«Если новый стандарт образования будет реализован, мы получим нигилистов нового времени»

О том, можно ли вырастить из ребенка думающего читателя, если он не знаком с русской классикой, стоит ли абсолютизировать один из методических приемов преподавания, о ловушках и подменах новой программы по литературе мы беседуем с учителем русского языка и литературы высшей категории, кандидатом филологических наук Алексеем Владимировичем Федоровым, сопредседателем Координационного совета Всероссийской ассоциации учителей литературы и русского языка.

Алексей Владимирович Федоров

– Алексей Владимирович, насколько обоснованны опасения, что из обязательной школьной программы по литературе будут исключены многие произведения русской классики? Может быть, общественность зря бьет в набат? Ведь разработчики программы говорят, что никто классику «за борт» выкидывать не собирается.

– Здесь надо пояснить вот какой момент. У нас существует так называемая нормативная база по школьным предметам – Федеральный государственный образовательный стандарт. В 2010 году появился стандарт для основной школы: 5–9-х классов, а в 2012 году был принят стандарт и для старшей школы. В отличие от предыдущего этот стандарт принципиально лишен содержания. То есть в данном документе не названо то, что обязаны проходить ребята в школе. В нем описаны только результаты обучения – требования к уровню выпускника. То, каким образом эти требования будут реализованы, – это, по логике составителей стандарта, дело образовательных организаций, которые создают каждая свою основную образовательную программу.

Примерные программы, о которых идет речь, вроде бы призваны заполнить содержательную пустоту стандарта. Они показывают то обязательное содержание, которое должно быть во всех школьных программах вне зависимости от учебных планов школ.

Но здесь есть определенное лукавство, потому что примерные программы – это документы иного уровня, чем стандарт. Само название «примерные» указывает на приблизительно-рекомендательный статус программ. И даже если в них обозначены те произведения, которые составляют наш школьный литературный канон, все равно статус этих документов позволяет усомниться в том, что этот канон будет сохранен.

Неслучайно в поручении Президента, прозвучавшем по итогам образовательного форума, проведенного Общероссийским народным фронтом, было указано: ввести в Федеральный государственный образовательный стандарт обязательное содержание базовой части основных образовательных программ, в том числе по отдельным предметам. То есть фактически поручение состояло в том, чтобы вернуть содержание именно в стандарт и тем самым его обезопасить. Государство должно гарантировать уровень образования и отвечать за то, что ребята узнают в школе.

Особое отношение это имеет к литературе, поскольку из стандарта перечень обязательных произведений исчез. Да, он есть в примерной программе. Но примерная программа, как было уже сказано, не обладает достаточной важностью как документ, чтобы оградить перечень обязательных произведений от каких-либо манипуляций.

– А какое место в новой образовательной программе занимает так называемый «золотой канон» русской классики?

– Новая примерная программа, разработанная под эгидой Министерства образования и науки, довольно свободно, а то и волюнтаристски обходится с таким понятием, как школьный литературный канон, включающий в себя прежде всего русскую классику. Только после долгих «боев местного значения» программа для основной школы – 5–9-х классов – приобрела вид более-менее вменяемый. В обязательном списке появились такие стихотворения, как «Я помню чудное мгновенье…», «Я вас любил…» Пушкина, «Выхожу один я на дорогу…» Лермонтова и другие. А ведь изначально в программе среди обязательных произведений не значилось ни одного стихотворения вообще. Предполагалось, что Пушкина можно изучать на примере десяти стихотворений по выбору составителя рабочей программы или конкретного учителя. Но мы с вами прекрасно понимаем, что при желании у Пушкина можно отобрать десяток таких стихотворений, что мало не покажется. Это будет тоже вроде как Пушкин и в то же время нет. При этом, вообще-то, есть произведения, которые обязан знать наизусть любой выпускник.

– На какие категории разделены произведения, планируемые к изучению новой программой? И каково соотношение обязательного и вариативного?

– Отредактированная программа сохранила очень высокий процент вариативности. В примерных программах список произведений представлен тремя уровнями: A, B, C. Список А – произведения, которые обязательны для изучения. Это очень небольшой список, я бы даже сказал – катастрофически маленький. В – писатели, которые обязательны для изучения, а произведения выбирает уже субъект образовательного процесса. И, наконец, список С – это группы писателей по хронологическому, тематическому, жанровому принципам. Из каждой группы можно выбрать кого-то одного. Интересно, что в эту групповую часть списка в основной школе попали Николай Рубцов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Александр Куприн, Иван Бунин. Попали безусловные классики, которых отныне можно не выбирать! То есть возможность выбрать есть, но здесь надо идти от обратного. Ведь мы говорим о документе, который должен по идее закрепить единое образовательное пространство. И в нем заложена возможность как раз его разрушить. Согласитесь, трудна ситуация, когда учитель должен выбирать между Буниным и Куприным, Астафьевым и Распутиным, «Уроками французского» и «Конем с розовой гривой». И то и другое классика, причем классика определенного возраста, давно отлично работающая в школе. И везде, как ни странно, под видом свободы наблюдается своеобразное навязывание неких новых произведений.

В список вводятся новые авторы, лауреаты премий, который пишут для детей и подростков. Получается довольно случайный набор персонажей, ныне живущих. Учитель может из этих авторов выбрать такие произведения, которым, мягко говоря, не место в школе. Некоторые, например, буквально пронизаны застарелой, а то и воинственной русофобией.

– А как и почему такие произведения могут стать изучаемыми в школе?

Появление современных авторов в том же статусе, что и классики, свидетельствует о смещении иерархии ценностей в программе

– Понимаете, программа построена довольно хитро: она просто называет фамилию автора, а ты уже с ним как хочешь, так и работай, выбирай любое произведение. Впрочем, само появление современных авторов в том же статусе, что и классики, свидетельствует о смещении иерархии ценностей, заложенном в программе. Никто не спорит, что современная литература нужна в школе, никто от нее железным занавесом не собирается отгораживаться. В авторских программах, по которым делаются учебники, автор может отбирать работы тех современников, которые помогают ему решать конкретные образовательные задачи. Но в документе такого уровня, который пишется для всей страны, высказывать свои приоритеты по отношению к ныне живущим современникам, по меньшей мере, бестактно. В конце концов, ни Прилепина, ни Шаргунова ни в одной из министерских программ нет, хотя они многим известны, получили множество премий. Но в программе почему-то присутствуют другие: Улицкая, Быков, Гиваргизов, Абрамян. Получается весьма односторонняя картина современной литературы.

– Какие еще нововведения содержит новая программа? Когда планируется ее внедрение?

– Программа для 5–9-х классов уже внесена в министерский реестр и с 2015 года стала вроде как обязательной к исполнению. То есть при экспертизе школьных учебников, которые сейчас готовятся, она будет иметься в виду для составления экспертных баллов. А вот примерная программа для 10–11-х классов еще не утверждена и все активнее обсуждается. Поэтому старшая школа, слава Богу, находится пока еще в подвешенном состоянии.

Предлагаемая программа сначала называлась «Примерные содержания» и представляла собой таблицу, состоящую из нескольких проблемно-тематических блоков, сгруппированных вокруг понятия «личность»: личность и семья, личность и общество, личность и государство, личность и история, личность и природа. И в этих больших блоках давались на выбор произведения, многие из которых традиционно присутствовали в школе. Тема семьи, например, рассматривалась по выбору либо в пьесе «Гроза» Островского, либо в романах «Отцы и дети», «Обломов», «Война и мир».

– Но сможет ли ученик в рамках такого подхода полноценно познакомиться с произведением?

– Как раз и нет. Литература, таким образом, была сведена к иллюстрации лишь определенной темы. Попробуйте свести роман «Отцы и дети» к семейному конфликту. Окажется, что роман именно об этом.

С другой стороны, получалось, что вообще ничего обязательного в старшей школе нет. У нас есть обязательные темы, а что выбрать в качестве иллюстрации – дело учителя. Вот захочет какой-нибудь «самоубийца» выбрать «Войну и мир» в полторы тысячи страниц – пожалуйста, пусть читает. Но ведь можно взять и «Письмо к матери». Одна страничка – и тема закрыта, галочку поставили.

«Скукоживание» программы сделает литературу маргинальным предметом

По логике программы выходило пять произведений в год – катастрофически мало. И у министерства мог возникнуть закономерный вопрос: «Ребята, а зачем вам на литературу три часа в неделю? Вам и одного тогда достаточно. Пять небольших произведений в год вполне успеете». «Скукоживание» программы как по времени, так и по наименованиям произведений рано или поздно – а судя по всему, так задумывалось, и лучше бы рано – привело бы литературу в разряд маргинальных предметов. Она бы в лучшем случае осталась факультативом по выбору. Как мне кажется, для профессионального сообщества это стало ударом по темечку с размаху и без предупреждения. Примерное содержание вызвало бурю эмоций, в подавляющем большинстве негативных. Все понимают, что суть этого проекта – в лишении нас самого главного, что связывало литературное образование с нашей национальной традицией, нашей историей, – литературного канона, который формируется главным образом в 10-м и 11-м классах, хотя, естественно, закладывается раньше.

Недавно, после того как бурное обсуждение показало общий градус недовольства профессионального сообщества, да и не только профессионального, рядом с этим примерным содержанием появился новый список вроде как обязательных произведений для 10–11-х классов. Но этот список подан не как замена безумным проблемно-тематическим блокам, а как своеобразное дополнение к нему.

– То есть этот список останется необязательным для исполнения? Какую цель, в таком случае, преследовали авторы списка?

– Да, получается, что список может остаться необязательным. Причем построен он по той же схеме, что и в основной школе: уровни А, В и С. В списке А есть «Преступление и наказание», «Война и мир», но тут же выбор между «Обломовым» и «Обыкновенной историей». Никогда мы с таким не сталкивались, а сейчас должны выбирать. Выбирать между «Мастером и Маргаритой» и «Белой гвардией», «Одним днем Ивана Денисовича» и фрагментами из «Архипелага ГУЛАГ». Примечательно, что в обязательном списке появилась антиутопия «Мы» Замятина в качестве обязательного для всех текста. Картина XX века, которая создается благодаря этим произведениям, мягко говоря, однобокая. Представьте, какое впечатление возникнет у школьника о России в прошлом столетии, если он прочитает только «На дне», поэмы «Двенадцать», «Реквием», антиутопию «Мы», «Архипелаг ГУЛАГ» или «Матренин двор»? Этот перекос мог быть сведен на нет «Тихим Доном» Шолохова. Но «Тихий Дон» поставлен лишь в обзоре. Обзор же – понятие лукавое. Можно читать не все произведение, а выбрать какие-то главы или моменты, которые показывают, например, звериную жестокость красных. Получается, мы хотим картину XX века представить в багрово-жутковатых тонах от бурь революции, бесконечных трагедий к тоталитаризму, ГУЛАГу, безысходности. Даже Великая Победа отсутствует на уровне обязательных произведений. Нигде, ни в какой программе не назван «Василий Теркин», хотя Твардовский вроде как присутствует. И совершенно симптоматично, что в качестве обязательного имени, хотя бы на уровне «Б», не назван классик, 200-летие которого мы будем отмечать в следующем году, – А.К. Толстой. Автор колоссального количества произведений в самых разных жанрах, любимых нами еще с детства.

– Некоторые специалисты с горечью отмечали, что ряд значимых произведений предлагается изучать обзорно. Так ли это?

– Да, в программе есть «интересные» предложения: изучать, например, «Войну и мир» обзорно. Ну, прочитают ученики про первый бал Наташи Ростовой или предсмертные размышления князя Андрея, про его встречу с дубом или что-нибудь про Пьера и масонство. И все. Зачем заставлять наших перегруженных детей, которые воспринимают мир исключительно как быстро меняющуюся картинку, читать такие длинные тексты, над чем-то размышлять? А есть ведь совершенно потрясающий в своем цинизме вопрос, обращенный к педагогам: как вы относитесь к Лескову в старшей школе? Не стоит ли его исключить, потому что он «плохо идет»? Вот это «плохо идет» совершенно гениальное утверждение. Да и вообще любопытный критерий, по которому разработчики включают или не включают в обязательный школьный канон писателей. Плохо или хорошо идет – это ваши методические проблемы. Нужно решать, как сделать так, чтобы «Очарованный странник» шел взахлеб. Мы ничего не сможем сделать с самим текстом, но сможем сделать уроки по нему увлекательными и очень познавательными.

Однако список, опубликованный недавно в дополнение к программе, не такой экстремистский, он все же построен по другому принципу. Цель его ясна – утихомирить профессиональное сообщество. Но интересно следующее. Сразу после публикации списка в газете «Московский комсомолец» вышла статья, в которой разработчики новых программ сказали: «Список, который предложен сейчас, – только ориентир». По мысли разработчиков, которая читается за текстом, этот список скорее для тех, «кому тяжело работать по нашему принципу, кому важна классика, для тех, кто нуждается в обязательном списке, который определял бы общую стратегию разговора о литературе». «Если вы хотите, – говорят они, – если вы пока не доросли до такого творчества, как создание собственной программы, вот вам список». То есть «вот вам костыли, обопритесь на них и походите, пока вас не списали на пенсию». Конечно, подразумевается, что в школу скоро придет новое поколение. Именно оно и будет делать свои программы. Молодые учителя будут исходить уже из собственных предпочтений, стараться, чтобы ученикам было интересно и – главное – весело. А копание в архивной пыли, чтение произведений полуторавековой давности, длинных, как правило, грустных, печальных, со сложным сюжетом, которые предполагают работу души, ума, – это все, по мысли разработчиков, уйдет наконец в прошлое.

– Однако с чем связано желание столь резко изменить образовательную программу, оторвать ее от отечественной традиции преподавания литературы? Должны же быть какие-то резоны у разработчиков новых образовательных стандартов. Может, мы просто не понимаем необходимость их внедрения? Как авторы программы сами это объясняют?

– Попытка обосновать ломку традиций и колоссальное сокращение содержательной части предмета воплотилась в утвержденной Правительством Концепции преподавания русского языка и литературы. Концепция разрабатывалась в течение года, формально – довольно большой группой, однако текст писался весьма немногими людьми. В документе несколько ключевых положений, являющихся своеобразным методологическим оправданием подобных действий.

Пришли к замечательному выводу: дети не читают, потому что мы заставляем их читать классику!

Первый и в общем-то ключевой момент связан в представлении этих товарищей с кризисом чтения. К сожалению, есть проблема: дети почти не читают. Но из нее начинают выводиться следствия: смотрите, дети не читают, потому что им скучно, непонятно; все написано на устаревшем языке… Вот это приводит к замечательному выводу: дети не читают, потому что мы заставляем их читать классику. Она длинная, тяжелая, а дети стали, оказывается, более инфантильными, и до нее они вообще чисто психологически не дорастают.

Тут еще такая удобная вещь, как возрастонесообразность. Безусловно, большая часть произведений писалась не для детей. И на этом основании – раз не доросли – они исключаются: мол, не надо деток мучить. Они повзрослеют и придут к классике сами. Но мы с вами прекрасно понимаем, что никуда они не придут, если в школе с ней хотя бы как-то не соприкоснулись, что-то не открыли. До классики можно дорастать всю жизнь, но надо с ней в школе хотя бы встретиться, чтобы было потом «куда расти», к чему идти.

Классика, по мнению авторов концепции, написана устаревшим языком. Очень спорное утверждение. Вспомните хотя бы «Капитанскую дочку»! Настолько прозрачно и ясно она написана.

– Но только ли с «возрастонесообразностью» связан кризис чтения? Почему предшествующие поколения школьников не заявляли об этом как о некоей проблеме?

Представьте, что математик говорит: «Ребят, будем изучать таблицу умножения?»

– На самом деле мы наблюдаем определенную подмену. Кризис чтения, который имеет под собой гораздо более серьезные социокультурные основания, сведен к одной причине – к обязательности классики в школьной программе. Это не сказано напрямую, но ясно вычитывается из текста концепции. Получается, что чем меньше ее будет, тем больше воздуха появится у юного читателя. Чем больше мы ему оставим на выбор, что читать, тем мотивированнее станет ученик как читатель. Представьте себе математика, который обращается с этим же предложением к детям: «Ребят, будем изучать таблицу умножения? Интересно вам или нет?» А в литературе это оказалось возможным. Она оказалась заложником своей уникальной способности соединять науку и искусство в одном школьном предмете. И когда перетаскивается одеяло то в одну, то в другую сторону, страдает предмет, страдают и дети.

И еще один ключевой тезис концепции – медленное чтение. Коллеги, которые предлагают максимально разгрузить курс школьной литературы, апеллируют к этому понятию как к единственному полноценному способу работы с художественным произведением. Он предполагает эстетическое наслаждение при чтении. В идеале все произведения, по их мнению, должны быть прочитаны в классе. Желательно вслух и каждым, а потом разобраны по предложению, по словечку, по приему, по метафоре для того, чтобы почувствовать, как здорово это написано. Типичная абсолютизация принципа. Он сам по себе не является новацией и всегда использовался в отечественной методике. Но он никогда не занимал такого главенствующего места по простой причине: этот метод не позволяет работать с большим текстом как с целым произведением. Можно читать фрагменты, что мы и делали. «Письмо матери к Раскольникову» мы разбираем до сих пор методом медленного чтения, но если мы начнем весь роман «Преступление и наказание» разбирать таким способом, мы потратим на него два года. И тогда получится, что их табличка с пятью произведениями – еще перегрузка. И это еще одно основание, чтобы разгрузить и детишек наших, и программу. Разгрузить от всяких длинных, нудных и скучных классических произведений.

– Какими целями и соображениями, на ваш взгляд, руководствуются разработчики программы?

Вариативная часть возможна в школе. Но вариативность не должна быть в основе программы

– Я допускаю, что некоторые создатели данной концепции искренне хотят сделать что-то хорошее для литературы в школе. Но нужно отдавать себе отчет в том, к каким последствиям такой документ может привести. Вместо того чтобы преодолевать проблемы чтения и грамотности, мы с ними фактически смиряемся. Если человек, к примеру, занимается фитнесом и знает, что у него грудные мышцы слабее развиты, чем плечевой пояс, неужели он станет их меньше нагружать? Подобная логика приводит к усилению проблемы, а не к ее решению. Надо делать так, чтобы дети читали больше. Надо срочно переламывать негативные тенденции. Здесь необходимо как раз творчество учителя, его подход к сердцу каждого ученика, умение открыть и преподнести любое, даже самое непростое произведение. Но не навязывание учителям собственного списка выбранных авторов – по вкусу и воззрениям. Конечно, вариативная часть возможна в школе. Бога ради! Но вариативность не должна быть в основе программы. Пусть 20–30% урочного времени учителя посвятят выбранным произведениям, но отнюдь не 90%, как это предлагается сегодня и отчасти реализовано в программе для средней школы. Если так случится, мы действительно перестанем говорить на одном языке, перестанем понимать друг друга – не в плане какой-то примитивной коммуникации, а в смысле подлинного общения людей, выросших в лоне общей культуры и истории.

– До утверждения Правительством нового стандарта в старшей школе пока юридически действует стандарт 2004 года. В чем ключевые отличия нового стандарта от ныне действующего? Насколько различны задачи преподавания литературы и русского языка в двух стандартах? И присутствует ли в последнем, например, понятие «патриотизм»?

– Здесь важно понимать вот что. В новом стандарте, конечно, обозначены результаты обучения, и в числе личностных результатов названы все важнейшие нравственные качества, в том числе и патриотизм, любовь к родине. То есть на уровне наименования они присутствуют. Но заявить можно что угодно. В реальности же все это может остаться декоративными фразами, если не будет подкреплено. А подкрепить способно только содержание образования. Но от содержания как раз новый стандарт отстранился, в отличие от стандарта 2004 года.

Если мы откроем примерные программы и посмотрим на цели изучения предмета «литература», то ни в основной, ни в старшей школе мы не увидим ничего, что бы имело отношение к духовно-нравственному воспитанию, к национально-культурной идентичности, гражданственности, патриотичности. Все они – так или иначе – декларируют формирование исключительно «читателя», который умеет находить и анализировать информацию. То есть весь воспитательный потенциал литературы в данном случае даже не заявлен в документах примерных программ, которые работают с содержанием предмета. Это, на мой взгляд, весьма показательно и опасно.

Один из разработчиков неоднократно говорил: хватить заявлять «какие-то высокие цели». Они принципиально недостижимы, их невозможно проверить на выходе. Зачем же тогда о них говорить вообще? Действительно, странно звучало бы, если бы мы в качестве контрольно-измерительного материала введем в ЕГЭ патриотизм. Это, конечно, будет профанацией, и мы окончательно патриотизм превратим в посмешище. С другой стороны, означает ли «непроверяемость» некоторых целей отсутствие смысла в их наличии? Или у нас все-таки есть то, что мы должны иметь в виду, к чему стремиться, понимая, что формально мы никогда этого до конца не достигнем во время обучения? И под предлогом невозможности проверить какие-то цели мы рискуем остаться без литературы как историко-культурного феномена. Литература действительно может быть сведена к набору текстов для отработки читательских навыков или «компетенций», как модно сейчас выражаться. А, согласитесь, читательские компетенции можно отрабатывать на любом тексте. Здесь не важно, Пушкин это, Гиваргизов, Пригов, Пелевин, кто угодно… Если ценность не в литературе, а в компетенциях, то сам предмет становится средством, превращается из национального достояния, лучшего, что создано нами как нацией, в постмодернистский мир как текст, в котором каждый может играть в свои кубики.

– Какие процессы нас ожидают, если новый стандарт, а значит, и совершенно новая система образования будут приняты и реализованы?

– Не хотелось бы казаться пессимистом, но можно попробовать нарисовать некую антиутопию – она ведь всегда основывается на реалиях сегодняшнего дня и просто доводит их до определенного завершения. Мы можем утратить самое главное, что скрепляет нас как народ и делает пока еще самостоятельным, независимым государством. Если будут доведены до логического завершения все разрушительные инновации, связанные в том числе с литературным образованием, мы получим людей абсолютно прагматичных. Уже сейчас идеалистов среди молодых людей мало. Очень немного романтиков, хотя, казалось бы, возраст самый романтичный. Но сегодня до подростков можно достучаться. Прагматизм у многих ребят – пока еще маска, которую модно носить.

Мы получим в итоге космополитов, которые будут воспринимать свою страну только как территориально-географическое образование

Второй аспект – мы получим в итоге космополитов, которые будут воспринимать свою страну только как территориально-географическое образование. При этом они будут чувствовать себя центром мироздания, весь мир воспринимать как средство для выражения себя, для достижения успеха, конкурентоспособности и прочих ценностей социал-дарвинизма. Мы можем получить поколение, которые будет презрительно или в лучшем случае равнодушно относиться к своим предкам, которое не найдет чем гордиться в истории своей страны. По сути, мы получим нигилистов нового времени, однажды, в 60-е годы XIX века, уже ворвавшихся яркой кометой в русское общество и взбудораживших его.

Просто сейчас эта угроза, как мне кажется, гораздо более серьезная, так как она затрагивает глубинные основы нации. Образование в принципе стратегическая область. Без него наши достижения в других сферах: военной, культурной, экономической – не будут иметь никакой цены буквально через пару десятков лет, если вырастет поколение, для которого все это будет не дорого, не значимо.

Есть любопытный анекдот, связанный как раз с нигилистами XIX века. Он приводился, если не ошибаюсь, в газете «Гражданин», которую редактировал Ф.М. Достоевский. Когда у гимназистки спросили, кто такая мать, девушка, подхваченная к тому времени нигилистическими теориями, сказала: девятимесячная квартира! Но от семьи до Родины, как известно, один шаг. Что такое моя страна с этой точки зрения? Тюрьма, где я томлюсь, пока не уеду за границу. Здесь возможны разные варианты, но суть одна. И этот катастрофический сценарий, хочется верить, мы в силах остановить.

– Проблема внедрения нового образовательного стандарта является острой, но не единственной. Большое внимание на прошедшем недавно съезде Общества русской словесности было уделено вопросам подготовки учителей русского языка и литературы, которая сегодня явно недостаточна. На ваш взгляд, то, что студенты буквально на 2-м курсе начинают вести уроки в школе, оправданно? И не мешает ли практика полноценной профессиональной подготовке?

– Поскольку я больше связан со школой, чем с вузом, то выскажусь, ориентируясь на достоверные сведения коллег, которые в вузах работают. Идет попытка внедрить так называемую систему «liberal arts», сформированную в Америке, которая предлагает свободное отношение к содержанию образования. Это приводит к колоссальному сокращению фундаментальных филологических дисциплин. Как один из примеров: на филфаке МПГУ, как и большинства педвузов, исчезли курсы фольклора, истории языка. Курс древнерусской литературы и литературы XVIII века слиты в один семестр, курс литературы XIX века сократился в полтора раза. Все это проводится под эгидой практико-ориентированности.

С 1-го курса студенты начинают ходить по детским садам, школам, заниматься какими-то тренингами, хотя сами еще ничего не знают. Они только что закончили школу. Когда они узнают и узнают ли – большой вопрос. Представьте: на всего Пушкина по новому учебному плану у них – у будущих преподавателей! – всего 2 часа лекций. Ты же не будешь читать в школе курс фольклора, – рассуждают, видимо, авторы новой программы, – зачем тогда тебе фольклор? Ты же не будешь заниматься медиевистикой как ученый – зачем тогда отдельные курсы древнерусской литературы, истории языка? Понимаете, какое идиотское доведение до абсурда принципа прагматизма! Будущему учителю надо вложить в голову лишь то, что он будет транслировать ученикам. И то даже не транслировать, а как-то вместе с ними открывать. Получается, педагог не должен знать больше школьной программы. Мы так постепенно сведем его к недоучке, но при этом весьма креативному, уверенному в своих силах, творческому в смысле абсолютной незакомплексованности, некоего хлестаковского отношения к ценностям.

И эта реформа, безусловно, соотносится с теми программами, которые внедряются в школьном образовании. Это системное, одновременное и очень продуманное разрушение, повреждение, с одной стороны, детского сознания, с другой – ликвидация учителя как высокого профессионала, превращение его в нечто другое. И когда «это другое» закончит вуз и придет в школу, все наши разговоры о примерных программах, школьном литературном каноне, которые мы все сейчас ведем, тут же потеряют всякий смысл. Потому что для него это будут пустые слова. Выпускник вуза придет уже готовый «творить», составлять свою программу по любому принципу, для него все эти пушкины, достоевские и толстые не будут иметь никакой сакральной ценности, в отличие от нас, на пороге пенсии стоящих.

– Следовательно, создатели нового стандарта и программы делают ставку на молодое поколение учителей, которые и смогут воплотить теорию в практику?

– Именно так. Они их, по сути, программируют. Одновременно готовятся материалы и кадры, которые будут реализовывать в школе новые принципы, подходы, материалы. Тут говорить, что что-то происходит по непониманию, недомыслию или по принципу: «Хотели как лучше, а получилось, ой, надо же!» было бы крайне наивно. Все слишком продумано, все очень последовательно воплощается на протяжении уже нескольких десятилетий. Свалить все на недопонимание можно на уровне только каких-то конкретных чиновников, но если говорить об этой разрушительной системе, то она работает просто как часы. Даже жутковато становится порой.

– Как вы считаете, шаги, предпринимаемые Обществом русской словесности, дискуссия, начавшаяся на съезде общества и продолженная в СМИ, смогут как-то переломить ситуацию? Будут ли найдены пути к решению проблем, а может, и к кардинальному изменению положения в образовании к лучшему?

– Если бы я не верил, что что-то возможно изменить, не принял бы предложения участвовать в этом деле. Вообще без веры жить в нашей профессии просто невозможно. Если не веришь – надо менять профессию. Насколько обоснованна моя вера? Вера не нуждается в доказательствах, но то, что во главе Общества русской словесности фигура не политическая, не представляющая одну из партий, факт сам по себе очень отрадный. Тем более что заместителем главы общества стала Л.А. Вербицкая – президент Российской академии образования. То есть даже чисто на уровне руководства перед нами общество, которое может действительно нас объединить и консолидировать. Причем не только профессиональное сообщество. Мы же непрестанно деремся друг с другом. Филологи довольно сильно, к сожалению, расколоты по мнениям и взглядам. Мы поэтому и не можем отстаивать свои права, так как не можем договориться. Здесь же есть площадка, чтобы найти точки соприкосновения. Мы живем в одной стране, куда деваться. Если вы считаете, что это плохо, что ж… Борис Акунин сделал свой выбор, став эмигрантом. Но если возможен диалог на нейтральной, доброжелательной площадке, почему бы не вести его вот здесь.

И еще один очень важный момент. Несмотря на то, что реформаторы образования довольно активны в словесном и письменном выражении, очень публичны: они умеют и могут говорить много, представлять себя так, как нужно, обладают часто даром слова, убеждения, умением выдать желаемое за действительное… так вот, несмотря на все это, их, как я глубоко убежден, немного. А подавляющее большинство простых учителей, родителей еще нормального поколения, не испорченных новациями 1990-х, да и тех же бабушек и дедушек, слава Богу, еще живых, верят, что ситуация будет изменена. Тем более что однажды, в 1920-е годы, мы уже нечто подобное проходили.

Хочется верить, что благодаря Обществу русской словесности голос здравомыслящего большинства может оказаться решающим в тех постановлениях, которые затрагивают не отдельные ведомства, а судьбу всего народа. Нам необходимо это осознать.

– То есть одной из главных задач Общества русской словесности является сегодня привлечение всего общества к решению дальнейшей судьбы нашего образования как общенародного дела. Что, на ваш взгляд, необходимо сделать, чтобы выработать правильное решение, которое не прерывало бы связь с традицией и в то же время было лишено крайностей?

– Нам нужно учиться говорить не узкопрофессиональным языком терминов, а языком, понятным всему обществу, потому что это дело каждого. Особенно учителей и родителей. Необходимо четко сформулировать общественные мнения относительно вопросов, связанных с литературным образованием, и, может быть, успеть остановить какие-то документы на пути в школу. Так как, попав туда, документы тут же пускают корни. Саму бумажку можно будет выдрать, заменить новой, но если она побудет на каком-то месте, то тут же обрастает кучей инструктивных писем. Под нее будут работать институты повышения квалификации, будут готовить учителей по всей стране. Поэтому сегодня самое главное – успеть.

Нам необходимо остановиться, оглядеться вокруг, понять, куда нас занесло, и честно проанализировать итоги реформы образования, которая ведется почти четверть века. Давайте поймем, что происходит, точнее – что произошло. Подождите с инновациями, нововведениями. Сначала поймем, почему мы оказались в таком положении, хотели ли мы здесь оказаться, когда затевались эти реформы. Спросим и реформаторов, почему они не озвучили истинные цели еще в самом начале, прикрываясь в течение периода реформирования какими-то иными целями. И необходимо это делать без охоты на ведьм. Конечно, иногда хочется свести все к конкретным личностям. Но, понимаете ли, личности оказываются на волне исторического процесса не всегда по своей воле, по своим заслугам, по своим интересам. Что-то за ними стоит, какие-то явления и процессы. Вот в них нам стоит в первую очередь разобраться. Просто через личности эти процессы транслируются на наше общество, не более того. Но я подошел к довольно опасной теме, почти международной.

И последнее. Думаю, что у Общества русской словесности должны быть задачи, связанные не только с литературным образованием, но и иные: популяризация литературы, русского языка, вообще восстановление нашего культурного уровня. Просто, видимо, вопрос с преподаванием литературы в школе настолько неотложен, что с его решения нужно начать преодоление возникших проблем и вызовов. Хочется верить, что мудрость патриарха и неравнодушие каждого к судьбе образования, культуры, к будущему Родины и своих, наконец, детей, позволит в совокупности принять правильные, взвешенные и абсолютно необходимые сегодня решения.