«Когда создаешь образ, важно, чтобы ты сам мог перед ним молиться»

Чаще всего люди идут в иконопись традиционным путем: художественное училище или вуз, потом – иконописная школа. Так сложилось, что Анна Кухта, с самого детства любившая рисовать, после школы поступила в инженерный вуз – родители считали, что «так будет правильно». Но, начав работать, она поняла, что это не ее, и стала искать возможности научиться иконописи.

Иконопись сродни священству. Это служение, для которого требуется чистота мыслей, внутреннее спокойствие

С тех пор прошло много лет. Мозаики и росписи Анны находятся, например, в храме Преображения Господня на Преображенской площади (Москва), в храме великомученика Георгия Победоносца на Живописной (Москва), на подворье Марфо-Мариинской обители милосердия (с. Горки, Коломенский район, Московская область), в храме Казанской иконы Божией Матери (г. Горячий Ключ). Но Анна не перестает учиться:

«Для меня иконописец всегда казался сродни священнику в том смысле, что иконопись – своего рода служение, для которого требуется чистота мыслей, внутреннее спокойствие. Я и сейчас не решусь назвать себя иконописцем – я еще, несмотря на то, что уже много лет занимаюсь церковным искусством, только в самом начале пути».

Я поняла, что проектировать двигатели – не мое

– Ваш путь в профессию не был традиционным. Расскажите, как и где вы начали учиться иконописи?

– Рисовать я любила всегда, с детства мечтала о творчестве. Но когда родители услышали, что после школы я собираюсь учиться по творческой части, схватились за голову: «Только не это!» Тем более в художественный вуз поступал мой старший брат, не поступил и очень, до депрессии, переживал. К тому же родители были уверены, что все художники ведут такой же образ жизни, как наш сосед – человек талантливый, но весьма пьющий. Вот почему-то, зная, что встречаются пьющие инженеры, бухгалтеры, бизнесмены и так далее, родители не боятся отдавать детей в эти профессии, в отличие от творческих. В итоге я, как ответственная дочь, окончила инженерный вуз, даже пошла на завод, думая, а вдруг я просто не понимаю, и это мое – проектировать двигатели. Но, немного поработав, поняла – нет, не мое. И все время, конечно, продолжала рисовать – ставила натюрморты, писала пейзажи…

Потом вышла замуж, и муж, очень ценящий искусство, сказал, что мне обязательно надо развиваться в этом смысле, учиться. Так случилось, что мужа по работе перевели в Самару. И я окончательно решила, что пойду учиться, но не просто рисованию, а тому, что мне было ближе, – иконописи. Мне рекомендовали обратиться к одному священнику, спросить совета. Еще до встречи с ним муж предложил: «Иди, посмотри, поспрашивай, вокруг много храмов». Я спросила адрес большого храма, пошла туда, заблудилась и, как оказалось позднее, пришла в Свято-Воскресенский монастырь. Обратилась к первому встречному человеку: «У вас здесь есть иконописцы? Очень бы хотелось познакомиться, брать уроки». – «Вообще-то я иконописец, – ответил мне этот человек и представился, – Виктор Вартанович Чемирзов». Он сказал, что не очень готов брать учеников, однако мы договорились, что я принесу ему рисунки – показать, что умею. А на следующий день как раз была встреча со священником, который сказал, что в Самаре много иконописцев, но он рекомендовал бы обратиться к известному местному иконописцу и написал на бумаге его имя – «Виктор» и номер телефона. Оказалось, что это тот самый мой новый знакомый. При встрече Виктор Вартанович посмотрел мои рисунки и решил дать мне задания, список литературы, которую я должна прочитать к следующей встрече. Я рисовала заданное, он поправлял, объяснял. Параллельно Виктор Вартанович взял меня работать на объект – на роспись, выполнять самые простые задачи, и я училась понимать, что такое программа храмовой росписи, как в церковном искусстве важна линия. Я видела, как работает Виктор Вартанович, и это было лучшей школой. Каждая его линия звучала, как молитва.

Виктор Вартанович взял меня на объект. Я наблюдала, как он работает, и это было лучшей школой

– Когда вы решили попробовать себя в мозаике?

– После того, как мужа по работе направили в Москву. У меня уже были и свои заказы: например, роспись храма Святой Животворящей Троицы в поселке Мосрентген, где мы работали с коллегой. Но мне хотелось учиться дальше, ведь монументальная роспись – это одно, а икона – немного другое: личное предстояние, личный разговор. Учиться я пошла к иконописцу Наталье Петровне Масловой – ученице Ирины Васильевны Ватагиной^[1]. Изучение иконы, ее языка, ее богословия – это был шаг и в познание мира, в Богопознании.

Еще в какой-то момент оказалось, что я не могу заниматься монументальными росписями по состоянию здоровья. И мои друзья предложили мне попробовать мозаику. Я вообще не понимала, как с ней работать, но решила рискнуть, и оказалось, что мозаика – увлекательное дело. Внутри у меня что-то отозвалось, я почувствовала: это то, что мне очень интересно!

У художника обязательно возникает диалог со святым, над образом которого он работает

– Во время обучения иконописи что вы для себя важного поняли про икону?

– То, что когда человек изображает того или иного святого на иконе – он не рисует картинку, а действительно создает образ. Как-то я делала мозаичную икону святителя Николая, не на заказ, а для себя. И сколько ни пыталась, у меня не получался один момент. И я обратилась к святителю Николаю вот через этот, еще не до конца сделанный образ: «Святитель Николай, помоги, пожалуйста! Ну никак не получается». То есть у художника обязательно возникает диалог со святым, над образом которого он работает. Похожее было, когда я делала икону блаженной Матроны. Долго думала, как я могу ее изобразить. И вот думаешь, молишься, причем не боишься обращаться с маленькими просьбами: «Помоги, как сделать вот эту деталь, я не понимаю!» – и рука как будто сама по себе начинает что-то делать, и уже потом ты начинаешь понимать, почему именно так. И это оказывается самое правильное решение.

Первый раз в храм – на Новый год

– Вы сказали, что хотели учиться именно иконописи, то есть уже были верующим человеком. А как вы пришли к вере?

– Моя бабушка всю жизнь была глубоко верующей. Каждое лето родители привозили меня к ней. И мы с двоюродной сестрой ежедневно наблюдали в ее комнате смешные, с точки зрения тогдашних девочек-пионерок, сцены – как сосредоточенно бабушка молится утром и вечером. Причем бабушка, как бы мы ни шутили над ней, не осаживала нас, не читала нотаций, не учила. Она просто говорила, что когда-нибудь мы все поймем, а она всегда будет молиться за нас. Когда я уже воцерковилась, вспомнила ее слова.

Мне нравилось бывать у бабушки в комнате – там очень вкусно пахло ладаном и церковным маслом. Там вообще всегда было красиво – иконы на вышитых рушниках… И, возможно, именно благодаря бабушке я начала подозревать, что есть Кто-то, Кого даже близко не сравнишь со сказочными волшебниками, вымышленность которых я чувствовала и в самом раннем детстве. Бабушка просто, мягко, своей верой указывала нам путь туда, где таится Правда, настоящее Чудо. Да, мы подтрунивали над ней, но чувствовали: она знает что-то важное. Иначе как ей, маленькой, сухонькой, удается быть такой величественно-спокойной, приветливой, не суетиться, не быть мелочной?..

Благодаря бабушке я начала подозревать, что есть Кто-то, Кого даже близко не сравнишь со сказочными волшебниками

Но впервые осознанно в храм я попала… на Новый год. Мне было лет 19. Мы с друзьями и подружками встретили Новый год, поели, как полагается постсоветским гражданам, оливье, позажигали бенгальские огни. А потом решили: «Ну чего сидеть перед телевизором? Пойдемте на улицу, к городской елке!» Вышли, походили – и на глаза попался храм, где как раз шла ночная служба. Стало очень интересно: что же происходит там, внутри? И я поняла, что обязательно должна зайти. Увиденное произвело на меня незабываемое впечатление. Иконостас, иконы, которые все, как мне тогда показалось, смотрят именно на меня. Казалось, они спрашивают: «Ты пришла, и что дальше?» И вот с того Нового года я стала заходить в храм. Сначала просто ради любопытства. Постою немного, послушаю, правда, ничего не понятно, но что-то заставляет вслушиваться и очень хочется понять…

Мне, человеку со стороны, казалось, что в храме люди преображаются, что там все иначе, чем за дверями храма. Да, я слышала порой замечания – не там стоишь, не так стоишь, но это совсем не мешало видеть мне то настоящее, и, тем более, не обижало. Мне казалось, что в храме так хорошо, что я со своим советским светским воспитанием просто не имею права там находиться, и это счастье, подарок, что все-таки у меня есть такая возможность. И по-прежнему ощущала взгляды с икон, которые призывали – узнавать, меняться. Понятно, думать в то время об иконописи мне и в голову не приходило, казалось – это удел особых людей. Для меня иконописец казался сродни священнику в том смысле, что иконопись – своего рода служение, для которого требуется чистота мыслей, внутреннее спокойствие. На самом деле, я и сейчас так считаю и не решусь назвать себя иконописцем – я еще, несмотря на то, что уже много лет занимаюсь церковным искусством, только в самом начале пути.

Никаких разочарований, когда я уже глубоко вошла в церковную жизнь, увидела ее изнутри, у меня не было

– Между первым приходом в церковь и воцерковлением прошло много времени?

– Воцерковилась я примерно в 2000-м, а до этого лет семь примерно вот так потихонечку ходила в храм, стояла в сторонке. Было страшно: я всегда ощущала себя грешным человеком. И да, никаких разочарований, когда я уже глубоко вошла в церковную жизнь, увидела ее изнутри, встретилась с какими-то искушениями, у меня не было. Списываю это на бабушкины молитвы. Я просто всегда понимала, что у каждого свой путь и каждому надо работать со своими страстями, делать выводы, исходя из своей жизни, а смотреть в сторону страстей других людей, а уж тем более осуждать их – дело непродуктивное и неполезное.

– Вспомните случаи, когда вас поддерживали поступки других людей.

– Да это не особые случаи, а будни. Вот я вижу, как один знакомый всегда приветлив с окружающими, другой – никогда не унывает, всегда радуется, третий всего себя отдает семье, и вот из всего этого складывается мозаика жизни, которая поддерживает, в том числе, и тебе лично, не позволяет унывать, дает силы делать что-то. И, кстати, становится мощной защитой, щитом от тех новостей, чаще негативных, что выплескиваются на поверхность, оказываются в топе СМИ.

Когда я встречаюсь с новым интересным решением в мозаике, сразу вспоминаю фразу, что мозаика – музыка камней

– Сейчас вы больше занимаетесь все-таки мозаикой, а не пишите иконы. Почему?

– Люблю ставить сложные задачи. А потому мне сложнее и интереснее – в мозаике. Люблю смотреть, что делают современные мозаичисты и удивляюсь, насколько точно и ярко работают некоторые из них, изобразительно выделяя те моменты, которые мне бы и в голову не пришло выделить. Очень много хороших художником-мозаичистов, и у каждого я чему-нибудь учусь. Меня восхищает, как художники решают задачи по реализации больших проектов. Когда я встречаюсь с новым интересным решением в мозаике, сразу вспоминаю фразу, что мозаика – музыка камней. Смальта – это вообще невероятный материал! Вот, например, порой кажется, чего обращать внимание на орнамент – это ж декоративная часть работы. Но неправильно сделанный орнамент может испортить даже отличную работу! Его будет или слишком много, или мало, или не на месте и так далее.

Сделать икону – точно такую же, как на фотографии

– Вы делаете мозаичные иконы и из смальты, и из стеклянной плитки. Как относитесь к мнению, что из плитки нельзя сделать полноценное художественное произведение?

– Да, безусловно, смальта – это настоящее чудо, где каждый камешек – живой, по-своему играет в общей работе. Но я с пониманием отношусь и к тем людям, которые просят сделать икону из стеклянной плитки. Я нередко сталкиваюсь с заказчиками, которые хотят мозаику (а это, кроме всего, и прочно, и долговечно – цвет не меняется, а если работа покроется копотью, то стоит только протереть – и готово), но у них нет денег на дорогостоящий материал – смальту. Понятное дело, если бы была возможность, то все бы заказывали мозаику из смальты, но реалии жизни таковы, что не все могут себе это позволить. Так что остается стараться достойно делать и из стеклянной плитки. А халтурно сделать можно иконы и из смальты.

– Когда заказывают икону, чаще просят сделать строго по фотографии или предлагают разработать образ?

– По-разному. И я отношусь с пониманием и к тем, и к другим. Как-то заказчица попросила сделать икону – точно такую же, как на фотографии. И рассказала историю, что точно такая же икона была у ее погибшего сына. Я понимаю, что для этой женщины важно, чтобы икона получилась точь-в-точь такая же, и странно было бы, если б я стала вмешиваться и пытаться навязать ей свое видение.

Да, бывают и другие заказчики, которые говорят, что хотят икону конкретного святого, но не настаивают на конкретном изводе и, тем более, на конкретном образце. Тогда ты начинаешь думать, разрабатывать…

– А что касается личного отношения со святыми, как оно сказывается в работе?

– Мне бесконечно хочется работать над образом Пресвятой Богородицы – каждый раз Она открывается мне по-новому, Ее подвиг, Ее смирение…

Мне бесконечно хочется работать над образом Пресвятой Богородицы – каждый раз Она открывается мне по-новому

А если говорить об образах святых, часто задумываюсь над подвигом юродства. Долго вообще не могла понять, что это за подвиг такой – ходить в лохмотьях и всех обличать. То есть умом понимаю, а внутренне, сердцем – нет. Три года назад я получила заказ на икону преподобноисповедника Гавриила (Ургебадзе), стала много читать о его жизни, о его подвиге юродства, за которым – невероятная мудрость. Но прежде я увидела его глаза на распечатанной фотографии – глаза, наполненные радостной любовью ко всем, ко всему Божьему миру. Я поняла: это человек бесконечной любви. И благодаря этому святому я стала немного понимать юродство – как подвиг любви к людям, пусть порой через их обличение.

Вообще, когда ты работаешь над образом того или иного святого, обязательно стараешься не только узнать его житие, жизненный и духовный путь, но и, в силу своего небольшого духовного опыта, хоть как-то понять его подвиг. И, повторюсь, когда работаешь, обязательно молишься, вступаешь в диалог с ним. Когда создаешь любой образ, важно, чтобы ты сам мог перед ним молиться, чтобы у тебя возникало молитвенное предстояние.