ваши личные ожидания?

― Я никогда не читала романы Алексея Иванова. Надеюсь, что наконец их прочитаю: слышала о нём как о писателе очень хорошие отзывы от своих друзей писателей, мнением которых я дорожу.

― Последний вопрос ― традиционный: какие у вас творческие планы на 2017 год?

― В начале года у меня выходят три книги. «Себе назло» ― сборник рассказов, «Господи, что с нами будет?» ― изрядно (на 30 новых историй) расширенное издание «чудесных» историй, которые публиковались под называнием «Небесный огонь». Кроме того, готовится к печати книга моих поэм. Готовлю я и новую книгу стихов «Средиземноморские песни, среднерусские плачи» для издательства ОГИ. Ну, и хочу написать в новом году большую книгу новелл «Тайник и ключики на шее».