Жизненный путь гвардейца Ивана Ушакова, ставшего преподобным Феодором Санаксарским

Преподобный Феодор Санаксарский. Мозаика храма Александра Невского при паломническом центре Иоанно-Богословского Макаровского монастыря, г. Саранск. Фото: Лобанов Евгений Александрович В дореволюционные времена люди могли припомнить родословие свое до очень далеких веков. Помнились прадеды и пращуры, их дела и подвиги, выражения и привычки, дорогие сердцу мгновения жизни и духовные пути. Конечно, во все времена люди не были идеальны, имели свои слабости, но сама по себе память о тех, чье прозвание мы носим, чья кровь течет в жилах наших, чьи склонности и черты характера мы невольно воспроизводим в себе, жила в людях и создавала тепло большой, не ограниченной двумя-тремя только поколениями, семьи; создавала чувство причастности к дивной истории Отечества нашего. «Наш предок еще Ивану III служил», — говорит какой-нибудь мелкопоместный дворянин, и плечи невольно сами расправляются, и сердце чувствует, что земля эта — родная, для нее столько сил положено кровными нашими, значит, и мы должны ее хранить, хранить верно и радостно, ведь это все — наше, Самим Богом дарованное давно-давно предкам нашим и ныне — нам самим.

…Бывало, что иные счастливцы родословие свое могли провести через всю русскую историю; одним из них был потомственный дворянин Игнатий Васильевич Ушаков, владевший в начале XVIII века небольшим «сельцом Бурнаковым с деревнями», что в Романовском уезде Ярославской губернии (на тот момент Ярославской провинции), но прадедов своих считавший до равноапостольного князя Владимира, крестителя Руси, то есть происходивший из древних Рюриковичей, правда, по женской линии.

Началась история этого рода в 1022-м году, когда сын Владимира Красное Солнышко, Тмутараканьский (ныне г. Тамань) князь Мстислав Владимирович Храбрый, во время войны с соседями-касогами (нынешними черкесами) победил в бою касожского князя Редедю. Эта схватка была обычным для того времени единоборством сильных воинов, сражавшихся перед своими войсками; исход такого поединка обыкновенно предрешал исход всей битвы (а порой и заменял ее). И вот, в тот раз Мстислав одолел Редедю и убил его. Военный конфликт закончился, а детей Редеди князь Мстислав взял к себе в семейство, крестил и воспитал, а за одного из сыновей касожского правителя выдал свою родную дочку. Через много поколений один из потомков черкесского княжича и русской княжны получил прозвище Ушак; оттого и повелась фамилия Ушаковых.

Многие представители этого рода верой и правдой служили Российскому престолу

Многие представители этого рода, разделившегося на несколько ветвей, верой и правдой служили Российскому престолу. Служил и упомянутый выше Игнатий Васильевич; он был определен к «соляным сборам» Ярославской провинции, но, очевидно, исправлял эту налоговую должность совершенно честно, по-христиански, поскольку всю жизнь не был особенно богат, хотя и имел определенный достаток. В родовом Бурнакове стоял на возвышенном живописном месте добротный, красивый господский дом, окруженный парком и чудесным яблоневым садом; вокруг усадьбы простирались леса, поля, луга… Даже и до наших дней сохранился возле Бурнакова великолепный еловый лес, прозванный почему-то «Ушаково поле». Неподалеку, в трех верстах от усадьбы, стояла церковь — храм Богоявления-на-острову, с красивой колокольней — «Ярославской свечой», на которой висел колокол, отлитый известным в свое время мастером Ф. Д. Маториным, сын которого Иван и внук Михаил отлили сам Царь-колокол.

В этом-то благословенном месте в 1718-м году, когда Царь Петр I вел к победному концу Северную войну и в недавно основанном Санкт-Петербурге учреждал Адмиралтейств-коллегию, родился у помещика Ушакова с супругой Ириной сын Иван. Он был третьим ребенком в семье; старших братьев звали Сила и Феодор. Казалось бы, впереди должна была быть еще долгая и счастливая семейная жизнь; однако вскоре Ирина умерла, оставив супруга с детьми на руках, и спустя некоторое время Игнатий Васильевич женился вторично на вдове помещика Кузьмичева, Параскеве Ивановне. Мачеха оказалась очень доброй и благочестивой женщиной, и с материнской любовью воспитывала сыновей своего мужа, стараясь и им передать огонек веры и любви к Богу. Маленький Иоанн настолько привязался к ней, что считал почти что родной мамой и с теплотой вспоминал ее потом всю жизнь.

Время шло, дети подрастали; и по правилам той эпохи в 7 лет каждого из них записывали в полк до окончания домашнего образования. Братьев Ушаковых зачислили в лейб-гвардии Преображенский полк, что считалось очень почетным: в основном туда записывали детей знатнейших фамилий, а Ушаковы, несмотря на древнее княжеское происхождение, на тот момент были только потомственными дворянами.

По старшинству и отправлялись братья в Петербург на действительную службу; первым, в 1724-м году, еще при Петре I, — Сила Игнатьевич, потом, при его внуке, молодом Петре II, — Феодор Игнатьевич, и только в 1735-м г. — и Иван Игнатьевич. В это время на Российском престоле была Императрица Анна Иоанновна (племянница Петра Великого), которая совершенно не обладала качествами государственного деятеля и всю страну и управление ею отдала на откуп своим фаворитам, главным из которых был Э. И. Бирон, человек вспыльчивый и жестокий; при дворе появилось огромное число немцев, никаких теплых чувств к России не питавших; порой отличались и свои, русские — главой мрачно известной Тайной канцелярии был А.И. Ушаков, давний родственник описываемых Ушаковых. Словом, обстановка в столице, да и вообще в стране, была очень непростая и тревожная.

Братья были близки между собой, сохранили во взрослой жизни и вдали от дома крепкую дружбу

Однако в гвардии, где служили Сила, Феодор и Иоанн Ушаковы, преобладало влияние исконно российских дворян-патриотов, поэтому братья имели возможность жить в относительно нормальной обстановке. Помогало, видимо, и то, что братья были на редкость близки между собой, сохранили во взрослой жизни и вдали от дома крепкую дружбу и даже некоторое послушание старшему брату, Силе Игнатьевичу.

Хотя жить, конечно, было непросто. Императрица недолюбливала гвардейцев, понимая, что это отнюдь не ее приверженцы, но напрямую сделать с ними что-либо не могла, разве что учредила еще один гвардейский Измайловский полк. Но за себя Анна Иоанновна беспокоилась напрасно: она была дочерью старшего брата Петра I, Царя Иоанна Алексеевича, и потому занимала престол вполне законно; гвардия понимала это и, видя творившиеся беззакония, лишь молчала и ждала; ждала с надеждой, что однажды взойдет на престол другая Царица, двоюродная сестра Анны, добрая, умная и богобоязненная Елизавета Петровна. Ждали, надо думать, и братья Ушаковы… Но в конце 1740 года Анна Иоанновна скончалась, а престол завещала своему внучатому племяннику, двухмесячному младенцу Иоанну Антоновичу, принадлежавшему к немецкой Брауншвейгской династии, при регентстве Бирона.

Елизавета Петровна, императрица и самодержица Всероссийская Наступил 1741 год; братья Ушаковы были отпущены в годичный отпуск и отправились домой, в родное Бурнаково, где не были уже очень давно. Сначала приехали Федор и Иоанн, а к Пасхе вернулся и Сила Игнатьевич, проходивший лечение на юге. Можно представить, какая радость была в Бурнакове, когда впервые за долгие годы вся семья собралась вместе, тем более к Светлому Христову Воскресению, чтобы вновь вместе, в родном храме Богоявления-на-острову, молиться на Пасхальной заутрене.

Около года прожили братья дома и вернулись в Петербург. В столице же за это время произошли важнейшие события: в ночь с 24 на 25 ноября Цесаревна Елизавета Петровна при помощи гренадеров Преображенского полка арестовала правительницу Анну Леопольдовну (мать Иоанна Антоновича, ставшую регентшей после смещенного ею Бирона) и сделалась Императрицей Всероссийской. Народ ликовал, видя «природную Государыню», наконец занявшую отцовский трон, и зная ее добрый, благочестивый нрав. Правление Елизаветы Петровны и впрямь будет благотворным, относительно спокойным и очень милосердным.

Конечно, преображенцы, оказавшие такую услугу новой Императрице, стали самой близкой к престолу частью войска; собственно гренадерская рота, принимавшая непосредственное участие в перевороте, получила наименование «лейб-кампании», а все остальные преображенцы были удостоены наград или повышены в звании. Иван Игнатьевич Ушаков получил чин сержанта.

Для него началась жизнь, о которой большинство могло лишь мечтать: прекрасное начало военной карьеры, столичная жизнь, служба Отечеству

Ему было на тот момент 23 года; для него началась жизнь, о которой большинство могло лишь мечтать: прекрасное начало военной карьеры, столичная жизнь, теперь особенно веселая и насыщенная, служба Отечеству при замечательной Государыне, которая, к тому же, особенно благоволила к его полку, любящая многочисленная родня. Старшие братья были уже женаты, у Ивана Игнатьевича появлялись племянники; всего через несколько лет у брата Феодора родится сын, тоже Феодор, будущий святой адмирал Ф.Ф. Ушаков… Это была хорошая жизнь, с благородным служением и вполне чистыми радостями. Но есть на свете такое удивительное, непонятное подчас миру слово — инок. Человек, душа которого иная, чем у окружающих; нельзя, пожалуй, сказать «лучше» или — тем более — «хуже»; просто совершенно иная. То, что не мешает спасению большинства, для такого человека — груз, тяготеющий на сердце, излишний, неполезный. Это не очень заметно, пока молодая душа еще не осознала себя; но однажды придет день прозрения, и тогда все переменится, внезапно и навсегда.

Однажды гвардейцы собрались на очередной свой раут; было шумно и весело; звенели бокалы, звучали музыка, шутки, смех. Один из сослуживцев играл на гуслях; неподалеку был и Иван Ушаков. И вдруг тот, игравший, дотоле совершенно здоровый, веселый человек, упал замертво. Все были потрясены; смерть товарища сильно подействовала на молодых людей, но для Ивана Игнатьевича она стала судьбоносной. Глубоко верующий человек, он глубоко переживал, что друг его умер без христианского напутствия, без покаяния и приготовления к смерти, внезапно… Вся переменчивость и непрочность жизни с предельной ясностью предстала перед ним. Что-то внутри него (или, кто знает, быть может, и знамение свыше) подсказало молодому Ушакову, что эту жизнь он должен прожить иначе, что его путь — не мирской. Что он может и должен стать монахом.

Это решение не было внезапным порывом; Иван Игнатьевич все тщательно и трезво продумал, подготовился к такой решительной перемене, и через некоторое время, взяв отпуск, отправился из Петербурга якобы домой; но, отъехав немного, отпустил слугу с каретой и поклажей обратно, а сам, переодевшись простолюдином, направился на север, в Поморские леса.

Во все времена неожиданное решение молодого успешного человека оставить все и уйти в монахи вызывает непонимание и даже протест окружающих

Такая таинственность может показаться несколько излишней, но здесь нужно принять во внимание особенности того времени. XVIII век был непростым для Церкви, и довольно неприязненное отношение к монахам, заданное Петром I, держалось крепко. Да и во все времена неожиданное решение молодого успешного человека оставить все и уйти в монахи вызывает часто непонимание и даже протест окружающих. Иван Ушаков не без оснований думал, что его могут просто не отпустить; даже почти сто лет спустя из тех же соображений так же внезапно исчезнет из мира Александр Гренков, будущий преподобный Амвросий Оптинский, хотя он, в отличие от дворянина Ушакова, происходил из духовного сословия, что упрощало дело.

Итак, бедная одежда, непривычно долгий пеший одинокий путь. Иван Игнатьевич шел по дороге и вдруг увидел приближающийся экипаж, а в нем — своего родного дядю… Иван поклонился ему, но дядя, не признав в бедном простолюдине молодого Ушакова, проехал мимо. Дрогнуло сердце молодого подвижника: прежняя жизнь, яркая, полная как богатства и удобств, так и семейного тепла, живо припомнилась ему… Но жизнь эта была уже не его. Молодой человек осенил себя крестным знамением и продолжил путь.

Вскоре пришел он на берега Двины, нашел в тамошних лесах заброшенную келлию и поселился в ней, «подвизаясь в посте, молитве и терпении скорбей»^[1]. Все вокруг было иное, дотоле не изведанное им, но Иван Игнатьевич мужественно преодолевал все трудности пустынного жития; а можно представить себе, что такое жизнь в лесу, без каких бы то ни было удобств, в полном одиночестве — ему только изредка приносили кое-какую еду жители соседнего селения, да и сам он редко-редко приходил туда по крайней необходимости, притом часто терпя от неразумных селян побои и оскорбления; каково все это было терпеть природному дворянину, военному, умному и образованному столичному жителю, да и просто непривычному к жестоким лишениям человеку, и притом совершенно добровольно терпеть! Но Иван Ушаков не ошибся, путь отшельника действительно был ему предназначен, и потому с Божией помощью он переносил все.

Так прошло более трех лет. Но вот однажды местные жители, недолюбливавшие Ушакова, помимо прочего, и потому, что от властей было повеление выявлять и доставлять в город скрывавшихся по лесам раскольников, через что подозрение падало порой и на православных подвижников, схватили Ивана Игнатьевича, не имевшего при себе никаких документов, и поволокли с побоями в ближайший город Архангельск «для суда и расправы»^[2]. Подвижник умолял их отпустить его, говорил, что тотчас навсегда уйдет из этих мест, но они не слушали; однако через какое-то время гонители почувствовали внезапную и сильную усталость и вынуждены были оставить Ивана Игнатьевича.

Преподобный Феодор Санаксарский, праведный Феодор Ушаков, преподобноисповедник Александр Санаксарский Пришлось молодому пустыннику спешно скрыться, и он направился в Площанскую пустынь Орловской губернии, где попросил настоятеля, иеромонаха Иоасафа, принять его в число братии. Настоятель долго отказывался, опасаясь беглых преступников и раскольников, поскольку у Ушакова не было паспорта, но, наконец, уступил долгим просьбам молодого человека и принял его. Иван назвался церковником, т. е. человеком из духовного сословия, однако о. Иоасаф, поставив его псаломщиком, по чтению его распознал, что перед ним не сын священника, а либо дворянин, либо господский человек (по всей видимости, дело было в том, что Иван совершенно не привык читать в церкви, следовательно, не мог быть из священнической семьи; но он был грамотен, что указывало на дворянство или близость к дворянину). Чтобы не вызывать лишних вопросов у начальства, настоятель, уже разглядевший, очевидно, в новом послушнике человека, искренно желающего спасения, благословил его жить в некотором отдалении от обители, в особой келлии, что тот и исполнил с радостью.

Около года прожил молодой Ушаков в Площанской пустыни. Общение с о. Иоасафом, по всей видимости, оказало на него сильное благотворное влияние. Надо сказать, что о. Иоасаф был человек высокой духовной жизни, молитвенник, «пример для братии в воздержании, трудах и молитвах»^[3]; сам расположенный к уединению, он через некоторое время после прихода Ивана Ушакова оставил настоятельство и ушел отшельником в Брянские леса. Но это недолгое пересечение жизни двух подвижников было очень ценно для будущего святого; впоследствии, будучи сам настоятелем, он во многом повторял то устроение монашеской жизни, которое видел у о. Иоасафа.

Однако через непродолжительное время, уже при новом настоятеле, в монастырь пришла сыскная команда, посланная для выявления лиц, живущих без паспорта; взяли и Ивана Ушакова. На допросе он не стал скрывать, что он дворянин и тайно ушел из гвардии; услышав такое, местные власти направили его в Петербург, к самой Императрице...

И вот он снова в Петербурге; снова, как когда-то, стоит перед царским крыльцом, ожидая приема у Императрицы

И вот он снова в Петербурге; снова, как когда-то, стоит перед царским крыльцом, ожидая приема у Императрицы. Но сам Иван Игнатьевич уже совершенно другой человек; изменился он и внешне, и внутренне. Знавшие его прежде сослуживцы, узнав, что «капрал Ушаков» найден, поспешили прийти, чтобы взглянуть на него, и едва узнали. Он сильно похудел и был очень бледен; на нем была ветхая власяница; но самое главное, что поражало всех, — это глубокое смирение, выражавшееся во всем его облике, особенно в лице. Это было не уныние, не сломленность и покорность, а что-то удивительно мирное, светлое, сильное…

Рождество-Богородичный Санаксарский мужской монастырь. Фото: vvv.ru

И вот о нем доложили Императрице. Он вошел. Елизавета Петровна, в отличие от своего отца, благоволившая к монахам, приняла его очень милостиво и спросила:

— Зачем ты ушел из моего полка?

— Для удобства спасения души моей, ваше императорское величество, — со смирением, но и с твердостию отвечал Иоанн.

— Не вменяю тебе побег в проступок, жалую тебя прежним чином, — сказала Государыня, испытывая Иоанна, — вступай в прежнее звание.

Отвечал Иоанн:

— В начатой жизни для Бога и души моей, ваше императорское величество, до конца пребыть желаю, а в прежней жизни и чина не желаю...

— Для чего же ты тайно ушел из полка? Когда к такому делу вознамерился, то и от нас мог бы быть отпущен.

Это было еще только началом долгого пути служения Богу, людям и Отечеству в ином звании — монашеском

— Если бы тогда просил я об этом ваше величество, — отвечал Иоанн, — то не поверили бы вы мне, молодому, что смогу понести сие иго. Ныне же, по убогом моем искусе, утруждаю ваше величество единственной просьбой — дайте мне умереть монахом^[4].

Рака с мощами преподобного Феодора Санаксарского

Елизавета Петровна, впечатленная такой смиренной твердостью, отпустила его с военной службы и повелела определить здесь же, в Петербурге, в Александро-Невскую лавру. Давнее желание его исполнилось; но это было еще только началом долгого пути служения Богу, людям и Отечеству в ином звании — монашеском.

Пройдут годы, и молодой подвижник станет духоносным старцем, преподобным Феодором, настоятелем Санаксарской обители возле Саровской пустыни, спасет обитель от закрытия (да, бывало и в XVIII веке такое, в связи с секуляризацией, т.е. изыманием в государственную пользу церковных земель при Екатерине II), будет оклеветан и сослан, а потом заступничеством близких духовно людей возвращен в родную обитель, и еще годы будет вести ко Христу всех, кто к нему приходил. Все это будет…

Пока же все только началось: дворянин Иван Игнатьевич Ушаков принял монашеский постриг с именем Феодор.