Цветок на могилу схимницы

Когда случается необратимое, и человек уходит в вечность, а ты на земле пытаешься постичь его уход молитвенным прикосновением к вечности, тогда умирает все временное, отпадает наносное, и открывается перед тобой святая безсмертная душа, блеснувшая в водопаде жизни своей неповторимой красотой и скрывшаяся в глубине бездны Любви Христовой.

Схимонахиня Серафима (Кибирова)

Вскоре после этого события Диля (так звали девушку) приняла Святое крещение с именем Евдокия. Она была уйгурка по национальности, родилась и воспитывалась в семье потомственных музыкантов, окончила Ленинградскую консерваторию по классу альта и теперь была солисткой в оркестре Казахского Гостелерадио.

Что подвигло ее креститься? Это навсегда останется тайной. О сокровенной жизни человеческой души знает только Бог и сам человек. Несомненно, что это было не просто Божие призвание, но и Божие избранничество. Но как Господь призывает душу, через какие думы, испытания, скорби притягивает ее к Своей любви, часто закрыто от внешнего мира. Можно лишь сказать, что Диля задавала себе вопросы о смысле бытия, о Боге, Творце всего сущего, искала Истину. А Истина открывала ей Себя, как «вечную силу и Божество, которые от создания мира через рассматривание творений видимы» (Рим. 1,20).

Одна русская женщина научила ее молитвам «Отче наш» и «Богородице, Дево, радуйся». Диля охотно читала эти молитвы, хотя от Церкви была еще далека. И, как сама потом рассказывала: «Снится мне сон: я иду по дороге через поле. А оно все покрыто цветами и пышной зеленью. И такая жажда меня охватила, горло пересохло, пить хочу. Думаю: «Что делать, где взять воды?» и зашла на это поле. А там, крупная роса на стеблях и листьях травы. Я начинаю пить губами эту росу, собираю ее прямо с травой. И вдруг едет по дороге милиционер на мотоцикле. Увидел меня, остановился, спрашивает: «Девочка, а ты имеешь право пить эту росу?» Я смотрю на него и отрицательно мотаю головой: «Нет, не имею». Он говорит: «Тогда тебе нельзя». Я поняла, что читала христианские молитвы, обращалась к Богу, но была не крещенная, и поэтому не могла утолить духовную жажду».

В другой раз с группой молодежи поехала отдыхать в Прибалтику. Когда ее друзья ушли на танцы, она осталась одна читать книгу. «Я читаю, и вдруг моя голова стала тяжелеть, и опустилась на книгу. Тут я услышала шум, как от ветра. И почувствовала, что вместе с этим шумом я поднимаюсь вверх от земли. Открыла глаза – синие реки, зеленые луга, вокруг меня высокие люди в белых одеждах, красивая часовня, величественный дворец. А себя среди этой чистоты, красоты и света увидела, как маленькую обугленную головешку».

Было ли это видение от Бога? Вспоминая о нем через годы, Евдокия не была в этом совершенно уверена, но тогда оно заставило ее содрогнуться, задуматься о состоянии своей души и искать Источник света, добра и чистоты. И она пришла в Церковь.

Работу в оркестре с молитвой в храме Евдокия совмещала недолго, около года. Крестившись, она стала заходить петь на клирос. У Евдокии была прекрасная память, она легко усваивала богослужебный устав, у старых певчих училась гласовому пению.

В те годы Православие было еще стесняемо со стороны государства, и однажды, в день Рождества Христова оркестр, в котором играла Евдокия, давал правительственный концерт в театре оперы и балета имени Абая. Евдокия рассказывала, что «вместо того, чтобы пойти в храм на праздничную службу я была вынуждена идти в театр и играть на концерте. Я чуть не потеряла там сознание, настолько мне было плохо». Она решила оставить работу в оркестре, написала заявление об уходе и продала скрипку. Ей было в то время 26 лет.

На левом клиросе в Никольском соборе пел в те годы народный хор, состоявший в основном из бабушек. А Евдокия – профессиональный музыкант, каждый фальшивый звук слышала. И когда она пришла на клирос, решительно заявила о себе, как о регенте, стала привлекать молодежь, устраивать спевки и постепенно наладила пение левого хора.

Евдокия старалась ревностно исполнять и поддерживать традиции, которые восприняла в годы своего воцерковления в Никольском соборе. Она сохраняла услышанные ею старинные распевы, перекладывала их на ноты, и в то же время старалась доставать новые ноты, чтобы разнообразить и украсить пение хора.

Неуклонно следуя церковному уставу, Евдокия старалась со своей стороны проводить богослужения как можно полнее, без сокращений. При ней и канон читали «на восемь», а порой и «на десять», и кафизмы часто вычитывали полностью. Если служили особо чтимому святому, то и паремии читали, и славословие пели. Она много ездила по святым местам: в Троице-Сергиеву Лавру, в Печеры, в Почаев, в Пюхтицкую обитель, и монастырский дух ей хотелось перенести на клирос Никольского собора.

Всей душой она полюбила наш Никольский храм и его покровителя святителя Николая, и когда у Евдокии спрашивали, как ее отчество, она отвечала: «Николаевна». Трудилась Евдокия почти без выходных, даже больная, с температурой, приходила в церковь. Снег ли, холод, она бежит, чтобы во время успеть на клирос, к началу богослужения, и я не помню случая, чтобы она когда-либо опоздала. Однажды, когда Евдокия регентовала уже в Вознесенском Кафедральном соборе, она пришла на службу с воспалением легких, и потеряла сознание. Она не щадила себя, не нежила. Еще живя дома с мамой, Евдокия спала на жестком полу, чтобы не ублажать своей плоти, что вызывало недовольство родительницы. И люди к ней тянулись. Потому что у нее была глубокая вера, она целиком отдавала себя Богу и всю жизнь посвятила Церкви. Для себя Евдокия ничего не имела – ни богатств, ни семьи, и люди чувствовали ее искренность.

Как домашние отнеслись к тому, что она оставила престижную работу, отказалась от карьеры и пришла в Церковь? Воевали, особенно отец. Он никак не мог с этим смириться, бушевал, рвал церковные книги. Но, в то же время, очень любил эту свою младшую дочь. Однажды отца Евдокии случайно встретили на автобусной остановке прихожане Никольского собора и стали благодарить за то, что он воспитал такую дочь. На что отец в сердцах ответил: «Да, я воспитал хорошую дочь, но Церковь ее у меня отняла!»

Первой через несколько лет согласилась креститься мать. Она лежала в больнице с обширным инфарктом, и Евдокия ее вымаливала. Она молилась за нее вечерами, когда уже никого в храме не было, прибегала рано утром до службы и клала земные поклоны на амвоне перед иконой Божией Матери. И мать поправилась, вышла из больницы и, вняв убеждениям дочери, приняла Святое крещение.

А после смерти матери в 1998 году Евдокия переехали жить в Дивеево, где купила маленький домик. В том же году она написала прошение в ОВЦС, чтобы поехать на Святую Землю, на послушание в Горненский монастырь, и получила благословение. Евдокия ехала в Иерусалим с намерением потрудиться три месяца и вернуться в Дивеево. Но Господь судил иначе – она осталась там на десять лет, до конца жизни. На Святой Земле она проходила различные послушания: сопровождала паломников по святым местам Палестины и Египта, помогала в монастырской трапезной, пела и читала на клиросе в Горней обители и в других русских храмах: в Троицком соборе при Русской Миссии, в Яффе, в Тиверии. Но Алма-Ата всегда оставалась в ее сердце. Здесь произошло ее воцерковление, в здешних храмах около 20-и лет она несла клиросное послушание, здесь жили ее близкие друзья. В Алма-Ате у Евдокии оставался некрещеный отец, что было ее болью и постоянным переживанием. Все годы она писала ему письма. Но вот, проходит несколько лет – и у отца случается инсульт.

Евдокия (тогда уже инокиня Дария) взяв благословение, приехала в Алма-Ату. Отца она застала еще в сознании, и он дал согласие принять Святое Крещение. Дария пригласила священника, и отца покрестили с именем Николай. В ту же ночь отец отошел ко Господу. Так Дария исполнила заповедь о почитании отца и матери, проявив к ним истинную христианскую любовь.

Мне довелось за эти годы несколько раз побывать на Святой Земле и повидаться в Горнем монастыре с нашей Евдокией, а с 2004 года – инокиней Дарией. Келья ее находилась почти на самом верху склона горы, на которой расположен Горний монастырь, как раз напротив нового монастырского Собора. Подниматься туда надо по крутой лестнице, идущей между масличными деревьями, диковинными цветами и огромных размеров кактусами.

Помню, в первый раз я посетила Евдокию на Светлой седмице в 2000 году. Собор тогда был еще не достроен, только каменные стены возвышались на горе. Мы сидели в уютной маленькой келье, Евдокия угощала меня сладким вином из Каны Галилейской и всевозможными экзотическими фруктами. Разговор был тогда об Алма-Ате, о наших общих знакомых, о Никольском соборе. Еще она говорила о том, что ей очень нелегко здесь, на новом месте, об искушениях, которые приходится испытывать в монастыре, но которые она терпеливо преодолевала. Тогда передо мной была еще хорошо знаемая мною регент Евдокия – с тем же сложным характером, с той же бескомпромиссной прямотой в отношениях, с тем же взором «шамаханской царицы». И чувствовалось то же недопонимание друг друга, которое прежде иногда проскальзывало между нами. Это была та же Евдокия, которую я очень любила, и которой так недоставало тогда в Алма-Ате. Недоставало не только мне, но, думаю, недоставало ее и многим нашим прихожанам, и клиросу нашего храма. Недоставало ее молитвенного духа, ее радения и ревностности к службе Божией. И вспоминалось, как левый хор в те годы пел различные красивые припевы на акафистах святителю Николаю, великомученику Патнелеимону и великомученице Варваре, как пели стихиры на удивительные «подобны» и «самогласны». Какие разнообразные мотивы на ектеньях звучали на левом клиросе.

Как хор пел на красивейшие распевы тропарь и кондак Пресвятой Богородице, когда «Почаевская» Ее икона опускалась на синих лентах с верхнего яруса иконостаса к Царским вратам, и в это время замирал весь храм. И сами службы были неторопливыми, сдержанными, никто никуда не спешил, никто никого не подгонял. И ясно чувствовалось тогда, что не за церковной оградой, а здесь, в храме совершается самое важное дело жизни. И еще вспоминалось, что придя в храм, нужно было только слушаться регента и петь. Все остальные вопросы решались Евдокией, все «искушения» она улаживала сама, сама поддерживала молитвенное настроение хора, и благоговейное поведение певчих на клиросе. А мне казалось тогда, что это естественно, что в Церкви любовь к молитве, усердие к богослужению всегда были, есть и будут.

Помню, как она пригласила меня в первый раз зайти на клирос, и я, чуть не умерев от страха и трепета, пела с хором «Господи, помилуй». А потом Евдокия позвала меня уже насовсем, и я, оставив мирскую работу, стала ей помогать нести нелегкое клиросное послушание. И я благодарна ей за то, что она учила меня и уставу, и гласам, за духовные книги, которые давала читать – а в то время, в 80-е годы, достать духовную литературу было очень трудно. Не все, конечно, шло гладко. Бывало, что и «на орехи» доставалось. Сначала я немного обижалась на Дусю, когда она проявляла, как мне казалось, чрезмерную ревностность к богослужению, требовательность, строгость, и даже, порой, резкость по отношению к клирошанам. Но потом, когда человек ушел и на его место заступили другие люди, тогда только пришло понимание того, что утратили, что ушло вместе с человеком. И за эти «орехи» я ей тоже благодарна. Теперь, вспоминая себя в те годы, думаю, что она щадила меня.

Не я одна прошла Евдокиину школу. Многие теперь уже маститые священники нашей епархии воспитывались на клиросе под руководством Евдокии. Тогда ведь в Алма-Ате не было Духовного училища и все азы богослужения будущие пастыри постигали на клиросном послушании у Евдокии. И я нисколько не сомневаюсь, что и они сохранили уважение к ней и благодарность за духовную науку.

В последний раз я побывала у инокини Дарии в Горнем монастыре в ноябре 2008 года. Я снова имела возможность прийти в ее келью, рядом с которой уже красовался великолепный собор, освященный в честь Новомучеников и Исповедников Российских. Мы так же сидели за столом, и мать Дария поила меня чаем, выставив все имеющиеся у нее угощения. Был уже поздний вечер, я не хотела долго ее задерживать – рано утром Дария уезжала на Синай сопровождать паломническую группу.

За эти годы внешне она почти не изменилась – все такая же молодая, подвижная. Но передо мной был духовно другой человек. От нее веяло тишиной, умиротворением. У Дарии изменился характер, обращение, отношение к человеку. Жизнь в монастыре поправила, отшлифовала ее душу. Она стала более мягкой, кроткой, обходительной, речь ее была спокойной, ровной. По своему внутреннему настроению она напомнила мне настоятельницу монастыря игумению Георгию. Дария относилась к старице-игумении с глубоким почтением. Она не копировала ее во внешних манерах, но уловила главное – смиренный подвижнический дух. Она видела в ней пример нелицемерного служения Богу, Церкви, ближним, независимо от их возраста и положения. Дария, рассказывая о матушке, отмечала то, как игумения порой смиряется перед сестрами, над которыми поставлена начальствовать, и, несмотря на возраст и загруженность всевозможными делами, неукоснительно исполняет и поддерживает монастырский устав. Видимо, матушка Георгия смогла передать эти качества нашей Дарии. И Дария доверила ей свою душу, а это уже совсем непросто – при ее характере заслужить полное доверие и расположение.

В келье на столе лежал компакт-диск с записями правого хора нашего Вознесенского собора. Дария не могла наслушаться этого прекрасного пения, радовалась за собор, вспоминала регента. Потом мы рассматривали альбом «Новомученики и исповедники, в земле Казахстанской просиявшие», который привез на Святую землю и подарил инокине Дарии наш митрополит Мефодий. Дария перелистывала страницы и не могла оторваться от альбома – снова перед глазами вставали родные пределы, любимые святые.

После нашего отъезда, как рассказывали сестры, она старалась всем показать этот альбом, чтобы и на Святой Земле узнали о святых и святынях Казахстана.

В эту последнюю встречу я почувствовала, что исчезло недопонимание, существовавшее ранее между нами, что, несмотря на разделяющее нас расстояние и редкие встречи, мы стали более близки друг другу в Боге. Было тепло на душе от мысли, что здесь, на Святой Земле, кто-то молится за тебя и за всех алмаатинцев. И не хотелось уходить из этой маленькой, уютной кельи, где было так отрадно наслаждаться разговором с близким и дорогим человеком. Но надо было дать отдохнуть Дарии перед поездкой на Синай. Думалось, что мы еще не раз с ней встретимся здесь, в Горней обители, будем так же пить чай и вспоминать родную Алма-Ату, наш любимый Никольский собор. Я стану рассказывать ей наши казахстанские новости, а она будет делиться со мной благодатью и духом Святой Земли.

Кончина инокини Дарии последовала Успенским постом. Проведя более 10-и лет в Горненском монастыре на том историческом месте, куда Сама Царица Небесная «вниде со тщанием», Дария, усердно служила Пречистой Деве, и сама переселилась в горние обители перед самым Ее Успением. Еще она питала особую любовь к преподобному Серафиму Саровскому, и в Дивеево переехала, влекомая этой любовью. Несомненно, что преподобный Серафим принял ее в число своих «сирот», и явно ей покровительствовал.

Перед самой кончиной инокиня Дария сподобилась быть постриженной в Великую схиму и получила при постриге имя Серафима, в честь преподобного Серафима, Саровского чудотворца. Похоронили ее в Дивеево, на той земле, которую Богоматерь избрала Своим уделом, и где преподобный Серафим приветствует всех приходящих к нему: «Христос Воскресе, радость моя!»

Протоиерей Валентин Сазонов,

духовник Астанайской и Алматинской епархии:

– У нас так случается, что мы имеем корни православные, вырастаем в православной среде, слово Божие слышим, за нас молятся наши близкие, но когда перед нами возникает выбор, каким путем идти: путем истины, любви, или путем самолюбия, эгоизма и страстей, мы часто мы выбираем второе. Мы не храним своих корней, не соответствуем им. Нет в нас ни горения духовного, ни любви к истине, ко Христу, к ближним нашим. А бывает, что приходят люди из иного племени, как Евангельская хананеянка, и воспринимают веру иначе, и своих близких, своих родителей приводят к Богу. У нас говорят: «Яйцо курицу не учит», но в жизни иногда получается наоборот – такая ревность, такая любовь горит у них в сердце, что они корни свои освящают. И обратившись к Богу, уже иначе идут по жизни, в соответствии с заповедями, исполняя закон любви.

Одним из таких людей была наша Евдокия. Сначала она ходила в храм, как прихожанка, потом стала певчей, затем много лет трудилась регентом. Такой ревностной была к своему духовному деланию, могла даже к священнику обратиться с замечанием, если батюшка делал что-то не так, проявлял небрежность при богослужении. Не от того, что не имела любви ко священнику, нет, она говорила из ревности к Божественной службе. Это было правильным укором, сердце ее не позволяло перенести это молча, она дерзновенно говорила в глаза правду даже священнику.

Я приходил, приобщал ее немощную, болящую маму. Потом Евдокия проводила маму в путь «всея земли», а сама решилась уже посвятить себя всецело Господу. Уехала в Иерусалим. Там была послушницей, потом иночество приняла. Мы только приветы от нее духовные от туда слышали, получали некоторые передачки – с любовью о всех нас помнила, молилась и посылала нам благословения Святой Земли, нашей немощи в утешение.

Потом мы узнали, что Дария заболела и оказалась в Коломне, в монастыре. Я встретился с ней этим летом, когда она лежала в больнице, в Москве. Я был в Москве проездом, узнал, где она находится, мы приехали ночью, нас пустили в больницу. Ее только перевели из реанимационного отделения в палату. Дария перенесла операции и уже по слабости сил не могла разговаривать – отвечала глазами и рукой писала, что хотела сказать. Мы старались как-то подбодрить Дарию в ее крайней немощи, в великой такой скорби человеческой. Видно было, что она с терпением, мужественно переносила свои скорби и страдания. И Господь увенчал ее постригом в схиму. Она скончалась схимонахиней Серафимой. Теперь любовь и почтение к ней заставляет нас поминать ее перед престолом Божиим, зная, что она там за нас несомненно молится. Она в дольнем Иерусалиме, в Горненской обители молилась за нас, и горних обителях она, конечно, нас помнит. Царство ей небесное, нашей дорогой схимонахине Серафиме.

ПИСЬМА СО СВЯТОЙ ЗЕМЛИ

Собор и келья

+ + +

Приветствую тебя, Л-чка, и всех сестер алма-атинских. Итак, я прибыла на Святую Землю, вашими молитвами, 7 декабря с. г. (1998). Первое, что я увидела – пальмовые рощи и множество самолетов со всего света. И каково было мое утешение, когда я увидела самолет «Kazachstan» – так и захотелось в него пересесть. Температура воздуха была +27. Сначала я все ждала, когда же мы выйдем на улицу, на мороз, где снег и ветер. И только через 2-3 часа поняла, что этот земной рай и есть уже давно улица.

Основное население здесь – палестинцы (арабы) и евреи, и между которыми продолжается вековая (со времен Измаила и Исаака) вражда. На вопрос: «Когда это кончится?» – обе стороны отвечают однозначно: «Никогда».

Мне очень повезло, т.к. я попала на один рейс с нашими батюшками и матушками, которые следовали в Русскую Духовную Миссию в Иерусалим, а от туда – в Горний. То есть, с самого начала не было никаких проблем с транспортом, доставили точно по адресу. Тут же подъехала паломническая группа из Киева, и нам (троим) благословили ездить с ними всю неделю по святым местам на заказном автобусе. Итак, маршруты пролегали: Елеон – храм Вознесения со стопочкой Спасителя, которая осталась нам в подтверждение истинности Евангельского благовестия, Гефсимания – место погребение Божией Матери, Сионская гора – Тайная вечеря, Вифлеем – храм Рождества Христова, Поле пастушков, Хеврон – Мамврийский дуб, храм Собора Пресвятой Богородицы. Так же нас возили к Средиземному морю, где я сподобилась маленько поплескаться. Вода настолько теплая, что практически не ощущаешь перемену температуры между воздухом и водой. Так же в Иерусалиме мы были (ясное дело!) в храме Воскресения Господня, шли по Крестному пути.

Надо сказать, что Иерусалим – чисто восточный город, весь раскинулся на холмах, и домики, прилепленные один к другому, издали похожи на муравьиные термитники из белого камня. Мрамор, гранит, известь – основные стройматериалы. Полы везде мраморные, а улочки вымощены гладким камнем, так что практически нет разницы между полом и тротуаром. Улочки в старом Иерусалиме очень узкие, со ступеньками. Там не ездит транспорт. Так что, по Крестному пути ходят только пешком. Ведь Иерусалим старый – это живая Библия, на каждом шагу – Евангельский текст: Вифезда, Силоам, Стефановы ворота – где архидиакона Стефана побивали камнями, Сионская Горница, храм Воскресения Господня с Гробом Господним, недалеко – гробницы патриархов: пророка Самуила, царя Давида, Елеон напротив Иерусалимской стены. В общем, здесь надо побывать – здесь море храмов и монастырей, цветущая благоуханная зелень – цветы, кактусы, апельсины, банановые и кокосовые пальмы. Здесь такая иконография и мозаика (стены, пол, купола), что, пожалуй, лучше и на свете не найдешь. + Лично я оставаться здесь долго не собираюсь, но прошение на продление визы, хотя бы до Пасхи, написала, а там, наверное, домой – в Дивеево.

Целую, Евдокия.

+ + +

Приветствую вас, возлюбленные во Христе сестры, Л., Т.!

Л-чка, получила твое письмо 15 июля, т.е. через 10 дней после того, как ты его отправила. Но ответ пишу только теперь.

Здесь часто бывают у Гроба Господня ночные службы, да и весь июль и август в праздниках. На Казанскую служили 12 акафистов, на Илию Пророка служили в Хайфе, на Марию Магдалину – в Тиверии.

Визу продлили еще на 1 год. На преподобного Серафима Саровского матушка одела меня в хитон, дала четки и повязала платочек. Не знаю – надолго ли? Здесь все так зыбко. При мне уже отправили 3-х сестер в Россию, не объяснив причин. Просто визы закрыли, и они уехали. Одна пробыла здесь 13 лет, друга я – 3 года, третья – 2 года.

Сейчас идут усиленные подготовки к 2000-летию Рождества Христова. Ожидается приезд 6 млн. официальных паломников, и проблемы – где их разместить, а так же их машины, т.к. страна сама по себе маленькая – всего 7 млн. жителей. Из них 1 млн. русскоязычных из бывшего СССР. Улочки не широкие, а машин уже сейчас – море.

Мне очень нравится греческое пение иссоном, т.е., когда поют в два голоса, причем нижний голос держит педаль, т.е. тянет одну ноту, а верхний на его фоне выделывает разные кружева или ведет свою мелодию. Здесь в основном поют мужчины, и поют очень хорошо.

У нас много работы, собираются достраивать на вершине горы собор, который начали строить еще в 1914 году.

Всем нижайший поклон, привет.

Посл. Евдокия. Иерусалим.

+ + +

Приветствую вас, возлюбленные во Христе сестры!

Все ваши послания я получила где-то в середине между Пасхой и Троицей. Прошу прощения за долгое молчание. Пока я живу в Миссии, и в этот период – от Пасхи до Троицы – все время были гости. То есть, у нас беспрерывные приемы, где вообще забываешь обо всем, сплошная «дискотека» – как наши сестры выражаются, т.е. карусель. Потом нам начальник сделал подарок – повез всю Миссию в Египет: на Синай, и далее – Фарран, Раиф, были и у Иоанна Лествичник, и в его обители «кающихся». Все, даже воздух здесь пропитан слезами, какое-то странное состояние души – плач – именно в этом месте. Она напоминает небольшой каменный лагерь для заключенных. Камни соленые, как от слез, и как только выходишь из этой зоны, тотчас душа перестраивается опять на «мир». От Фаррана, великой некогда Лавры, остался небольшой монастырек (женский), где в настоящее время обитают три человека: игумения, ее послушница и рабочий. В воздусе звенящая жара до +60.

Короче говоря, калейдоскоп событий, но все вы всегда рядом со мной. Когда иду ко Гробу Господню – ставлю неизменно две свечи – одну за Россиян, другую – за Алмаатинцев.

С поездкой у меня ничего не получится, начальник сказал: «Матушка! У нас выезжают сестры домой только в трех случаях: первый – смерть кого-то из родителей, второй – смертное состояние самой сестры, третье – с вещами, так, чтобы уже не возвращаться». На этой светлой ноте наш с ним диалог закончился. Жалко папашу, уж как-нибудь пусть утешается теперь. Буду писать ему и звонить по возможности. Алма-Ата – в прямом смысле рай на земле. Моя любимая Алма-Ата, с ее цветущими садами, с самыми любящими и верными во Христе отцами, братьями и сестрами.

Всем поклон. П. Евдокия.

+ + +

Приветствую тебя, милая Л-чка – подруга моего светлого детства и всех присных с Всемирным Воздвижением Креста Господня!

Сразу пожелаю тебе быть воздвигнутой от одра болезни и уж как-нибудь с Божией помощью крепиться, не теряя упования на милость Спасающего и недостающая Восполняющаго!

Очень умилило письмо от Е. – она, как лошадка, в гору все тянет и тянет свой Крест. Наверное, Господь уже давно убелил ризы ея души, так же, как она в свое время отмывала священнические облачения. В ее письме самой утешительной была последняя фраза: «До скорого свидания в Царствии Небесном. Аминь!» Это мне очень понравилось. Вообще, во всех алмаатинцах я замечаю одну характерную черту, роднящую их всех между собой – детство во все периоды жизни. Алмаатинцы – дети!

Ты была права, твою радостную весточку я получила на Преображение Господне. По традиции в сам день праздника все съезжаются на ночную Литургию на Фавор. И вот какое чудо было в ту ночь на Фаворе! Конечно, это чудо происходит ежегодно, но в разной степени силы. В этом году было нечто сказочно-чудесное. Обычно по окончании Литургии, при совершенно ясном небе, всю гору окутывает белое облако и так и держится, не двигаясь, шапкой по всей поверхности горы. Но в разные лета бывает по-разному: иногда очень реденькое облачко, иногда просто роса с небес в виде мелкого кропления, иногда вообще ничего, хоть запойся тропарем «Преобразился еси…» В этом году в момент причастия (а Литургия совершалась на улице под открытым звездным небом), на нас нахлынули слоями перистые облака. Ветра нет, а они окутывают всех и каждого, и пошли блистать вспышки благодатного огня, озаряя беззвучными молниями небо и всех нас. Арабы, конечно, не растерялись, и быстро стали «озвучивать» это чудо: бубны, свист, пение. Греки молятся с воздетыми руками… Впоследствии они рассказывали, что такого обилия благодати, по меньшей мере, лет 30 не было. Это было чудо ничуть не меньше Благодатного огня в Великую Субботу.

Гр. Евдокия.

+ + +

Христос рождается, славите!

Приветствую тебя, милая Л-чка!

…Этим постом произошло одно печальнейшее событие – затопило Гефсиманию. Весь пещерный храм Гроба Пресвятой Пречистой затоплен был нечистотами. Даже не дождевыми потоками, а просто канализационными стоками. Каким образом вся эта масса заполнила Гефсиманскую усыпальницу – до сих пор вопрос. Дождь был не сильный, прорвало где-то, или наоборот, замкнуло, но факт – несколько тонн грязной, застоялой, болотной воды, плюс городской мусор, все ринулось в пещерный храм со скоростью Ниагарского водопада и затопило его до самой верхней ступени. Греки едва успели вынести Святые дары, а все остальное: 70 облачений, утварь, иконы, погребено в грязи. На следующий день приехала аварийная машина и выкачала верхний слой воды. Греки сразу подали в суд жалобу на городскую администрацию. На что евреи ответили: «если бы не жаловались в суд, городская администрация выслала бы оперативную бригаду для расчистки храма. А поскольку пожаловались – ждите решения суда!» Самих греков расшевелить тоже трудно – их всего по нескольку человек в мужских монастырях: у Саввы освященного – 15 человек, у Гроба Господня – 8 или 10, а в других монастырях по 4-5 человек. Опять Россия идет на помощь. Сначала зарубежницы, а со следующего дня и наши сестры. Когда я увидела это страшное зрелище, просто остолбенела: пола нет, одно сплошное смрадное болото, мусор плавает на поверхности, все иконы, стены, подсвечники, престолы, жертвенники в тине и болотной грязи. Мрак, паникадила черные от грязи. Наши ведра, с которыми мы пришли, показались мне жалкими наперстками для вычерпывания этого огромного болота.

Но вот, все сестры выстроились конвейером, подошли несколько румынок, потом подключились ребята – армяне, даже паломники из России (артисты Мариинского театра из Питера) встали в этот ряд, и потихоньку поплыли ведрышки снизу вверх. И, таким образом, за восемь часов вычерпали всю тину. Но еще иконы, стены… Иконы взяли на себя зарубежники, стены из шланга мыли армяне с румынами, а наши сестры принесли благоухания-ароматы и стали мыть и обтирать Гроб Пречистой. Самих же греков по сей день нет ни одного на восстановительных работах. Гефсиманию закрыли до Пасхи. Если бы разрешили русским восстановить Гроб Царицы Небесной, Софрино бы в момент озолотило всю Гефсиманию. Но русскими пренебрегают, а вселенская святыня – усыпальный храм Пречистой – в запустении.

Поздравляю тебя и всех сестер со Святым Рождеством Христовым. Если не затруднит – узнай, жив ли мой отец.

Прошу твоих святых молитв обо мне, грешней, чтобы только не ожесточиться сердцем, поскольку это и есть самая погибель души – ожесточение. Поклон всем, помнящим меня. Увидимся ли мы в этой жизни – вопрос открытый, думаю, что увидимся в России. Положись на волю Божию и делай все не спеша (кроме покаяния, с покаянием надо спешить). Этот год уносит много жизней, много сообщений о внезапных кончинах из Москвы. Господь убирает немощных, может, и нас уберет.

Целую, Евдокия.

+ + +

Приветствую тебя, Л-шка многострадальная!

Я тебя, Л-шка ждала, теперь буду ждать тебя к Пасхе, на Благодатный огонь. Ты уж, если Бог даст здоровья и деньги – дождись, и приезжай все-таки. Святая Земля – земля праотцев, Господь здесь ее всю исходил. Мы живем в Горнем, во граде Иудове, где впервые в истории человечества прозвучали слова: «Благословенна Ты в женах… Мати Господа Моего…» Вся земля от Адама обагрена кровью ветхозаветных и новозаветных мучеников Господних. Мне бы очень хотелось, чтобы ты погостила здесь…

Рождество Христово праздновали в Вифлееме, в пещерном храмике (а над нами служила вся греческая Патриархия в Рождественском огромном храме). Правда, чтобы попасть в храм, пришлось пройти через полицейский контроль на оружие – теперь здесь так на всех палестинских участках, а Вифлеем принадлежит арабам.

В нашем Горнем все спокойно, тихо, хотя частенько спрашивают: запаслись ли мы водой, дровами, мукой на случай войны? Мы ничем не запаслись. Более того, пока мы умиленно все дружной семьей молились в Вифлееме в Светлую Рождественскую ночь, какой-то неизвестный залез в игуменские покои, прямо в кабинет матушки и вытащил из сейфа, а, может быть, и вместе с сейфом, все монастырские деньги (несколько тысяч, а, может быть, и десятков тысяч долларов), нам сумму не объявляют, чтобы мы спокойно спали. А вот матушку почти каждый день возят к кардиологу в Тель-Авив (с сердцем плохо).

Поисками вора никто не стал заниматься, просто читаем акафист Иоанну-Воину, а там – как Господь управит.

Израильтяне не на шутку готовятся к войне за Храмовую гору. В случае войны сестер могут начать выселять в Россию, но не всех, старых оставят, чтобы не потерять землю. Может, и я попаду в их число, дал бы Бог. При всем этом жду тебя к Пасхе на Благодатный огонь, ко встрече с Воскресшим Христом.

…Мне, наверное, уже никогда не суждено побывать в моей родной Алма-Ате. Теперь у меня родина здесь. Не знаю, что я буду испытывать в случае вынужденно расставания со Святой Землей…

Помоги тебе Христос устроиться в этой привременной земной жизни, только бы со стадом верных, чтобы в случае внезапной кончины был хоть кто-нибудь рядом.

Пиши. Евдокия.

+ + +

Христос Воскресе!

Приветствую тебя, Л-чка и целую с Пасхальной радостью – «Сей день, его же сотвори Господь – возрадуемся и возвеселимся в онь!»

…На Крстопоклонной неделе, после Евангельских слов: «Аще кто по Мне грядет, да возьмет Крест свой и грядет по Мне…» – о. начальник вызвал нас в кабинет и сообщил, что мы направляемся из Миссии в Горний с вещами. И что на пятой неделе Поста – на Похвалу Божией Матери состоится постриг в иночество нас четверых. Надо сказать, что этот Пост очень болезненно отразился на мне: начиная со второй седмицы и включая Страстную – я очень немоществовала плотию. Постриг состоялся. Мое новое имя – Дария. День Ангела – 1 апреля – св. мучеников Хрисанфа и Дарии. Евдокия кончила существовать.

…Ты спрашиваешь о последствиях землетрясения – сообщаю: сильно пострадал храм в греческом монастыре Герасима Иорданского, почти все настенные росписи осыпались (особенно верхние своды). Стена Плача, если и осыпалась местами, то только там, где фанатичные ортодоксы на скорую руку «под шумок» наляпали свои самоделошные заплатки. Сама же стена, еще раз подтверждая свою древнюю, монолитную, слезами скрепленную структуру, даже не покосилась. В противном случае, по всей вселенной, среди всех населяющих землю евреев был бы объявлен глубокий траур с коленопреклоненной минутой слезного моления о постигшем всех евреев великом бедствии.

Однажды я ехала автобусом из Миссии в Горний – вдруг раздается тоскливая сирена по всему (как потом выяснилось) Израилю. В этот момент прекратилось внезапу всякое движение, народ восстал, т.е. все, кто мог стоять на ногах – встали. Водители остановили свои машины, вышли из кабин. Пешеходы – кто где был застигнут – так и остановились, пассажиры встали, я осталась сидеть, пользуясь своим глубоким невежеством и крайним местом. Весь город замер, как в сказочном фильме – это была томительная минута молчания, минута траура по погибшим евреям всех воин, времен и народов. Так дружно исполняются заповеди человеческие.

…Не знаю попадем ли мы на Благодатный огонь в это году, ведь с каждым годом все жестче и сложнее, полиция все больше лютует.

Теперь наслаждаюсь тишиной на своей горке, сверху смотрю на Иерусалим, который стелется вокруг Горнего. Среди наших сестер чрезвычайно популярна личность митрополита Иосифа Алма-Атинского, откуда-то достали толстенную книгу о нем, читают по очереди, у меня все дознаются о нем.

Милая Л-чка, всем, кто помнит обо мне – сердечное поздравление со Светлым Христовым Воскресением!

Буду ставить свечку на Голгофе за всех алмаатинцев.

Недостойная инокиня Дария.

+ + +

Приветствую тебя, милая Л-чка!

Прости за мою нерасторопность, все ваши поздравления я получила более месяца назад, и каждый день мечтала написать ответ, и вот оно – совершилось, я пишу тебе. За ваших геройски сражавшихся с пожаром матушек я подала на проскомидию, но, к сожалению, не у Гроба Господня, ко Гробу я не езжу – батюшка не пускает. Этот случай с пожаром напомнил мне подобную ситуацию, когда спасла святыню от огня Татиана в 1996 году, но она сама сгорела, хотя книги вытащила из горевшей хаты – это было в Покровском храме, мы ее отпевали всем собором.

Вообще, алмаатинцы – особая паства, совсем не похожая ни на каких россиян. Алмаатинцы от Бога одарованы с избытком жертвенной любовию к Богу и людям. Россияне – северный народ с более сдержанным выражением веры, а у нас – на Ближнем Востоке – греки и арабы все выражают через эмоции, обычное явление: при хорошей проповеди – аплодисменты, при встрече какого-нибудь греческого владыки – объятия и чмокания при народе. Ты сама видела по ТВ не раз встречу Благодатного огня – свист, тимпаны, крики – все это обычное дело на Востоке. Но Алма-Ата – вожделенная моя колыбель – полсердца моего там, всю ее окутывает любовь с неба.

Петровым постом Господь нам дал утешение – нашего дорогого батюшку любезные спонсоры пригласили в Грецию на 10 дней. Он великодушно согласился и умотал, оставив нас троих на волю Божию, под покров Царицы Небесной. Больше всех ликовала Маруся – поваришка, я как-то писала о ней, веселая крепышка с Украины, всегда улыбающаяся, но зато больше всех получающая от батюшки «на пряники». Так как сам он бывший шеф-повар, то любая неточность в сервировке стола или изготовке блюда оканчивается горючими Марусиными слезами при жестоких выговорах от батюшки. Так что, если мы начинаем слышать доносящиеся из кухни велии вопли вперемешку с Марусиным ревом, значит – на кухню кот забежал, или рыба опять не так была подана гостям: ведь ее, оказывается, надо подавать брюхом к заказчику, головой влево, впереди гарнира, а мы не знали. Однажды, при очередной разборке, когда Маруся оказалась виновной в несвоевременной уборке мусора, батюшка так раззадорился, что даже Карлуша-попугай стал ему вторить эхом воплей. Они вместе орут, Маруся заливается горючими слезами, а мы с Верой еле удерживаемся от смеха. Батюшка в сердцах хватает полотенце, запускает в Карлушу-попугая с криком: «Стоять!» Карлуша, бедный, от неожиданности и испуга такой вопль издал – я от людей таких криков ужаса не слышала. Потом он, нокаутированный, без чувств провалялся около суток, мы его еле откачали. Зато это «стоять!» в его попугаичьей памяти четко отпечаталось, и он частенько, независимо от того, кто входит в трапезную: архиерей, игумения, начальник миссии, или сам батюшка – приказывает батюшкиным голосом: «Стоять!» и всяк послушно застревает в косяке двери.

Недавно Маруся мне открыла новость, что Карлуша поет вместе с нами «Херувимскую песню», при этом в такт раскачивается на своем турничке. А дело в том, что по воскресным дням Марусе частенько приходится вертеться во время Литургии на кухне, т.к. бывают гости, которых тот час после Литургии надо угощать обедом. Но для того, чтобы Маруся тоже участвовала в церковных службах, батюшка провел для нее лично динамик на кухню, где пристроился также и Карлуша в своей клети. И вот, по рассказам Маруси, все песнопения, а особенно «Херувимскую», она слушает не в дуэтном исполнении, но в трио – третий голос подает Карлуша, и у него неплохо получается.

Так вот, так мы и блаженствовали втроем. Батюшка приехал из Греции, привез нам календари, привез копию иконы «Кикской» Божией Матери с острова Кипр. Ты, наверное, слышала о ней: ее долгое время не хотел отдавать на Кипр турецкий султан, получивший от Нее исцеление. Но, поскольку, одним из обязательных условий Божией Матери при исцелении от смертельной болезни было – отдать икону на Кипр, этот Константинопольский (Истамбульский) правитель сказал: «Если не дано мне более видеть Ее лик, пусть и никто его не видит!» – и в свою очередь поставил для киприотов условие – никогда не открывать покрывала, с которым Царица Небесная прибудет на Кипр. И это покрывало вот уже около 500 лет закрывает лик Матери Божией. Но греки, конечно, в целях благолепия, потихоньку меняют (я так думаю) это покрывало и выкрадывают момент, чтобы взглянуть на лик Царицы Небесной (а иначе, как бы получились эти многочисленные копии Кикской иконы Божией Матери без покрывала?) – ведь сам оригинал покрыт. Причем это покрывало, по рассказам наших русских паломников, имеет свойство отодвигаться выше или, наоборот, опускаться вниз, в зависимости от грядущих событий.

…Как скоротечна наша жизнь, и что ждет нас в вечности? Воистину, как пишет Премудрый Соломон: «Жизнь человеческая – пар на миг появляющийся и навек исчезающий».

+ + +

Приветствую тебя, Л-чка!

Высылаю тебе и сестрам немного святынь, как и обещала. Там подписано, что кому.

…Успенским постом у нас скончалась схимонахиня, постриженица нашего батюшки, 58 лет от роду. А постриг ее батюшка сначала в мантию 4 года назад, по ее неотступной просьбе, т.к. врачи предрекали ей тогда скорую кончину из-за обнаружившегося рака. Тогда ей определили жить полгода, поэтому батюшка и рискнул на свою ответственность одеть ее в мантию. Но неожиданно после пострига она «воскресла», подобно Тавифе, юже воскреси св. апостол Петр. И так благополучно «пробегала» 3 года. Но вот, год назад опять свалилась и уже вовсе не на шутку. И опять стала умолять батюшку постричь ее, теперь уже в схиму. Батюшка какое-то время колебался, наверное, молился – ведь схима – это гораздо серьезнее мантии, а отвечать за нее – ему, т.к. он восприемник. После некоторых раздумий все же решился на этот шаг, в надежде, что новопостриженица долго уже не задержится на этой грешной земле, будучи прикована тяжелым недугом к постели. И одел в схиму, как бы уже напутствуя «в путь всея земли». И опять произошло чудо – она встала от одра смертного и еще «пробегала» ровно год. То есть, в Успение Матери Божией 2003 года ее одели в схиму, а в Успение Матери Божией 2004 года она мирно отошла ко Господу, тем самым разрешив нашего батюшку от постоянной головной боли – ответственности за нее. Пока 40 дней не минуло – ежедневно возжигаем за ее душу свечи у Распятия и почти каждый день поем литию за упокой. Всем хлопот хватило в связи с ее погребением, почти вплотную совпавшим с Погребением Божией Матери.

Помнится один забавный эпизод тех дней: когда схимницу отпели и приготовились уже увозить на кладбище, начался по обычаю чин «прощения и прощания» с усопшей. Все уже приложились, попростились, и кто-то прибежал на кухню за Марусей, которая весело толкла картошку в «сороковке» – ведь через полтора часа – поминальный обед, и вся эта тола провожающих усядется за стол после кладбища, а Марусе одной приходится вертеться, чтобы помин был по всем статьям на высшем уровне. Так вот, ей кричат: «Маруся, иди в храм, прощайся с матушкой, ведь увезут сейчас на кладбище!» А Маруся, не отрываясь от своего святого делания: «Да что с ней прощаться, все равно скоро увидимся!»

На ту беду где-то рядом, близехонько оказался наш батюшка и не оставил без внимания неожиданно проклюнувшийся пророческий дар у Маруси. Высоко оценил его и отвесил Марусе от своих богатых щедрот сотню «земных». Потом, ради труда бденного, кухонного, половину срезал и оставил полтинник. Но и этого вполне оказалось достаточным, чтобы у Марийки на физиономии утвердилась неподдельная печать скорби и невыразимой тоски. Вообще, батюшка очень любит ее, любит с «первой булочки», которую Маруся испекла ему. Честно говоря, таких пирогов, ватрушек и тортиков я еще не ела нигде. Она сама, как пухленькая белая булочка, и ручки у нее такие же мягкие, беленькие, а выпечка самая сказочная и на вид, и на вкус. Я думаю, это обстоятельство, т. е. особая любовь батюшки к Марийке, послужило поводом к сильному расстройству батюшки, когда ему сообщили, что сестер долго на участке держать не будут, самый крайний срок – Пасха. А то, может быть, даже на Рождество заменят и пришлют новую команду. У батюшки на этой почве даже икота началась. И что мы только не предпринимали – и водичку холодную мелкими и крупными глоточками заставляли его пить, и дышать с задержкой воздуха в легких, а икота все звонче и чаще. Еле дожили до Литургии, и после Литургии все уладилось.

Паломники кончились, теперь только на Рождество Христово будут. На улицу нас батюшка не благословляет выходить, так как идут повсеместные облавы под названием «борьба с туризмом» – вылавливают туристов, живущих без визы, а таковых здесь премного пасется. На крестном ходу в Гефсиманию с плащаницей Божией Матери под Успение Пресвятой Богородицы полиция задержала двух наших сестер в надежде разоблачить в них переодетых в черное «туристок». Пришлось повозиться нашей Духовной Миссии, чтобы убедить полицию в том, что это подлинно русские монахини, законно проживающие в стране. Поэтому наш батюшка, во избежание подобных инцидентов решил нас не выпускать в город, только ко Гробу Господню ездим раз в месяц по ночам. А все остальные потребы исполняет Коля-грузин, великолепно владеющий тремя языками: грузинским, русским и ивритом. Правда, с русским у него чуть-чуть слабо. Как-то я ругалась с приходящим басом – Витькой, за то, что он много корчит из себя, а петь толком – не поет, да еще ответственные службы прогуливает, оставляет нас с Верой вдвоем на Двунадесятые праздники. А народу в храме – битком, ведь Тель-Авив – большой город и вмещает в числе коренных жителей немало репатриантов из России, Грузии, Молдавии, Украины. И всех их примагничивает наш русский православный храм, а не ко грекам вовсе идут, хотя греческий храм в 15-и минутах ходьбы от нашего. Так вот, стоим мы вдвоем с Витькой, я кричу на него, он отпирается, увиливает… А Коля-грузин слушал-слушал, потом не выдержал и говорит: «Да что вы, ребята, кричите друг на друга? Как пели, так и пейте!»

Гр. Дария.

+ + +

Приветствую тебя, милая Л-чка!

Сообщаю, что пока ничего не получила, если успеешь до 23 февраля, т.е. до отъезда Рахили сделать ноты у Любаши: «Христос Воскресе» – разные, в основном не обиходные, есть там в до-мажоре две или три разновидности, если успеешь, а нет – так нет, напишу по памяти. Здесь мне почти все приходится восстанавливать по памяти. Любаше нижайший поклон, благодарю за поддержку, напишу о упокоении Иеромонаха Исаакия и р. Б. Татианы (ее родители) на Литургию у Гроба Господня. Их семью я отлично помню, только детей их не всех…. Отец Исаакий (пок. о. Павел – бывший настоятель Никольского собора) запечатлелся в памяти на многая лета. Особенно, когда плохо поется на клиросе – вспоминаю отца Павла с его бодрящей улыбкой и сразу получаю подкрепление, и пение налаживается. Вообще, что касается церковного пения – первые впечатления от служб в Никольском соборе несравненны ни с чем, и список выдающихся регентов Алма-Аты: Борис Матвеевич Шевченко, Марфа Ильинична Мосалова, Михаил Васильевич Щекинин – неизменно, неопустительно помнится и вспоминается на всяк день в связи с несравненным пением и редчайше красивым репертуаром. Композитор Бутомо жил в Алма-Ате недолго и лично был знаком с Борисом Матвеичем. И, как лучшему своему другу, посвящал ему свои сочинения, которые нигде не поются, только в Алма-Ате. А по красоте они не уступают мировым шедеврам. Короче говоря, я в большом восторге всегда была от правого хора Никольского собора. И этот восторг по сей день не поблек, наоборот, есть с чем сравнивать и еще более восхищаться.

…О моем приезде в Алма-Ату знает только Один Господь Бог – когда, как и надолго это будет. Может так получиться, что с одним телефонным звонком я услышу: «А папе внезапно стало плохо, и он умер», – так что и ехать не придется. Короче, у меня теперь болит сердце.

+ + +

Приветствую тебя, милая Л-чка!

Со светлым Христовым Рождеством и Новым годом. Пишу кратенько. Сейчас готовимся к приему многочисленных гостей в связи с Рождественской елкой. Будут и детишки с номерами, и мы, взрослые, будем петь колядки, приедет начальник миссии со свитой, матушка Игумения, сестры, паломники. С детьми забавно, тут в воскресной школе 21 человек в возрасте от 5 до 14 лет, готовят спектакль Рождественский с волхвами, царем Иродом, ангелами, пастушками, костром в поле. Даже будет Рахиль, плачущая о детях. Этот праздник, как Пасха, очень многолюдный. Сами прихожане, большинство которых с Украины, собираются петь колядки в храме после Рождественской Литургии.

Хотела попросить тебя, если это в твоих силах, попросить в Никольском соборе, у регента правого хора ноты «Ангел вопияше…» Чайковского, у них они есть, может быть, есть два экземпляра. Думаю, на Рождество и Крещение будут паломники из Алма-Аты и с ними можно будет передать.

Хочу тебе похвалить наши алма-атинские хоры, особенно бывший при мне в Никольском соборе – я еще лет 5 пела при Борисе Матвеевиче, регенте правого хора. Подобного репертуара и его исполнения я не слышала нигде. До сих пор я тяжко воздыхаю о том, что не прихватила с собой некоторых наикрасивейших нот, о которых здесь понятия не имеют, не знают здесь, что такое «Честнейшая…» Бутомо, не знают ни одного нотного прокимна Великих праздников, и много чего не знают. А мне представлялось, что во всех церквах поют одинаково. В связи с этим, если посчитаешь удобным для себя, передай поклон Любаше Миловановой – регенту Вознесенского собора, она неизменно хранит школу Бориса Матвеевича и Марфы Ильиничны – оба они у меня записаны в синодике.

С праздниками, не унывай. Инокиня Дария.

+ + +

Приветствую тебя, милая Л-чка!

С великой радостью получила от вас долгожданную весточку, датированную 8 мая, в день равноапостольной Ольги, т. е. 24 июля, всего лишь через два с половиной месяца, и вот теперь, по горячим следам, пишу ответную ноту в день св. мчч. Бориса и Глеба, т. е. 7 августа.

Таковы сейчас дни лукавы суть – как мираж. Кажется, еще успеется что-то сделать, а он (день) уже убежал. Как я рада, что вы нашли в живых моего бедного старичка папашу, теперь думаю, когда бы ему позвонить – разница 5 часов. Написала ему письмо, хотелось бы увидеться, но нас в отпуск без уважительной причины (болезнь или смерть сродников) не отпускают. За 4 года я уже как-то обвыклась, прижилась, даже холодильник купила себе в келью, да еще нам душевую устроили – все удобства.

Л-чка, прочитав твое письмо, у меня создалось впечатление, что ты пребываешь в глубоком унынии. Я думаю, ты не права в отношении «перевернутой страницы» и расхождения жизненных путей. Ведь один Бог знает: кто с какой скоростью и какими усилиями приближается к цели. Но идем мы все (вернее, нас ведут) в одном направлении, поскольку находимся на одном корабле. Родная Алма-Ата никогда не сотрется из сердца – ей равных нет, и алмаатинцы – одна большая, шумная, веселая семья, не забыты у Бога.

Конечно, хотелось бы узнать подробнее о жизни епархии. На Пасху приезжал отец А., привез два последних к тому времени журнала «Свет Православия в Казахстане» и довольно большую частицу от гроба священноисповедника Николая, митрополита Алма-Атинского. Приближается 10 августа – «Смоленской Одигитрии» – я заглядываю в календарь и глазам своим не верю: «Св. мчч. Серафим и Феогност» – занесены в общероссийский православный календарь, а у нас, в Горнем, и службы им нет, но только иконочка у меня в келье. И я полна воспоминаний, как мы ежегодно поднимались в скит, и всегда это было исполненное живой радости и подвижничества путешествие: Юру Ф., Аллу Гр. с дочками, Лиду, Елену и Олега и прочих – всех вспоминаю.

В отношении внешних событий – наш монастырь не касается ни одно ч. п., мы только урывками слышим о взрывах или терактах. Ко Гробу ездим на заказном такси, в городе практически не бываем, только местные прихожане нам рассказывают кое-какие подробности.

Всем, кто доброй памяти обо мне – поклон. Я чувствую постоянно молитвенный покров вокруг себя и отчасти приписываю это друзьям детства из Алма-Аты. Милая, родная Алма-Ата, целую тебя.