Традиции надо собирать и преумножать (праправнук Льва Толстого — о семье, Православии, университете)

— У Вас большая семья?

— Очень большая — больше двухсот человек. Мы регулярно проводим съезды потомков Льва Николаевича в Ясной Поляне. Они живут в России, Европе, Америке — по всему миру. И это не просто встречи раз в два года. У нас действительно семья, хорошая семья, где добрые, человеческие отношения. Мы регулярно общаемся — переписываемся, ездим друг к другу в гости. Например, в прошлом году я был в Швеции, где живёт около ста потомков Льва Толстого.

— А сколько в России Толстых?

— Нас около двадцати человек.

— Получается, что в Швеции потомков Толстого в пять раз больше, чем в России?

— В России вообще уже могло никого не быть из Толстых, если бы мой дед Владимир Ильич и его брат не вернулись из эмиграции из Югославии в 1945 году. В семье Толстых люди с разными менталитетами. Толстые, живущие в Италии, несут католические традиции, в Швеции — протестантские. В Уругвае, Бразилии у них совершенно другое религиозное представление. В США и Франции, например, наши родственники сохранили Православие, которое идёт из дореволюционной России, которого, к сожалению, не осталось у нас.

В Ясной Поляне

— Я внутренне русский человек. Мне Православие ближе, чем любая другая религия, но мне многое не нравится. Так же, как, например, Льву Толстому не нравились какие-то обрядовые, внешние вещи. Так, он осуждал священников, не соответствовавших сану, чья личная жизнь не соответствовала тому, что они проповедовали и говорили. Всякий нормальный человек, если он это видит и чувствует, должен дать этому оценку. Мои дети (а у меня четверо детей) учатся в православной гимназии. Наверное, если мы отдавали детей в православную гимназию, мы делали это осознанно. И мы воспитываем их в православной вере.

— Что Вам не нравится в сегодняшней религиозной жизни?

— Мне не нравится, что в какой-то момент Православие стало напоминать моду, что в какой-то момент многие пошли в священники не по вере, а как в профессию, где можно получить больший достаток. Это было в основном в девяностые годы. Сейчас этого меньше. Сейчас происходит процесс внутреннего очищения, но это длительная история.

В Ясной Поляне

— Я знаком с Достоевскими. Не могу сказать, что мы часто встречаемся. Но расхождений в наших взглядах нет, хотя мы глубоко не копали. На самом деле, нет такого противопоставления между Толстым и Достоевским, как некоторые пытаются показать. Все серьёзные специалисты говорят, что никакого антагонизма между ними нет, он искусственно придуман. Хотя, конечно, они люди и писатели разные.

— В своём семейном кругу вы часто спорите?

— У нас иногда возникают очень жаркие, острые споры на разные темы. Например, о политике. Вы наверняка знаете, что, скажем, Фёкла Толстая и Пётр Толстой стоят на полярных политических позициях. Я в каких-то вещах гораздо ближе к Петру, в каких-то — более солидарен с Фёклой.

— Вы прочли все девяносто томов Полного собрания сочинений Льва Толстого?

— И некоторые даже по нескольку раз, с карандашом в руках.

— А сами пишете рассказы, романы?

— Это вопрос вдохновения и времени. Сейчас у меня нет возможности написать больше, чем короткое эссе или предисловие к какой-нибудь книге, на что-либо серьёзное времени нет. Когда я стал директором «Ясной Поляны», у меня был порыв создать здесь домашний театр, и начал думать, что здесь ставить. Ставить Толстого не хотелось, и я писал пьесу, потом бросил её. Может быть, позже к ней вернусь. В двадцать один год я написал роман, он, к сожалению, сгорел при пожаре, но образы остались, они никуда не уходят, судьбы тех моих героев меня до сих пор волнуют.

— Есть ли среди Толстых нелюбители Льва Николаевича?

— Та же Фёкла иронично относится к Толстому и вообще к его фигуре. Толстой — настолько масштабная фигура, что мне казалось бы странным, если бы некий человек сказал: «Я ненавижу Толстого». Тогда надо объяснить, что же ты в нём ненавидишь: его религиозные взгляды, его философию, его как художника, как учителя, как человека, как личность. Точно так же и полностью любить его странно: «Ах, я обожаю Толстого!». Всегда надо разбираться, что тебе близко, что нет. Я могу сказать, что именно мне близко в нём, а что — нет. В разные периоды времени это бывают разные вещи.

В Ясной Поляне

— Я шёл в журналистику как в призвание. На самом деле, призвание не меняется. Я люблю слово, мне нравится писать. Я вырос в журналистике очерков, в журналистике человека. Современная журналистика мне не близка. Мне неинтересна новостная журналистика, я абсолютно равнодушен к блоговой системе. Человек выражает сам себя через блог, а журналист раскрывает другого человека для огромного количества людей. Что такое очерк? Это мини-роман, это попытка передать характер другого человека, а не себя, любимого. Это не описывать свое отношение к тому или этому, а раскрывать других людей для большой аудитории. Мне более близка та журналистика, которая ближе к художественной литературе.

— Вы часто вспоминаете учёбу в Московском университете, преподавателей?

— Вам не повезло: вы не застали таких великих преподавателей, как, например, профессор Елизавета Петровна Кучборская. Это совершенно выдающаяся, блистательная актриса со своей философией, это личность невероятного масштаба. Невысокого роста старушка, она заходила в Ленинскую аудиторию, с порога швыряла свой портфель на кафедру и, пока он летел, произносила монолог из греческой драмы. И ты был заворожён этим голосом, этой манерой преподавания, и невозможно было не читать, стыдно было прийти к ней на экзамен и плохо отвечать. У неё была система оценок, которые она ставила, как минимум, двадцатибалльная. Если она писала студенту в зачётке «хор.» с точкой — это значило, что ты ничтожество, полное, а если «отлично» большими буквами, и всё подчёркнуто тремя чертами, и с десятью восклицательными знаками — это было высшее признание. Она почти не ставила никаких «неудов» или «удов». Это вещи, которые не забываются. Кучборская — не какая-то там экстравагантная старушка. Это человек, который открыл мне, моим друзьям и сотне других людей мир античной литературы, мир литературы в целом. Ведь преподаватель должен нести огонь, его задача — зажечь. И если он зажигает этим огнём хоть кого-то (а если он талантливый человек, то как можно большее количество людей), то это и есть настоящее университетское преподавание. Такие люди были в Московском университете, а отчасти и сейчас остаются, как, например, профессор Владимир Яковлевич Линков, который читал нам на третьем курсе историю русской литературы. Всегда должна быть преемственность. Великие профессора — они ученики других, может быть, даже более великих преподавателей. И если это есть, то университетское образование живёт. Конечно, может появиться блистательный самоучка, яркая личность, но если он не создаёт после себя школы, если он не является продолжателем чьей-то школы, то так и остаётся яркой одиночкой. Но это мало имеет отношения к университетским традициям, которые надо собирать и преумножать.