Как никто из монастыря не уходил

Протоиерей Олег Врона, настоятель Никольской церкви в Таллине, делится своими воспоминаниями о знакомстве со знаменитой актрисой Людмилой Касаткиной, которая специально приехала в Пюхтицкий Свято-Успенский монастырь, чтобы узнать, понять и показать другим, что же это такое – жить по-христиански. Поводом для приезда в святую обитель стала главная роль в фильме «Мать Мария», рассказывающем о преподобномученице Марии (Скобцовой).

Режиссер Сергей Колосов и его супруга, актриса Людмила Касаткина

Наивный молодой иерей и «укротительница тигров»

Это были последние месяцы моего служения в Пюхтицкой обители. Три года безоблачного диаконства пролетели с досадной быстротой. Кончилась беззаботная жизнь. В апреле 1981 года я был рукоположен митрополитом Алексием во священники и ожидал, что со дня на день получу назначение на приход. Куда? На какой приход? – этого я еще не знал, и, признаться, нисколько об этом не переживал: устроенная во всех отношениях жизнь обители, и в первую очередь ее богослужебная жизнь, действовали на меня расслабляюще, и мне, новоиспеченному иерею, и думать не думалось, что далеко не в каждом приходе может быть все так отлажено и упорядочено. Наивный молодой священник!

В один из таких дней ожидания келейница матушки Варвары передала мне просьбу игумении зайти к ней. Конечно, речь пойдет о каких-то организационных вопросах, связанных с моим отъездом из обители, – думал я. Однако речь пошла совсем о другом. Оказывается, на днях в Москве к митрополиту Алексию обратился известный кинорежиссер Сергей Колосов со своей супругой, актрисой Людмилой Касаткиной (все знают ее по роли Лены Воронцовой, знаменитой «Укротительницы тигров»). Эта творческая пара поделилась с владыкой Алексием своими планами снять художественный фильм под названием «Мать Мария» – о широко известной в церковных, да и в светских кругах героической личности – участнице французского Сопротивления монахине Марии (Скобцовой).

Матушка игумения передала мне, что я назначен сопровождающим съемочной группы

Владыка Алексий, благоволивший к людям искусства, весьма благосклонно отнесся к авторам идеи, как и к самой идее, и с готовностью откликнулся на просьбу творческого дуэта дать возможность пожить несколько дней их съемочной группе в Пюхтицкой обители, чтобы посмотреть на настоящих монахинь и составить хоть небольшое, но необходимое представление об их жизни. Посвятив меня в эту предысторию, матушка игумения передала мне, что по благословению митрополита я назначен сопровождающим съемочной группы. Я был, мягко говоря, озадачен.

Во временное мое распоряжение поступал семиместный монастырский «Зим» («Зимушка», как ласково называла его матушка) с водителем Ваней. Гостей надо было встретить на вокзале и сопровождать их, когда это будет необходимо, во все дни пребывания их в обители, а в свое время и проводить их на поезд.

Матушка Варвара любила и умела принимать гостей. Это было частью ее игуменского призвания, так что, думаю, мало кому удавалось (если вообще удавалось) уйти от матушкиного застолья без чувства глубокого насыщения. Впрочем, глубокое насыщение, по моим наблюдениям, касалось едва ли не больше души, чем прозаического чрева. Это же самое ожидало и нашу съемочную группу из четырех человек: режиссера Сергея Колосова, актрису Людмилу Касаткину и еще двух мужчин – оператора и художника – в день их приезда. Утром мы с водителем Ваней отправились встречать наших гостей на станцию Йыхви (кстати, если вы едете поездом, то это ближайшая станция к обители). Я, в рясе и в скуфейке, стал прохаживаться по перрону с важным видом, так что нашей творческой группе не пришлось гадать, кто станет их провожатыми. Подходит поезд, подбегаем с Ваней к нужному вагону – вот они, наши гости.

«Укротительницу тигров» – Людмилу Ивановну Касаткину – узнать мне было нетрудно. Приветствуем гостей, принимаем вещи (их не так много), знакомимся. Внятно представляюсь: «Священник (имя рек)». Обмениваемся обычными любезностями и садимся в «Зимушку», которым наши гости начинают дружно восхищаться. «Зимушка» тем временем, как типичный человекоугодник, плавно трогается с места и, будто напрашиваясь на новые комплименты, с предельной для него мягкостью начинает скользить по ухабистой дороге к месту назначения (ухабистые дороги есть и в Эстонии, как и представители второй, не только российской, беды). Поглядывая по сторонам и обмениваясь короткими фразами о том, что попадало в поле зрения, наши гости мало-помалу начали задавать вопросы, которые им хотелось разрешить до своего появления в обители.

«Католики в городе!»

Сергей Колосов

Большей частью эти вопросы касались церковного и монастырского этикета. Сначала принялись обсуждать, как нужно обращаться к священнику. Сергей Николаевич Колосов заговорил первым: «Насколько я знаю, нам надо обращаться к вам: ‟Отец Олег”, это так?» – «Да, – ответил я, насколько мог бесстрастно, и добавил: – Если это вас не затруднит». – «Священник Олег, – продолжил режиссер, – простите, фамилию могу переиначить», – я вежливо повторяю свою фамилию. – «А почему вы не представились: ‟Отец Олег?”, ведь так, должно быть, к вам обращаются ваши прихожане?» – «Ну, прихожан у меня пока еще никаких нет, да и не мои они, а Христовы», – подумал я про себя, а вслух сказал другое: «Видите ли, Сергей Николаевич, – заговорил я противным учительским тоном семинариста-выпускника (каковым я на тот момент и являлся), согласно церковному этикету, священник, представляясь в устной или в письменной форме, должен указать свой священнический сан, затем имя и фамилию. Сам себя ‟отцом” он называть не должен, это дело тех, кто считает его таковым, кто уважает его сан, наконец.

Кстати, – продолжил я, – могу рассказать один анекдотичный случай на эту тему, не возражаете?» Возражений не последовало, и я, никогда не считавший себя хорошим рассказчиком, просто, как мог, сообщил то, за что мог поручиться, что это не выдумка: «Как-то один первокурсник, молодой священник-заочник, пытался попасть в библиотеку Московской духовной академии, но перепутал двери и вместо библиотеки постучал в двери покоев ректора, которые находились как раз напротив входа в библиотеку. Двери открыл сам владыка Владимир. Батюшка стал извиняться: ‟Простите, – говорит, – владыко, дверью ошибся”. Владыка ему: ‟Представьтесь, пожалуйста”. – ‟Отец Василий”, – отвечает батюшка. – ‟Без году неделя, как рукоположили, а уже в отцы мне набиваешься”, – полушутя, полусерьезно попенял владыка Владимир и, покачав головой, захлопнул двери перед носом озадаченного иерея. Вот такой замечательный урок церковного этикета преподал владыка ректор», – торжественно закончил я свой рассказ. Гости дружно улыбнулись, чувствовалось, что интерес к теме на этом не иссяк.

«А как насчет обращения ‟святой отец?”» – поддержал разговор солидного вида кинооператор – Валентин Николаевич Железняков. Я, глядя на него, непроизвольно поморщил нос, но быстро спохватился и попытался поскорей ответить на вопрос, чтобы Валентин Николаевич не принял мой наморщенный нос на свой счет. «У нас не принято обращаться к священнику ‟святой отец”, – ответил я Валентину Николаевичу, стараясь изо всех сил при этом избавиться от менторского тона. – Такое обращение православному человеку режет слух (как я убедился за свою жизнь, особенно глядя в зеркало, далеко не все священнослужители святые), а вот для католиков – другое дело: для них такое обращение – норма. – Здесь мне надо было бы оставить бедных католиков в покое, но я самозабвенно вещал: – Да что там! – у католиков еще и не такое возведено в норму», – причем таким тоном, как будто сам лично много потерпел от католиков. И тут же осекся: а вдруг кто-то из наших гостей – католик? Тогда получится ужасно негостеприимно. Молодец священник, собирающийся служить на приходе, ничего не скажешь! От такого предположения я даже вспотел. И тут мы встретились взглядом с художником: он смотрел на меня с пристальным вниманием, как будто готовился написать мой портрет, и не улыбался. «Точно. Католик!» – пронеслось в голове. «Ужасно!» – проговорил я про себя, не понимая, как поступить в сложившейся ситуации. Надо было как-то спасать свое незавидное положение дипломата, и я ничего не придумал лучшего, как робко предположить вслух, что те же ксендзы вряд ли дойдут до такого, что будут представляться: «Святой отец такой-то». Мне показалось, что это немного смягчило обстановку в салоне. Но я решил идти до конца: «Кстати, как-то в нашем монастыре произошла вот такая забавная история: ночью раздался сильный стук в монастырскую калитку. Дежурная сестра пошла на стук, думая, что какой-нибудь паломник припозднился. Спрашивает: ‟Кто там?” – ‟Святой отец Александр”, – отвечает ей мужской голос. Сестра, вмиг раскусив незадачливого ‟иерея”, не растерялась и говорит ему: ‟Вы ошиблись адресом. Святому человеку место среди святых, а у нас здесь святых нет, одни грешные”. Все рассмеялись. Это меня ободрило, тем более что рассмеялся и предполагаемый католик.

Тут я подумал, что пора бы сменить тему, но у гостей остался еще какой-то неразрешенный вопрос по этой теме. Со всеми возможными интеллигентскими извинениями наши гости начали объяснять мне, что при знакомстве с игуменией монастыря им было бы более естественно и комфортно обращаться к ней, по крайней мере при первой встрече, по имени-отчеству. Я ответил, что вполне их понимаю, но – и тут я слукавил – сказал, что я знаю только имя матушки в миру, но не знаю отчества. Уж очень не хотелось, чтобы они называли матушку по имени-отчеству, а не как подобает – матушкой. Пусть, думаю, привыкают к монастырскому этикету. Тут водитель Ваня, дипломат не хуже меня, до этого молчавший, вступил в разговор и вмиг всё испортил: «Матушкино мирское имя – Валентина Алексеевна, – довольным тоном отчеканил он и, решив не останавливаться на достигнутом, зачем-то добавил: – Трофимова». «Эх, Ваня, крутил бы ты лучше свою баранку да не портил бы обедню», – чуть не вырвалось у меня. Он и крутил, довольный. «Зимушка» тем временем, обогнув монастырь, въехал в боковые монастырские ворота со стороны Никольской часовни. В главных воротах, замечу, в обители встречали исключительно митрополита.

Останавливаемся у новой монастырской гостиницы, идем занимать келлии. Молодая гостиничная сестра Татьяна показывает гостям просторные, уютные келлии на первом этаже и поясняет, что через полчаса матушка ждет их у себя. Гости устраиваются, а я остаюсь их ждать на залитой солнцем веранде, перелистывая лежащие на столах монастырские альбомы.

Объятия матушки Варвары

Гости напряжены. Никто из них не знает, как вести себя с игуменией

Знакомство нашей съемочной группы с игуменией Варварой разрушило всю чопорность и неловкость. Входим в приемную – она же и столовая, – гости настроены доброжелательно, но видно, что напряжены. Никто из них не знает, как вести себя с игуменией. Матушка встречает гостей приятной широкой улыбкой, глаза искрятся неподдельной радостью. Безошибочно угадывая, кто из гостей режиссер Колосов, матушка обращается к нему, к его супруге, затем ко всем гостям: «Сергей Николаевич, Людмила Ивановна, гости дорогие, милости просим! Добро пожаловать в обитель! Очень рада видеть вас. Владыка Алексий уже звонил, спрашивал о вас. Как вы доехали? Отец Олег, Ваня ровненько вел машину?» – И, не ожидая плохого отзыва о Ване, тут же добавляет: «Ваня у нас хороший». Всё это было сказано естественно, без какой-то дистанции, отчуждения – очень по-доброму и с заботой.

Людмила Ивановна, стоявшая в это время в некотором оцепенении, вдруг раскрывает объятия и, делая несколько шагов вперед, произносит: «Матушка!» Все весело переглядываются, наблюдая, как Людмила Ивановна обнялись с игуменией, будто добрые давние подруги. Что и говорить, настоятельница обители была человеком незаурядным и располагала к себе людей мгновенно. Был ли тут какой-то секрет? – Секрет прост, мне кажется: искренность и любовь.

Трапеза готова. Матушка приглашает всех за стол, пытаясь меня, молодого иерея, усадить на главное место. Я отбивался, стоял, можно сказать, насмерть – матушка наконец уступила и, став у своего законного игуменского места, в нескольких словах очень мягко сказала гостям, что в обители всякое дело начинается с молитвы и молитвой оканчивается. Все поняли намек, встали, и матушка сама прочитала «Отче наш», а мне настойчиво предложила благословить трапезу. Я обратил внимание, что из всех гостей во время молитвы перекрестился один только художник. И перекрестился по-православному! «Вот тебе и католик!» – пробормотал я, снова краснея от стыда. Художник, которого звали Михаил Николаевич Карташов, как оказалось, был на тот момент единственным из всей группы по-настоящему верующим человеком, т.е. всерьез начавшим свое воцерковление.

Между тем, пока я осмысливал счастливую перемену в моем взгляде на художника, за столом уже стала завязываться интересная беседа, и мне нельзя было ее пропустить. Наши гости оказались настолько приятными людьми, а матушка их настолько к себе расположила, что они готовы были обсуждать с ней любые темы. Конечно же, зашел разговор и о предстоящих съемках, о главной героине будущего фильма – матери Марии (Скобцовой). Во-первых, матушка показала прекрасную осведомленность: она знала, что мать Мария была монахиней в миру, и пояснила всем о принципиальных отличиях этого типа монашества от другого, то есть монашества общежительного. Следом зашла речь о святости и о святых. Людмила Ивановна поспешила сказать, что ее святые – это ее родители. В ответ на это матушка не замедлила с одобрительным словом, сказав, что почитание родителей – одна из величайших добродетелей, и, обращаясь ко всем гостям, спросила: «А помните, какими словами оканчивается заповедь ‟Чти отца и матерь твою?” – и, не получив скорого ответа, продолжила: – ‟Да благо тебе будет и да долголетен будешь на земле”. Так что долголетие вам, Людмила Ивановна, по-видимому, обеспечено», – и широко улыбнулась (кстати, Людмила Ивановна Касаткина скончалась на 87-м году жизни, через 11 дней после смерти своего супруга).

Укротительница в апостольнике

Кадр из фильма «Мать Мария»

Мне довелось лицезреть «укротительницу тигров» в подряснике и апостольнике

В конце застолья матушка, заметно посерьезнев, сказала, что она с огромным уважением относится к создателям будущего фильма за одно то, что они имеют мужество показать в атеистическом государстве в образе положительной героини православную монахиню. Этот поступок представителей настоящей интеллигенции, я думаю, вызывал уважение не только у всей обители, но и позже – во всей стране.

В течение трех дней гостей обители знакомили с монастырем и монастырскими послушаниями, водили на источник, возили на скотный двор кормить монастырских лошадок и пить топленое молоко. Катали на «Зимушке» обозревать живописные окрестности Журавлиной горы – Куремяэ. А в один из дней съемочную группу повезли в Тойла, одно из самых любимых мест митрополита Алексия на северо-востоке Эстонии – любоваться закатом над морем с огромного обрыва. Там же, в Тойла, заезжали и в дом-музей знаменитого русского поэта Игоря Северянина. Словом, времени едва хватало на все. Иногда Людмила Ивановна убегала к монастырской швее матери Алексии. Ни для кого в обители не было секретом, что для Людмилы Касаткиной в обители шьют монашескую одежду. К концу пребывания в монастыре съемочной группы одежда для главной героини была пошита, и мне в числе первых очевидцев довелось лицезреть «укротительницу тигров» в подряснике и апостольнике, то есть в том одеянии, в котором ее увидел зритель на экране в художественном фильме «Мать Мария» месяцы спустя.

Где исполнимы заповеди? – Урок из советского фильма

Людмила Ивановна вскрикнула: «Так вы ушли из монастыря?!»

Прошли годы. Как-то в Таллин приехала супруга моего армейского друга Владимира Жоржа, в то время директора московского театра «Эрмитаж», – актриса Ирина Жорж, – играть в антрепризном спектакле. Я знал, что она участвует в этом спектакле вместе с Людмилой Ивановной Касаткиной, и рассказал Ирине вкратце историю моего знакомства с ней в Пюхтицком монастыре. Ирина с интересом выслушала мой рассказ и предложила устроить нам встречу. Я немного посомневался, стоит ли беспокоить актрису, но все-таки согласился. Договорились, что я приду к поезду. Мы встретились и даже смогли немного посидеть в купе у Людмилы Ивановны; с удовольствием повспоминали ставшие со временем, как выяснилось, еще более дорогими и важными для нас обоих события тех нескольких дней, проведенных съемочной группой в обители. Напоследок коснулись и настоящего. До отправления поезда оставалось совсем немного, мы вышли из купе и стали у окна. Народ уже перестал сновать по вагону, и мы могли еще пару минут поговорить. Я сказал, что теперь служу в Таллине на приходе, и хотел было что-то еще добавить, но тут моя собеседница вся напряглась, в глазах у нее появилось выражение душевной боли, и громко, настолько громко, что мог слышать едва ли не весь вагон, Людмила Ивановна вскрикнула: «Так вы ушли из монастыря?!»

Тихий вагон. Советские годы. Недоуменное и горькое восклицание «укротительницы тигров» – актрисы, исполнившей роль святой матери Марии. В воздухе повисла пауза. Несколько секунд я собирался с мыслями, чтобы объяснить взволнованной актрисе и навострившему некстати уши вагону, что я вообще-то не монах и никогда им не был, чтобы мне уходить из монастыря. Да и монастырь, где я некоторое время служил, был женским, так что даже если бы и был я монахом, то никак не мог быть связан обетом быть там до конца своих дней. Судя по голосу актрисы, конец моих дней был близок. Тут вмешался зов проводницы: «Товарищи провожающие, покиньте, пожалуйста, вагон. Поезд отправляется». Мне ничего не оставалось, как, коротко попрощавшись, оставить всеми любимую актрису и невольных (а может, и вольных) свидетелей описанной мною сцены с неразрешенным вопросом и поспешно выйти из вагона, который тут же и качнуло, едва я оказался на перроне.

Я пробежал глазами по окнам вагона и с облегчением увидел, что Людмила Ивановна все еще стоит у окна. Я улыбнулся и помахал ей рукой. Она тоже помахала мне рукой и улыбнулась в ответ. Мне показалось, что в ее глазах блеснули слезы.

Шел по перрону и думал, что могло вызвать слезы актрисы. Может, она оплакивала мой мнимый «уход из монастыря»? А может, из-за только что пережитых воспоминаний о посещении Успенской обители она снова плакала над своей героиней – матерью Марией, которая, после долгих поисков и страданий, исполнила в концлагере Равенсбрюк Христову заповедь: «Нет больше той любви, как если кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15, 13).

Кто знает, кроме Единого ведущего сердца человеческие Господа, заповеди Которого исполнимы везде – в концлагере и на свободе.