Во всяком благочестии и чистоте. Часть 2

Часть 1

Хранить себя неоскверненным от мира

«Чистое и непорочное благочестие пред Богом и пред Отцем есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира», – сказано в Послании апостола Иакова (Иак. 1: 27). Сколько бы мы ни молились, сколько бы ни ходили в храм, а без милосердия к страждущим и нравственной чистоты это будет двойная бухгалтерия, ханжество. Благочестивые жены и матери во все времена преданно ухаживали за больными и престарелыми родственниками (и не только родственниками; вспомним хотя бы, как пеклись о раненых святая императрица Александра и ее дочери Татьяна и Ольга), помогали бедным, утешали горюющих, брали на воспитание сирот, оказывали гостеприимство странникам. И сейчас очень важно, чтобы дети видели в семье именно такое отношение к людям. И не только видели, но и по мере сил приобщались к делам милосердия.

Фото: Александр Осокин

Если серьезно относиться к благочестию и именно с этой точки зрения оценивать среду, в которую мы помещаем ребенка, его занятия и интересы, все встанет на свои места. И тогда разговоры про вышеупомянутую социализацию в детсадах или «хорошее образование» в школах, где учащиеся начальных классов скачивают на сотовые телефоны порнографию (в Москве это встречается все чаще и чаще), быстро стихнут, потому что их абсурдность станет совершенно очевидна.

Конечно, на государстве (то есть на представителях законодательной и исполнительной власти), дающем пороку зеленую улицу, лежит огромная вина. Государство не должно развращать своих граждан. Но и у граждан есть свобода воли. Вот что говорил на эту тему митрополит Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский), первый из священномучеников новейшего времени в архиерейском сане: «Посмотрим теперь, не заключается ли причина неблагонравия и нравственной испорченности нашего юношества главным образом в испорченности духа нашего времени? Многие из родителей так действительно и думают, говоря: “Да времена-то наши стали далеко не таковы, как прежде. Прежде, когда мы были молодыми, все было совсем другое, тогда и родители имели более весу и пользовались большим доверием и почтением”. Нельзя не согласиться с тем, что в этом есть значительная доля правды. К сожалению, настоящее время действительно таково, и господствующий дух нашего времени есть дух какого-то противления, произвола и самочиния. Ни власть родительская, ни власть церковная, ни власть гражданская – ничто не сохранило у нас своей обязательной силы и значения. Утрачен авторитет старших, родителей и светского начальства, подорвано доверие к пастырям и учителям. Что этот недобрый дух времени оказывает свое растлевающее влияние преимущественно на детей и на подрастающее поколение – это факт очевидный и не подлежащий ни малейшему сомнению. Не следует ли родителям поэтому слагать с себя всякую вину в дурном воспитании детей своих? Ужели нет никакого средства идти против этого духа времени и отстранять от детей его гибельное влияние? И не в этом ли, собственно, и состоит задача домашнего воспитания? Конечно, если родители, особенно отцы, сами думают, что нельзя плыть против течения, то, понятно, они не могут предохранить от вредного его влияния и детей своих. Если отец сам увлечен новомодным просвещением и так называемым “прогрессом”, если он сам нерадиво относится к своим религиозным обязанностям, сам редко посещает храм Божий, сам дозволяет себе легкомысленно и с насмешкою говорить о религиозных предметах при своих детях, то может ли он ожидать от них почтения и уважения к себе? Ибо если родители не почитают Бога и Его Церковь, то каким образом дети могут питать страх и уважение к своему отцу и к своей матери? Или если родители при детях дозволяют себе дурно говорить о духовной и светской власти и их распоряжениях, тогда и дети, естественно, потеряют уважение к родительской власти. Вот почему, если хотите вы, христианские родители, чтобы растлевающий дух времени не касался ваших детей, то искореняйте его сначала сами в себе, держитесь крепко той доброй нравственности, которую содержат христианство и Православная Церковь Христова».

Поистине прекрасный новый мир

Благочестивая жизнь кажется скучной лишь тем, кто ее не изведал по-настоящему. Что за радость читать «какие-то акафисты», бормотать молитвы, выстаивать долгие службы в храме? Но ведь и классическая музыка или высокая поэзия тоже с непривычки бывают скучны и усыпляют своим якобы однообразием. Привыкший к ярким, кричащим краскам глаз не различает богатства оттенков и полутонов.

На самом деле благочестивая жизнь и прекрасна, и разнообразна, и очень интересна. Недаром многие взрослые высоко и разносторонне образованные люди, воцерковившись, сознательно, без всякого постороннего нажима отказываются от того, чему они еще недавно с удовольствием посвящали свой культурный досуг. Перед ними неожиданно открывается бескрайний новый мир, в котором столько всего – жизни не хватит, чтобы объять даже малую толику. И только диву даешься, как это раньше ты не подозревал о его существовании. Ведь он всегда был тут, рядом, вовсе не отделенный от тебя непроницаемой завесой. Но ты смотрел и не видел, ибо глаза твои были удержаны. А удержаны они были потому, что ты был поглощен заботами и забавами века сего.

– Представляете? Я подростком жил на одной улице со старицей Сепфорой, каждый день ходил мимо ее дома, – сожалеет один мой знакомый. – А узнал про нее лишь много лет спустя, когда она уже почила. Как я теперь жалею, что тогда интересовался совсем другим!

Фото: Александр Осокин

Много может молитва матери

Когда после 70 лет государственного атеизма в нашу жизнь вошли выражения «Молитва матери со дна достанет», «Много может молитва матери» и т.п., поначалу это скорее казалось поэтичной метафорой. Мало кто тогда понимал, какова реальная сила молитвы. «Не молиться, а действовать надо!» – часто звучало и на собраниях общественности, и в приватных беседах. Многие вообще считали молитву пустой тратой времени, чем-то уводящим от реальности. Иначе и быть не могло: слишком сильно въелось в сознание советских людей клише «религия – опиум для народа».

Фото: Александр Осокин

В последние годы, как мне кажется, такой толстовский подход, слава Богу, утрачивает популярность. В современных условиях слишком очевидно, что непротивление злу ведет к стремительной эскалации зла, а призывы «просто молиться» нередко служат удобным прикрытием для оправдания эгоизма и малодушия.

Но, конечно, бывает и так, что человеческие силы исчерпаны. Все, что можно было сделать для улучшения ситуации, сделано; все слова сказаны и не один раз, а воз и ныне там. Тогда действительно остается только молитва (но при этом все равно нельзя потворствовать человеку в его грехе!). Моника так много молилась об Августине и так горько плакала о нем, что епископ, которого она просила повлиять на него, даже назвал Августина «сыном слез». Но одновременно она и отлучила сына от дома, пытаясь, как сейчас сказали бы, на него «надавить», и удерживала его от отъезда в Рим, так что он обманным путем взошел на корабль, оставив маму горевать на берегу. Волнуясь за сына, Моника отправилась вслед за ним в чужие края. Она просила епископа опровергнуть заблуждения Августина даже тогда, когда ей было велено оставить сына в покое и «только молиться». (Именно в ответ на эти ее просьбы епископ «с некоторым раздражением и досадой сказал: “Ступай! Как верно, что ты живешь, так верно и то, что сын таких слез не погибнет”».) И все долгие десять лет Моника с сыном разговаривала, пыталась до него достучаться. Поэтому сказать, что она исповедовала принцип «надо только молиться», нельзя.

Ребенок взрослеет

В отношениях матери с взрослеющими детьми очень важно почувствовать грань, чтобы не сковывать волю, не подавлять инициативу повзрослевшего ребенка, но, с другой стороны, не скатываться до оправдания любых его поступков и взглядов. Как часто сейчас звучат, мягко говоря, сомнительные сентенции: дескать, дети сплошь и рядом становятся не такими, какими хотели их видеть родители, но это совершенно нормально; нужно принять их такими, какие они есть, уважать их жизненный путь, выбор. Для многих это уже чуть ли не аксиома. Хотя даже из вышеприведенного жизнеописания блаженного Августина совершенно ясно, что благочестивая мать далеко не с каждым выбором ребенка должна быть согласна. Больше того, расхожие клише «я все решаю сам», «это мой выбор», «главное для матери – чтобы ребенку было хорошо» – они из другого лексикона. Из лексикона людей неверующих, для которых я – мерило всех вещей. Верующий же человек понимает, как опасно полагаться на свое хотение, и пытается узнать волю Божию. (Для чего, собственно, люди и едут к старцам.) Истинная любовь заключается не в том, чтобы уважать любой выбор, а в том, чтобы помочь человеку реализовать Божий замысел о себе. И благочестивая мать, молящаяся о ребенке и имеющая четкие христианские представления, как и для чего надо жить, может быть в данном случае очень мудрой советчицей. Ведь ей подсказывает не только любящее материнское сердце, но и сам Господь.

Фото: Александр Осокин

Награда не только на небесах

Христиане стараются жить благочестиво не ради жизненного успеха или каких-то сиюминутных благ. Больше того, «все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы, – предупреждает апостол Павел. – Злые же люди и обманщики будут преуспевать во зле, вводя в заблуждение и заблуждаясь» (2 Тим. 3: 12–13). Благочестивый человек нередко вызывает раздражение у окружающих, которые хотят жить иначе. Даже если он их ни в чем не упрекает, сам его образ жизни является для них немым укором. В душе невольно пробуждаются муки совести, а сознание пытается это подавить. Возникает внутренний конфликт. Кажется, уничтожь напоминание о том, что есть грех, а что добродетель – и все будет о’кей…

У благочестивой матери положение еще более сложное. Она не может, не имеет права молчать, если ее дети сбиваются с пути истинного. Бог дал материнскому слову особую силу, а кому много дано, с того много и спросится.

Поэтому когда подростков начинает манить современный мир, так свободно и соблазнительно рекламирующий порок, многие ребята ополчаются на матерей, словно на своих злейших врагов. Особенно если отец и бабушки с дедушками не поддерживают православную женщину, а то и потакают греху, заявляя, что в этом «нет ничего страшного, сейчас все так живут, когда-нибудь перебесится, мы тоже такими были» и т.п. Лишенным моральной поддержки женщинам бывает так тяжело, что порой хочется все бросить, бежать куда глаза глядят, «умереть, уснуть». Или тоже впасть в неадекватную безмятежность, скользя по поверхности жизни и ни во что не вникая. Но материнская любовь, слава Богу, сделать этого не дает.

Повзрослев и войдя в разум, люди, как правило, переосмысливают события юности и смотрят на них уже иными глазами, так сказать – с другого берега. И многие потом бывают благодарны маме именно за то, за что в подростковом возрасте на нее негодовали. Для благочестивой же матери самой дорогой наградой и самым большим утешением бывает духовная близость с повзрослевшими детьми. Тем, кто не знает, что такое духовная жизнь, это может казаться блажью. «Сын не пьет, не курит, прилично зарабатывает, машину купил, женился, дочке полтора годика. Что еще надо? В церковь, правда, не ходит. Ну и что? Разве это главное? Миллионы людей без этого живут и счастливы…» И ничего тут не объяснишь, не докажешь, пока сам человек не почувствует. Действительно, остается только молиться.

Моника вымолила Августина. Когда он отошел от манихеев, но еще не пришел ко Христу, «она не преисполнилась радости… сердце ее не затрепетало в бурном восторге». «Она представляла Тебе меня как сына вдовы, – пишет, обращаясь к Богу, блаженный Августин, – лежавшего на смертном одре, которому Ты сказал: “Юноша, тебе говорю, встань” – и он ожил и “стал говорить, и Ты отдал его матери его” (см.: Лк. 7: 12–15)… Будучи уверена, что Ты, обещавший целиком исполнить ее молитвы, довершишь и остальное, она очень спокойно, с полной убежденностью ответила мне, что раньше, чем она уйдет из этой жизни, она увидит меня истинным христианином: она верит этому во Христе».

И вот наконец чаяния Моники сбылись. Августин еще не ведал, что жизнь матери стремительно приближается к концу. Они остались вдвоем, и, быть может, впервые «сладостно беседовали», не споря и не расстраиваясь, были совершенно единомысленны. Это была беседа о самом главном: о Боге, о смерти и воскресении, о вечной жизни. «И в тот день, когда мы беседовали, – вспоминает Августин, – ничтожен за этой беседой показался нам этот мир со всеми его наслаждениями, и мать сказала мне: “Сын! Что до меня, то в этой жизни мне уже все не в сладость. Я не знаю, что мне здесь еще делать и зачем здесь быть; с мирскими надеждами у меня все покончено. Было только одно, почему я хотела еще задержаться в этой жизни: раньше, чем умереть, увидеть тебя православным христианином. Господь одарил меня полнее: дал увидеть тебя Его рабом, презревшим земное счастье. Что мне здесь делать?”»

Через две недели Моники не стало. Поистине, ей уже незачем было оставаться на этой грешной земле, и Господь забрал ее в Свои селения. Можно только мечтать о том, чтобы наши дети вспоминали о нас с таким благоговением и благодарностью, с какими говорит о своей матери блаженный Августин: «Я закрыл ей глаза, и великая печаль влилась в сердце мое и захотела излиться в слезах. Властным велением души заставил я глаза свои вобрать в себя этот источник и остаться совершенно сухим… Мы считали, что не подобает отмечать эту кончину слезными жалобами и стенаниями: ими ведь обычно оплакивают горькую долю умерших и как бы полное их исчезновение. А для нее смерть не была горька, да вообще для нее и не было смерти. Об этом непреложно свидетельствовали и ее нравы, и “вера нелицемерная” (1 Тим. 1: 5). Что же так тяжко болело внутри меня? Свежая рана от того, что внезапно оборвалась привычная, такая сладостная и милая, совместная жизнь? Мне отрадно было вспомнить, что в этой последней болезни, ласково благодаря меня за мои услуги, называла она меня добрым сыном и с большой любовью вспоминала, что никогда не слышала она от меня брошенного ей грубого или оскорбительного слова. А разве, Боже мой, Творец наш, разве можно сравнивать мое почтение к ней с ее служением мне? Лишился я в ней великой утешительницы, ранена была душа моя, и словно разодрана жизнь, ставшая единой, – ее жизнь и моя слились ведь в одно».

Это наивысшее духовное единение Моника вымолила у Бога, выстрадала своей подвижнической жизнью. Вскоре после кончины матери благодарный сын вернулся в родную Тагасту, пожертвовал все, что имел, местной церкви и тоже стал подвижником благочестия. Теперь, задним числом, понятно, почему за его душу шла такая долгая, ожесточенная духовная борьба. Придя ко Христу, Августин отдал очень много сил разоблачению ересей – вопросу, который он знал, что называется, изнутри.

Проливая слезы о заблудшем сыне, Моника, конечно, не подозревала, какую славу уготовил ему в конечном итоге Господь. Не думала она и о том, что останется в веках примером благочестивой жены и матери и что произойдет это благодаря бессмертной «Исповеди» того самого заблудшего сына, который принес ей столько боли и огорчений. Ничего этого не знала блаженная Моника. Она просто очень любила Бога и свою семью и была твердо уверена: без Христа сыну не спастись. А потому всеми силами старалась ему помочь. Чем больше матерей будет сейчас столь же серьезно подходить к духовным вопросам, тем скорее жизнь вокруг – и семейная, и общественная – начнет исправляться. Но даже если мирное и благоденственное житие нам на данном этапе истории уже не суждено, благочестивая мать хотя бы предъявит, явившись на суд к Господу, плоды своих усилий: она покажет Ему, по словам старца Иеронима Эгинского (Апостолидиса), «либо спасенное дитя, либо раны на своих коленях».